Сборник научных трудов

 

94 

чтобы вал укреплен был камнями, или обложен кирпичом. [14, с. 93]. В 1888 г. разведочные работы на 

памятнике провел Ф.Ф.Буссе [6], но подробное описание его им было сделано в 1893 г. [7]. В 1915 г. 

А.З.Федоров  составил  подробную  карту  памятника  и  провел  разведочные  работы  на  военном  плацу, 

примыкающем к Гарнизонному саду [20; 21, с.14; 22].  

Новый  этап  в  изучении  этого  городища  начался  с 1953 г. – со  времени  организации  Дальневос-

точной археологической экспедиции Института истории материальной культуры [10. 11, 18]. В 1993 г. 

исследования на территории Южно-Уссурийского городища продолжил Э.В. Шавкунов [24, с. 370], а в 

1995 г. – В.Э. Шавкунов [25]. 

По типу памятников Южно-Уссурийское укрепление относится к долинным городищам. В плане 

оно  имеет  форму  неправильного  четырехугольника,  углами  ориентировано  по  сторонам  света,  пло-

щадью около 100 га (рис. 1, а). С четырех сторон памятник был обнесен земляным валом. Северо-вос-

точный  вал  имел  длину 0,9 км,  северо-западный – 1,1 км.  Причем,  именно  эти  стороны  вала  были 

наиболее  мощными.  Их  высота  достигала 6 м.  С  внешней  стороны  эти  участки  вала  были  укреплены 

двойным рвом, который отделялся от реки плотиной, регулировавшей уровень воды в нем. Причем ров, 

полностью повторял линию вала. Юго-западный и юго-восточный валы шли по изгибам старого русла 

р. Раздольная, которое исполняло функции рва.  

На валах насчитывается 44 фронтальных башни: юго-западная сторона – 6, северо-западная – 15, 

северо-восточная – 12, юго-восточная – 11, которые  усиливали  обороноспособность  вала.  Расстояние 

между башнями, по сведениям П.И. Кафарова, около сорока сажень, т.е. чуть более 80 м. Считается, что 

в  развитии  фортификации  появление  башен  является  важным  моментом,  с  которого  по  существу  и 

начинается сама фортификация. Под башнями подразумевают высокую пристройку к крепостной стене, 

обычно несколько выступающую за плоскость стены и имеющую высоту в среднем в ½ – 2 раза высоты 

стены.  Башни  имели  назначение:  а)  для  продольного  обстрела  крепостной  стены  и  подступа  к  ней, 

б) для  обеспечения  сообщения  с  полем,  в)  в  качестве  безопасных  помещений  для  войск  и  применяю-

щихся  при  обороне  машин [27]. В  китайских  военных  трактатах  есть  описания,  что  основную  массу 

свои  метательных  орудий  защитники  крепости  располагали  на  главном  крепостном  валу,  ширина 

которого 3,1–4,6 м  не  позволяла  расставить  все  орудия,  особенно  тяжелые  непосредственно  на  ней. 

Поэтому  специально  для  этого  в  стене  сооружали  утолщения,  заканчивающиеся  на  уровне  ее  верха 

площадками.  Такие  площадки  получили  название  «терраса  для  камнеметов» (пао  тай),  на  них  уста-

навливали  и  станковые  стрелометы.  Помимо  этого  аркбаллисты  размещали  на  углах  стены,  снаружи 

крепостных  башен.  Для  установки  метательных  орудий  использовали  также  и  наружные  стенные 

выступы, называвшиеся «лошадиные морды» (ма мянь). Бастионы ма мянь сооружали на определенном 

расстоянии, а также по обеим сторонам ворот и на углах крепостной стены [26, с. 243–244]. 

Судя  по  плану 1868 г.,  сделанному  капитаном  В.И.  Флоренским,  укрепление  имело  трое  ворот, 

расположенных  в  северо-западной,  северо-восточной  и  юго-восточной  сторонах.  Они  оформлены 

наружным прикрытием  в  виде  Г-образных  отворотов,  на  повороте  которых находились  башни.  Ворот 

имели два прохода, которые закрывались воротами и должны были быть украшены арками, покрытыми 

черепицей. В северо-восточной и юго-западной стенах видны разрывы вала. Вполне возможно, что это 

были дополнительные ворота. 

Первый, кто занимался исследованием вала Южно-Уссурийского городища, был И.А.Лопатин [17, 

л. 8]. В 1954 г.  сотрудники  Дальневосточной  археологической  экспедиции,  застав  южную  стену  кре-

пости  довольно  хорошо  сохранившейся,  отмечали,  что  она  строилась  дважды.  Первоначальная  стена, 

сохранявшаяся на высоте около 3½ м, была сложена из рядов дерна или черной земли с проложенными 

для  связи  деревянными  балками.  Надстраивалась  она  пластами  желтой  глины [10, с. 378]. Более  под-

робно  Н.Н.Забелина  описывает  южную  стену  городища,  подчеркивая,  что  она  имела  наибольшую 

высоту около 6 м, причем, древняя часть была сложена из пластов черной земли. С внешней стороны 

она  укреплена  второй  стеной  в  виде  контрфорса  из  желтой  глины  с  наклонной  поверхностью [11, 

с. 275]. 

После исследований 1954 г. в описании вала Южно-Уссурийского городища появляются подроб-

ности,  что  основанием  его  были  нетолстые  бревна,  положенные  поперек  с  определенными  интер-

валами.  Затем  шла  кладка  из  горизонтальных  пластов  черной  земли.  Выше  стена  была  сложена  из 

горизонтальных пластов желтой глины [18, с. 268]. При описании вала Южно-Уссурийского городища 

все  исследователи  единодушно  отмечают,  что  он  возводился  при  помощи  горизонтальных  пластов 

земли,  которые  с  внешней  стороны  достраивались  трамбовкой  пластов  из  желтой  глины – это  дало 

возможность  предположить,  что  вал  был  построен  дважды – сначала  в  бохайское,  а  затем  в  чжур-

чжэньское время. 

На сегодняшний день вал частично сохранился лишь в юго-восточной стороне городища, которая 

проходила  по  изгибам  русла  р.  Раздольная.  Наши  исследования  были  начаты  на  месте  обнаружения 

остатков  оборонительных  сооружений,  между  пер.  Валовым  и  пер.  Широким.  Была  сделана  зачистка 

вала, высота которого перед началом работ достигала 4 м, а ширина у основания 11 м. Первоначально 

вал имел ширину 9 м. По его краям находились съехавшие слои земли, которые и увеличили ширину 

 

95

его  основания.  Вал  возводился  путем  чередования  слоев,  у  основания  имел  небольшое  понижение  в 

восточном  направлении  (рис. 1 б,  в).  Он  насыпался  на  платформу  из  коричневой  вязкой  глины, 

мощность  которой  нам  удалось  зафиксировать  лишь  на  глубине 35 см.  Выше  шел  слой  черного 

суглинка, толщиной в центральной части до 40 см. Далее идут, чередуясь между собой, горизонтально 

(относительно подошвы вала), слои оранжевой глины и черного суглинка, толщиной 10 и 15–20 см. Их 

общая  высота  достигает 110 см.  Над  ними  хорошо  видны  слои  плотного  серо-коричневого  суглинка. 

Прослеживается 6 слоев, толщиной по 10 см, из-за выветривания они напоминают сырцовые кирпичи. 

Далее вверх поднимаются три слоя оранжевой глины, мощностью 10–12 см. С западной стороны в них 

вписан  слой  черного  суглинка.  Затем  хорошо  прослеживаются  чередующиеся  между  собой  слои 

черного  суглинка, оранжевой глины,  серо-коричневого суглинка,  толщиной около 10–15 см.  В основ-

ном они идут горизонтально друг за другом за исключением верхней части, где прослежены наклоны на 

края  вала.  Наибольшая  высота  вала 3,8 м.  Внешняя  сторона  была  наиболее  крута.  Сверху  вал  был 

занесен  серым  суглинком  вперемешку  со  строительным  мусором.  На  разрезе  вала  хорошо  видно,  что 

его  строили  путем  трамбовки  чередующихся  слоев – характерный  признак  для  чжурчжэньских  валов 

XII–XIII вв. [3]. 

По письменным источникам известно описание возведения валов у чжурчжэней. На месте предпо-

лагаемой  стены  укладывали  фундамент,  вбивали  сваи  и  складывали  деревянный  каркас.  Глину, 

замешанную со щебнем, засыпали в каркас и утрамбовывали, затем забивали крепежные гвозди, сыпали 

слой  чистой  земли,  переставляли  каркас  выше  и  все  начинали  сначала.  Грунт  изо  рва  тоже  исполь-

зовали  для  сооружения  насыпи.  Снаружи  стены  иногда  облицовывали  сырцовыми  кирпичами.  Реже 

клали стену из сырцового кирпича. Иногда кирпичи служили как бы ядром, вокруг которого насыпали 

глину. Встречается и черепичная кровля над валом [8, с. 72; 9, с. 209]. Таким образом, чжурчжэни валы 

возводили  из  глины,  природного  камня,  сырцовых  кирпичей.  Технология  их  возведения  требовала 

определенных знаний и навыков – при исследовании чжурчжэньских городищ Приморья накоплен до-

вольно большой материал, касающийся возведения крепостных валов.  

Сейчас  собран  интересный  материал  по  сооружению  валов  на  бохайских  памятниках  Приморья, 

прослежены  этапы  строительства  крепостной  стены  из  каменных  блоков  Краскинского  городища. 

Стена раннего этапа имела внешнюю и внутреннюю кладки из каменных блоков, пространство между 

которыми заполнялось землей [5, с. 183; 12, с. 155]. 

Таким  образом,  техники  возведения  валов  бохайского  и  чжурчжэньского  времени  сильно 

различаются.  Поэтому  хорошо  видно,  что  вал  Южно-Уссурийского  городища  возводился  в  чжур-

чжэньское время. Тот факт, что на внешней стороне вала была зафиксирована достройка из слоев плот-

ной  глины,  хорошо  объясняется  подобной  ситуацией  на  Краснояровском  городище.  Очень  похожая 

картина досыпки вала выявлена на Южно-Уссурийском городище. Возможно, этот вал был достроен во 

время  существования  чжурчжэньского  государства  Восточное  Ся (1215–1233 гг.),  тем  более  техника 

досыпки здесь полностью совпадает с той, что прослежена на валу Краснояровского городища.  

Собранные на территории Южно-Уссурийского городища древности относятся к чжурчжэньской 

эпохе – XII – началу XIII в. [1]. Сейчас с Южно-Уссурийским городищем надежно идентифицируется 

место  переселения  еланьских  Ваньянь,  так  как  здесь  обнаружены  остатки  мавзолейного  комплекса 

Ваньянь  Чжуна [15, 16]. Согласно  «Цзинь  ши»  в местности  Елань  обитало  племя  еланьских  Ваньянь, 

вождь которых Ваньянь Чжун (Эсыкуй) в 1124 г. переселился со всем племенем в Сюйпинь, где земли 

более  подходили  для  занятий  земледелием [23]. Именно  здесь  чжурчжэньский  вождь  и  военачальник 

Ваньянь Чжун сделал свою ставку. 

Обнаруженная в 1995 г. на Краснояровском городище печать Еланьского мэнъаня свидетельствует 

о наличие топонима Елань в Приморье. Существуют и письменные источники, подтверждающие этот 

факт [4, с. 20]. Датировка  Южно-Уссурийского  городища XII – началом XIII в.  с  учетом  нахождения 

здесь следов деятельности Ваньянь Чжуна и его потомков позволяет идентифицировать этот памятник с 

центром  цзиньской  губернии  Сюйпинь  (Субинь).  Наши  исследования  дают  возможность  подтвердить 

тот  факт,  что  Южно-Уссурийское  городище  застраивалось  дважды [2], но  в  период  существования 

империи  Цзинь (1115–1234 гг.)  и  продолжило  свое  существование  при  государстве  Восточное  Ся 

(1215–1233  гг.).  От  более  ранней  датировки  памятника  следует  отказаться,  так  как  это  не  подтверж-

дается археологическим материалом.  

Также следует обратить внимание, что по аналогиям фортификационных сооружений Южно-Ус-

сурийского городища, можно датировать и другие средневековые памятники. Мощные земляные валы, 

сооруженные  путем  трамбовки  чередующихся  слоев,  глубокие  рвы.  В  плане  долинные  городища  как 

прямоугольные  или  квадратные,  так  и  неправильно  прямоугольной,  многоугольной  и  вообще  свобод-

ной формы. Нечеткая планировка и ориентация по сторонам света, произвольное число ворот, оформ-

ленных  Г-образными  ловушками,  выбор  места  их  расположения,  размещение  башен.  Судя  по  форти-

фикационным  сооружениям,  чжурчжэньские  долинные  городища  имеют  много  отклонений  от  стан-

дарта классического китайского средневекового градостроительства 

 

96 

Список литературы и источников 

1.  Артемьева Н.Г.  О  датировке  Южно-Уссурийского  городища // Вестник  ДВО  РАН. – 2008. – № 2. – 

С. 95-106. 

2.  Артемьева  Н.Г.  Уссурийские  древности  в  свете  новых  археологических  исследований // Окно  в 

неведомый мир. Сборник статей к 100-летию со дня рождения академика А.П. Окладникова. – Новосибирск: 

СО РАН, 2008. – С. 227-232. 

3.  Артемьева  Н.Г.  Фортификационные  сооружения  чжурчжэней  (на  примере  Краснояровского  горо-

дища) // Древняя и средневековая история Восточной Азии. К 1300-летию образования государства Бохай: 

материалы междунар. конф. – Владивосток: ДВО РАН, 2001. – С. 148-157. 

4.  Артемьева  Н.Г.,  Ивлиев  А.Л.  Новые  эпиграфические  находки  из  Уссурийска // Российская  архео-

логия. – 2000. – № 2. – С. 165-172. 

5.  Болдин  В.И.  Городище  Синельниково-1  и  периодизация  средневековых  археологических  культур 

юго-западного Приморья // Археология и культурная антропология Дальнего Востока. – Владивосток: ДВО 

РАН, 2002. – С. 181-185. 

6.  Буссе  Ф.Ф.  Остатки  древности  в  долинах  Лёфу,  Даубихэ  и  Улахэ // Записки  Общества  изучения 

Амурского края. – 1888. – Т. I. – 28 с. 

7.  Буссе  Ф.Ф.  Раскопки  древностей  в  Южно-Уссурийском  крае.  Рукопись  доклада,  прочитанного  в 

ОИАК 10, 17/XII 1893. – Архив Приморского филиала Географического общества. – Ф. 13, оп. 6, д. 16 

8.  Воробьев  М.В.  Городище  чжурчжэней  как  фортификационные  сооружения // Докл.  Географ.  об-ва 

СССР (этнография). – Л.: Изд-во ГО СССР, 1968. – Вып. 5. – С. 60-73.  

9.  Воробьев М.В.  Чжурчжэни  и  государство  Цзинь (X в. – 1234 г.).  Исторический  очерк. – М.:  Наука, 

1975. – 448 с. 

10. Забелина Н.Н. К исторической топографии г. Уссурийска // Вопросы географии Дальнего Востока. – 

Хабаровск, 1960. – Сб. 4. – С. 273-280. 

11. Забелина Н.Н. Раскопки Дальневосточной археологической экспедиции в г. Ворошилове (1954 г.) // 

Советское Приморье. – Владивосток, 1955. – Вып. 19. – С. 273-280. 

12.  Ивлиев А.Л.,  Болдин  В  И., Никитин Ю.Г. Новые  сведения  о  фортификации  бохайских  городищ // Ар-

хеология и этнология Дальнего Востока и Центральной Азии. – Владивосток: ДВО РАН, 1998. – С. 152-156. 

13.  Кафаров  П.И.  Исторический  очерк  Уссурийского  края  в  связи  с  историей  Маньчжурии // Записки 

Русского географического общества (по общей географии). – 1879. – Т. VIII. – Вып. 2. – С. 221-228. 

14.  Кафаров  П.И.  Этнографическая  экспедиция  в  Южно-Уссурийский  край // Известия  Русского 

географического общества. – СПб., 1871. – Т. VII. – № 2. – С. 91-97.  

15.  Ларичев  В.Е.  Навершие  памятника  князю  Золотой  империи  (Уссурийск,  Приморье) // Древняя 

Сибирь. Бронзовый и железный век Сибири. – Новосибирск: Наука, 1974. – Вып. 4. – С. 205-224. 

16. Ларичев В.Е. Тайна каменной черепахи. – Новосибирск: Западно-Сибирское кн. изд-во, 1966. – 254 с. 

17.  Архив  Ленинградского  отделения  Института  археологии.  № 34/1869 (Лопатин  И.А.  Некоторые 

сведения о 49 древних урочищах в Амурской стране. 1869). 

18.  Окладников  А.П.  Далекое  прошлое  Приморья. (Очерки  по  древней  и  средневековой  истории 

Приморского края). – Владивосток: Прим. кн. изд-во, 1959. – 292 с. 

19.  Усольцев  А..  Заханкайский  край  Приморской  области  Восточной  Сибири // Морской  сборник. – 

СПб., 1864. – Т. LXXII. – № 6. – С. 199-203. 

20.  Фонды  музея  им.  В.К.Арсеньева.  Ф. 41 25098. МПК 4780-2 (Федоров  А.З.  Археологические 

изыскания в Южно-Уссурийском крае в 1915 году. Альбом фотографий Уссурийских древностей).  

21.  Федоров  А.З.  Памятники  старины  в  г.  Никольск-Уссурийском  и  его  окрестностях. – Никольск-

Уссурийск: Издание К.И. Лепина, 1916. – 24 с. 

22. Архив Дальневосточного филиала АН СССР. Ф. 1. Оп. 6. № 3. 11 л. (Федоров А.З. Предварительный 

отчет по археологическим раскопкам, проведенным в городе Никольск–Уссурийском в 1916 году). 

23. Цзинь ши (История династии Цзинь) / cост. Токто и др. – Б/м, б/г. – Т. 9. Шанхай гуцзи чубаньшэ. – 

(На кит. яз.). 

24.  Шавкунов  Э.В.,  Артемьева  Н.Г.,  Васильева  Н.Г.,  Гельман  Е.И.,  Тупикина  С.М.  Отчет  об  архео-

логических  исследованиях  в  Уссурийском  районе  Приморского  края  в 1993 году // Раскопки  памятников 

бохайской культуры Приморья России. – Сеул: Ин-т азиатских исследований, 1993. – 450 с. 

25. Шавкунов Э.В., Шавкунов В.Э., Аюшин Н.Б. Из чжурчжэньских памятников: шахматные фишки // 

Россия и АТР. – 1998. – № 1. – С. 75-79. 

26. Школяр С.А. Китайская доогнестрельная артиллерия: материалы и исследования. – М.: Наука, 1980. 

– 406 с. 

27.  Шперк  В.Ф.  Фортификационный  словарь. – М.:  Издание  Военно-инженерной  академии, 1946. – 

126 с. 

 

 

 

97

 

 

Рис. 1, а. План Южно-Уссурийского городища 

 

 

Рис. 1, б. Разрез вала 

 

 

Рис. 1, в. Фотография разреза вала 

Н.Ф. Беляева 

Россия, Саранск, Мордовский государственный  

педагогический институт  

КУЛЬТУРНО-ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ СВЯЗИ МОРДВЫ  

В 

I тыс. н.э.

 (ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ)* 

Этническая культура народа является сложным продуктом разных исторических эпох, результатом 

его творчества, а также прямого и опосредственного  контактирования со своим окружением. Среднее 

Поволжье представляет собой регион с многовековыми традициями полиэтничности, поликультурности 

и  поликонфессиональности.  На  протяжении  нескольких  столетий  здесь  сталкивались  нации,  циви-

лизации, проходило активное межкультурное взаимодействие народов. Масштабность и интенсивность 

этих процессов определялись природно-климатическими, культурно-историческими условиями, а также 

миграционными факторами. Природная среда является одной из первооснов формирования и функцио-

нирования этноса как такового. Она служит тем естественным фоном, на котором создается этническая 

культура, складывается менталитет и религиозно-мифологическая картина мира.  

Л.Н. Гумилев подчеркивал, что наблюдаемое разнообразие человечества связано с жестокой сис-

темой  «ландшафт – этнос».  Миграции  обусловили  дисперсность  расселения  этносов  в  Поволжье, 

наличие контактных зон. Современные причины межэтнических и межконфессиональных конфликтов, 

                                                 

*  Работа  выполнена  в  рамках  Федеральной  целевой  программы  «Научно-педагогические  кадры  инно-

вационной России» на 2009–2013 гг. по теме «Культурный диалог в полиэтничном пространстве». 

 

98 

практика  добрососедских  отношений  уходит  своими  корнями  в  историческое  прошлое,  когда  в 

различных  регионах  ойкумены  складывались  этнокультурные  особенности.  Уже  в  ту  эпоху  наряду  с 

тенденцией  к  дифференциации  характерно  заимствование  и  обмен  культурными  ценностями,  что 

способствовало  развитию производительных  сил,  становлению новых  элементов  культуры.  Исходя  из 

этого,  изучение  проблемы  межкультурного  взаимодействия  имеет  как  научный,  так  и  практический 

интерес.  Анализ  древних  этнокультурных  связей  невозможен  без  привлечения  данных  из  разных 

областей наук. В данной статье предпринимается попытка рассмотреть культурно-хозяйственные связи 

мордвы на основе интеграции археологических и этнологических исследований.  

В  настоящее  время  точкой  отсчета  истории  мордовской  культуры  являются  первые  века  н.э.  Ее 

формирование  происходило  на  широкой  территории,  которая  охватывала  Среднее  Поочье,  Самарское 

Поволжье,  часть  Нижнего  Поволжья,  часть  Подонья.  Это  определялось  экстенсивным  характером  хо-

зяйства носителей культуры, так как присваивающая экономика с элементами производящего хозяйства 

требовала  обширных  угодий  для  жизнеобеспечения  населения [4, с. 125]. В  силу  географического 

расположения  здесь  встречались  и  взаимообогащались  два  культурных  мира:  население  лесостепной 

зоны и лесные племена. Именно в этих условиях зарождается особый путь развития древнемордовской 

культуры.  

Природно-климатические условия Окско-Сурско-Цынского междуречья благоприятны для занятий 

охотой, скотоводством и лесными промыслами. В поймах крупных рек имеются хорошие условия для 

ведения  земледелия.  Однако  данная  территория  бедна  полезными  ископаемыми,  поэтому  цветная 

металлургия могла развиваться лишь на привозном сырье.  

Большинство  исследователей  выводят  мордовскую  культуру  из  предшествующей  ей  городецкой 

культуры,  которая  к  рубежу  нашей  эры  вступает  в  завершающую  стадию  своего  развития.  На  основе 

городецкой  общности  начинают  формироваться  этнические  образования  поволжских  финнов – пле-

менные  объединения  древней  мордвы,  марийцев,  мурома.  Рассеянные  прежде  на  многокилометровых 

пространствах, городецкое население в первые века нашей эры сгруппировалось на нижней Суре. Оно 

начинает осознавать себя единым целым, тем этносом, который был положен в основу единой древне-

мордовской  общности.  Именно  в  условиях  консолидации  вырабатывается  начальная  форма  общемор-

довского  этнического  атрибута – височная  привеска  со  спиралью  и  грузиком,  которая  в  качестве 

обязательного элемента головного убора мордовских женщин дожила до XIII века. Подобные процессы 

происходили и в Среднем Поочье, где на базе другого массива позднегородецких племен во II–III вв. 

н.э.  формируются  близкородственные  мордовскому  населению  рязанско-окские  племена,  принявшие 

активное участие в становлении древнемокшанского населения [6, с. 30]. 

Как показывают археологические материалы, в I тыс. н.э. развитие мордовской культуры проходило 

не изолированно. С древнейших времен мордовские племена вступали в различные контакты с другими 

племенами.  В  значительной  степени  экономические,  этнокультурные  взаимоотношения  были  обуслов-

лены хозяйственной необходимостью. Согласно периодизации развития межкультурных связей населения 

Среднего Поволжья, разработанная А.П. Смирновым, в I тыс. н.э. в хозяйственной и культурной жизни 

мордовских  племен  большую  роль  сыграли  контакты  с  сарматами  и  другими  кочевыми  племенами, 

южными соседями мордвы. Развитию межкультурных связей способствовало наличие торговых путей по 

реке  Сура,  Мокша,  Цна,  Волга.  Археологические  данные  позволяют  определить  основной  ассортимент 

предметов, поступивших от сарматов. Прежде всего – это предметы вооружения: железные мечи, стрелы, 

разнообразные  пряжки,  браслеты,  зеркала,  спиральные  височные  подвески [10, с. 55]. По  мнению  ряда 

исследователей, эти подвески дали начало самому характерному женскому украшению мордвы I тыс. н.э. 

– височным подвескам с грузиком. Об экономических и культурных связях мордвы VIII–XI вв. свидетель-

ствует  погребальный  инвентарь  Степановского  могильника.  Найденные  изделия:  боевые  топоры, 

предметы конского снаряжения, поясная гарнитура (бляшки, пряжки, роговидные подвески), серьги, бусы 

– указывают на связи с аланами Северного Кавказа и Подонья [7, с. 94]. 

Хозяйственно-культурные  связи  с  сарматами  и  южными  племенами  оказали  существенное  влия-

ние  на  погребальный  обряд.  Так,  в  ряде  погребений  Кошибеевского  могильника  присутствуют 

элементы сарматского погребального обряда, в частности, характерные для сармат положение в могилу 

костей  и  зубов  лошади,  гальки  в  изголовье,  специально  сломанных  предметов [10, с. 55]. Традиции 

ритуальных  конских  захоронений  встречаются  в  погребениях  азелинской  культуры  Волго-Вятского 

междуречья,  близ  устья  Камы,  что  указывает  на  влияние  сармат  на  финно-угорский  мир [2, с. 109]. 

Г.М. Бонгард-Левин и Э.А. Грантовский относят эти «глубокие», многообразные и длительные контак-

ты  финно-угорских  и  арийских  племен  к  «общеарийской  эпохе»,  а  «затем  после  разделения  ариев  на 

«индийскую» и «иранскую» ветви, контакты проходили в основном между финно-угорскими и ирано-

язычными племенами» [3, с. 99]. По мнению К.Ф. Смирнова, арийская среда скотоводов Восточной Ев-

ропы,  которыми  были  иранцы,  еще  в  бронзовом  веке  положила  начало  обряду  конских  захоронений, 

свидетельствующих  о  статусе  коня  как  верховного  животного.  Впоследствии  он  был  заимствован  и 

другими народами [9, с. 209].  

 

99

Культ  коня  занимает  важное  место  в  идеологических  представлениях  мордвы.  В  культурной 

традиции, мифологии предметом культа служил, прежде всего, конь – лишме. Истоки почитания коня 

восходят к культу животных. В конце IX–XI вв. культ коня становится преобладающим, вытеснив культ 

водоплавающей птицы.  

С  конем  связан  целый  комплекс  представлений,  обычаев  и  обрядов.  Наиболее  архаичен – 

зооморфный образ, который ярко воплотился в многочисленных украшениях. Зооморфные подвески из 

бронзы  и  рога – излюбленные  женские  украшения  мордвы.  Они  выполняли  не  столько  утилитарные, 

сколько  охранительные  функции,  служили  в  качестве  оберега,  обеспечивая  их  владельцу  защиту  и 

благополучие.  Широкое  распространение  имели  коньковые  подвески,  подвески-гребни  с  конскими 

головами,  арочные  шумящие  подвески  с  изображением  коней,  коньки-подвески  наборные,  литые  с 

прорезной основой, стилизованные, пряжки с круглым ажурным щитком с разносмотрящими конскими 

головками.  Их  прикрепляли  к  одежде  на  груди,  создавая  своеобразный  сюжет  «человек  между  двумя 

конями», или подвешивали к поясу. Обычай их ношения свидетельствовал о связи культа коня с магией 

плодородия.  

В погребальном инвентаре Степановского могильника встречаются коньковые ажурные привески 

с лапчатыми подвесками. По форме и технике исполнения они очень близки к мерянским древностям 

X–XI вв. Аналогичные привески найдены в погребениях II Журавкинского и Панковском могильниках 

[7, с. 79]. В одном погребении Степановского могильника обнаружены обломки горшка, на поверхности 

которого было нанесено стилизованное очертание коня [7, с. 93]. Изображение конских головок встре-

чается на вышивках, особенно у мордвы-мокши. Своей формой они напоминают коньковые украшение 

на шумящих подвесках.  

Археологические,  этнографические,  фольклорные  материалы  сохранили  представления  о  мифо-

логической  связи  коня  с  водой.  В  сказках,  легендах,  эпических  песнях  конь  спускается  на  дно  моря, 

озера, он переправляется через водные преграды и т.д. Бытовал обычай жертвования лошади во время 

ледохода:  жертвенное  животное  предварительно  украшали  лентами,  вешали  на  шею  два  мельничных 

жернова и топили. Бронзовые коньковые подвески с шумящими привесками в виде утиных лапок также 

подчеркивает связь коня с водной стихией. На ассоциации этой связи возникли приметы: лошадь ката-

ется по земле, вздрагивает и фыркает – к дождю.  

В религиозных представлениях мордвы конь – посредник между двумя сферами, он проводник в 

загробный  мир.  Английский  путешественник  Д.  Флетчер  в XVI в.  писал  о  мордовском  обычае 

жертвования коня умершему, на котором «он мог бы доехать до неба». Ряд исследователей ритуальные 

захоронения человека с конем или одного коня также связывают с посреднической ролью коня, с его 

путешествием в загробный мир. Ритуальные захоронения коней у мордвы встречаются вплоть до XIV в. 

Иногда  коней  заменяли  погребенные  вместе  с  человеком  уздечка,  стремена,  удила.  Согласно  перво-

бытной  магии  данные  предметы  символизировали  реального  коня.  У  нижегородской  мордвы  обычай 

хоронить мужчин с уздечкой бытовал еще в XIX в. Жертвоприношения лошади над могилой умершего 

совершали  и  в  других  регионах  проживания  мордвы.  В  Городищенском  уезде  Пензенской  губернии 

данный  обряд  совершался  при  устройстве  поминального  пира  в 40-й  день.  По  поверьям,  после  этого 

срока тело умершего полностью освобождается от души, и он отправляется на «тот свет». Традиционно 

жертвовали  то  животное,  которое  было  обещано  покойнику.  Считалось,  что  умерший  все  равно 

«возьмет  его»,  если  семья  вздумает  заколоть  к  поминкам  другое,  купленное.  Лошадь  до  сорока  дней 

откармливалась; в день поминок на ней ехали на кладбище, где и совершался ритуал. Кожа заколотого 

животного,  изрезанная  на  куски,  расстилалась  на  могиле.  Существуют  также  устные  рассказы,  в 

которых  подтверждается  семантическая  связь  коня  с  потусторонним  миром  и  смертью.  Широкое 

распространение  имеет  мотив,  когда  лошадь  предвещает  смерть  хозяину.  По  поверью,  в  ночь  под 

Новый  год  она  обладает  даром  прорицания  и  предсказывает  будущее,  может  разговаривать  на  чело-

веческим языке. Эти представления породили обычай подслушивания «разговора животных», который 

бытовал  вплоть  до  начала XX в.  Считается,  что  увидеть  во  сне  коня,  особенно  черной  масти,  к 

несчастью, смерти. Мотив двойных конских головок трактуется и как проявление бинарной оппозиции: 

солнечный конь – конь подземный.  

Конь  выступает  и  как  символ  света,  огня,  солнца.  Разнообразные  материалы  сохранили  пред-

ставления о «солнечных» и «огненных» конях. В эпосе бог грома – Пургине-паз – ездит по небу на двух 

огненных жеребцах или на трех огненных конях. Мокша и эрзя Пасху («ине чи» – э., «"оцю ши» – м. – 

«великий,  большой  день», «великое,  большое  солнце»)  ассоциировали  с  образом  всадника  на  сол-

нечном  или  белом  коне.  На  бело-сером  коне  (жеребце)  ездит  эпический  герой  Тюштя,  мифический 

Нишке-паз, на таком коне приезжает жених к невесте. Как персонификация образа солнца, фигура коня 

занимает центральное место во всех календарных праздниках, приуроченных к периодам смены сезон-

ных циклов, возобновления природы и солнца.  

Связь  коня  с  культом  солнца  очевидна  в  композиции  бронзовых  подвесок:  кольца  над  головами 

коней  в  арочных  шумящих  подвесках  являются  солярными  символами,  а  спиральные  завитки  вместо 

 

100 

копыт  и  знак  в  виде  креста  перед  первой  в  ряду  лошадью  свидетельствуют  о  небесных  конях.  На 

некоторых коньковых подвесках помещены изображения солнечного диска с лучами.  

Ряд  исследователей  с  сарматским  влиянием  связывают  распространение  в  южно-мордовских 

погребальных памятниках южной ориентировки покойников [5, с. 14].  

В IV–VII вв. во взаимоотношениях мордвы с южными соседями происходят существенные изме-

нения. В конце IV в. сарматские племена потерпели сокрушительное поражение со стороны гуннских 

орд,  что  привело  к  нарушению  хозяйственно-культурных  связей.  В  погребальном  инвентаре  мордов-

ских могильников фактически исчезают сарматские предметы.  

Новый  этап  становления  экономических  и  культурных  контактов  мордвы  связан  с  появлением  в 

VI в.  в  южных  степях  Подонья  и  на  Северном  Кавказе  алано-салтовских  племен.  В  данный  период 

возникают новые тенденции в развитии самого мордовского народа. Это связано с началом имущест-

венной  и  социальной  дифференциации,  появлением  постоянной  военной  дружины.  В  могильниках 

этого времени найдено большое количество захоронений воинов с мечами. Распространенным оружием 

в  погребальном  инвентаре  является  сабля  аланского  образца,  боевые  топоры,  предметы  конского 

снаряжения,  которые  встречаются  во  многих  мордовских  могильниках.  Составной  частью  в  конском 

снаряжении  становятся  восьмеркообразные  и  прямоугольно-овальные  стремена,  являющиеся  типич-

ными  атрибутами  конского  снаряжения  аланского  населения.  О  тесных  экономических  и  культурных 

связях  с  аланскими  племенами  свидетельствует  наличие  в  мужских  погребениях  серег,  представ-

ляющих собой овальные несомкнутые кольца с концами в виде шишек. К кольцу неподвижно крепился 

стержень с одним или несколькими шариками внизу. Основные формы подобного украшения встреча-

ются в большинстве в мокшанских памятниках, что объясняется близостью земель мокши к территории 

проживания алан Подонья и Северного Кавказа [8, с. 91]. Доказательством непосредственных этниче-

ских  контактов  и  культурно-хозяйственных  связях  служит  появление  захоронений,  совершенных  по 

обряду  скорченности,  характерных  для  женских  погребений  аланских  племен  Подонья.  Этот  факт 

позволяет утверждать о появлении аланов в среде мордовского населения [1, с. 32].  

Следует  подчеркнуть,  что  отношения  мордвы  с  южными  соседями  в I тыс.  н.э.  не  были  одно-

сторонними. Как показывают археологические материалы, мордовская культура в свою очередь оказала 

влияние  на  культуру  своих  соседей.  Так,  типичные  для  мордвы  застежки-сюльгамы  найдены  в  ряде 

сарматских  курганов,  раскопанных  в  бассейнах  северных  притоков  Дона.  В  Недвиговском  кургане 

обнаружены бронзовые бляхи, характерные для мордвы [11, с. 73].  

Этнокультурные  связи  мордвы  в I тыс.  н.э.  носили  не  только  интеграционный,  но  и  ассимиля-

ционный  характер.  Оказавшись  на  территории  компактного  расселения  мордвы  нередко  не  только 

родственные,  но  и  зачастую  чужеродные  племена  растворялись  в  данной  среде.  Так,  с  падением 

Хазарского  каганата  часть  салтовских  племен  вторглась  в  пределы  мордовской  земли  и  растворилась 

среди местного населения.  

Таким  образом,  в I тыс.  н.э.  мордовская  культура  развивалась  в  тесном  контакте  с  соседними 

племенами,  испытывая  их  влияние  и  в  свою  очередь  оказывая  воздействие  на  развитие  их  культур. 

Нередко  привозные  изделия  шли  в  переплавку,  и  из  них  изготовлялись  предметы,  привычные  для 

мордвы,  что  способствовало  появлению  новых  элементов  в  материальной  культуре.  В  погребальном 

инвентаре  встречаются  изделия,  выполненные  местными  мастерами  по  иноземным  образцам.  Вполне 

возможно, что практика добрососедских отношений, уходящая своими корнями в историческое прош-

лое, способствовала формированию этнокультурной и этноконфессиональной толерантности.  

жүктеу/скачать 13,81 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: