Сборник научных трудов

 

132 

2. Виноградов Н.Б. Новые материалы для реконструкции облика алакульских женщин (по результатам 

изучения могильника Кулевчи VI) // Проблемы истории, филологии, культуры. – Магнитогорск, 1998.– Вып. 

VI. – С. 186–202. 

3.  Гайдученко  Л.Л.  Археотафономия:  сущность,  реалии  и  перспективы  развития // Проблемы  взаимо-

действия  природы  и  человека  в  Среднем  Поволжье:  методы,  задачи,  перспективы. – Самара:  Госком.  эко-

логии и ресурсов Самар. области; Ин-т истории и археологии Поволжья, 1997. – С. 42–46. 

4.  Епимахов  А.В.,  Епимахова  М.Г.  Новые  материалы  по  алакульскому  костюму // Вестн.  Челяб.  гос. 

пед. ун-та. Сер. 1: Историч. науки. – 2004. – № 2. – С. 112–128. 

5.  Кривцова-Гракова  О.А.  Алексеевское  поселение  и  могильник // Труды  Гос.  исторического  музея. – 

М., 1947. – Т. XVII. – С. 59–172. 

6.  Куприянова  Е.В.  Тень  женщины:  женский  костюм  эпохи  бронзы  как  «текст» (по  материалам 

некрополей Южного Зауралья и Казахстана). – Челябинск: АвтоГраф, 2008. – 244 с. 

7. Сальников К.В. Курганы на озере Алакуль // Материалы и исследования по археологии СССР. – 1952. 

– Вып. 24. – С. 51–71. 

8. Усманова Э.Р. Костюм женщины эпохи бронзы Казахстана. Опыт реконструкций – Лисаковск; Кара-

ганда: Караганд. гос. ун-т, 2010. – 176 с. 

9.  Усманова  Э.Р.,  Ткачев  А.А.  Головной  убор  и  его  статус  в  погребальном  обряде  (по  материалам 

андроновских некрополей) // Вестник древней истории. – 1993. – № 2. – С. 75–83. 

10. Шилов С.Н., Богатенкова А.А. О реконструкции женского и детского костюмов эпохи средней брон-

зы  (по  материалам  Алакульского  могильника) // Интеграция  археологических  и  этнографических  исследо-

ваний. – Омск: Изд-во «Наука-Омск», 2003. – С. 260–262. 

11. Bednarik R.G. A taphonomy of paleoart // Antiquity. – 1994. – Vol. 68. – № 258. – P. 68–74. 

 

 

 

 

 

Рис. 1. Эксперименты по моделированию тафонимизации комплексов украшений: 

1–3 – эксперимент «Снежная кукла» (1 – начальный этап; 2 – разрушение комплексов украшений в процессе 

таяния; 3 – конечный результат); 4–5 – эксперимент «Разрушение огнем» (4 – начальный этап; 5 – конечный 

результат); 6 – археологический чертеж комплексов украшений верхней части скелета погребенной из 

погребения 1 раскопа 4 могильника Кулевчи-6 (по: 2, рис. 7). 

 

133

А.А. Крих 

Россия, Омск, Сибирская государственная автомобильно-дорожная академия 

КАЛМЫКИ В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ 

ТАРСКОГО ПРИИРТЫШЬЯ (XVII–XVIII 

вв

.)* 

В XVII в. дальнейшему продвижению русских отрядов по Сибири в южном направлении препят-

ствовали стремительные кочевники – киргизы (казахи) и калмыки (ойраты или джунгары). Более столе-

тия южным сибирским форпостам Российского государства Таре, Томску и Красноярску приходилось 

сдерживать (и не всегда успешно) натиск кочевых народов. Военные столкновения приводили к появ-

лению пленных – ясырей – в русских городах. В первой трети XVII в. практиковалась распродажа плен-

ных, захваченных в результате российско-киргизско-джунгарских столкновений. По окончанию взаим-

ных набегов начинались переговоры о размене полоном. Однако осуществить такие размены на прак-

тике оказывалось трудно. С одной стороны, пленники быстро рассеивались по разным сибирским горо-

дам, где новоиспеченные хозяева спешно крестили их в православную веру, заботясь не об их душах, а 

о вложенных деньгах, ведь православное население, будь то калмыки, казахи или поляки, размену не 

подлежало. С другой стороны, российские военнопленные аналогичным образом рассеивались по отда-

ленным джунгарским улусам и собрать их для обмена оказывалось едва ли не более сложной задачей 

[15, с. 102].  

Джунгарские  правители  были  заинтересованы в  размене полоном  и  в  том,  чтобы  ойраты  не  осе-

дали в чужеземных государствах в качестве рабов, т.к. их улусы представляли собой ценность лишь при 

достаточном  количестве  людей,  ведущих  самостоятельное  хозяйство.  Джунгары  неоднократно  требо-

вали от российской стороны не крестить калмыков, попавших в плен в Россию. Это требование также 

прозвучало на переговорах с российским посолом Л.Д. Угрюмовым (1731–1733 гг.) [16, с. 94, 96].  

Калмыки попадали на территорию российского государства не только в результате военных дейст-

вий.  В  первой  половине XVII в.  формируется  практика  торга  между  русскими  служилыми  людьми  и 

кочевниками  на  берегах  Ямышевского  озера [18, с. 398], когда  казачьи  отряды  приплывали  на  доща-

никах за солью. Здесь же русские служилые люди, помимо различных товаров, приобретали себе дворо-

вых людей. 

В XVII в. существовал еще один путь проникновения кочевников в сибирские города – это бегство 

из джунгарских улусов в результате междоусобных войн. Перебежчиков охотно принимали на службу в 

таких порубежных города, как Тара. В этой ситуации правило насильственного крещения не работало. 

Принятые на службу, но не пожелавшие принять православие калмыки числились в составе служилых 

татар.  В 1660-х  гг.  в  Таре  служил  «выезжий  юртовской  служилый  татарин  Чолбар  Кочашев  сын  Зай-

санов», а затем его сын – Иткучук Чолбаров сын Зайсанов

1

 [8, с. 165].  

Крестившихся ойратов можно было встретить среди тарских казаков: в литовском списке в 1676 г. 

числился  Пронка  Петров  Тайша,  видимо,  знатный  выходец  из  калмыцких  улусов,  оставивший  джун-

гарский  княжеский  титул  в  качестве  фамильного  прозвища  своим  потомкам [1, л. 6 об].  Еще  двое 

служилых – драгун и казак черкасской сотни, – носили прозвище «Калмак» [1, л. 7 об, 16 об]. Крещеные 

калмыки стали основателями трех семей беломестных казаков Татмыцкой слободы – Мазлаевых, Шуль-

гиных и Лисенковых [2, л. 247 об., 249 об.–250]. 

Перебежчики джунгары охотно использовались в качестве толмачей. В 70-х гг. XVII в. в Таре слу-

жил переводчиком с калмыцкого языка Васка Кундусов, который, как и многие другие тарские служи-

лые люди, владел дворовыми «калмыцкой породы» [2, л. 15 об.]. 

Поставщиками  «живого товара»  для  сибиряков  являлись  бухарские  купцы, владевшие многочис-

ленной  калмыцкой  дворней.  В  начале XVIII в.  во  владении  бухарцев,  проживавших  в  Тарском  уезде 

(161 чел. м.п.), находилось 26 дворовых калмыков [11, с. 141]. Самой малочисленной группой рабовла-

дельцев  в  Тарском  у.  были  служилые  юртовские  татары:  в  их  распоряжении  находилось 7 чел.  м.п. 

дворовых калмык [12, с. 103–104, 107, 134–135]. Объясняется это тем, что в зависимости от служилых 

татар  находились  захребетники,  обрабатывающие  их  наделы,  поэтому  их  потребность  в  зависимых 

людях из других категорий была невелика. 

В  общей  сложности  в  начале XVIII в.  в  Тарском  у.,  включая  город,  проживал 71 чел.  м.п. 

крещеных калмыков и их потомков (табл. 1). В самой Таре 44 жителя являлись калмыками, что состав-

ляло 5% мужского  населения  города.  Большинство  калмыков  принадлежали  к  социальным  группам 

дворовых  и  бобылей.  Среди  дворового  населения  Тарского  Прииртышья  калмыки  составляли 61,4%, 

среди  бобылей – 61,5% [2]. Преобладание  калмыков  среди  бобылей  объясняется  тем,  что  в 1694 г. 

                                                 

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ № 10-01-00498а. 

1

 Зайсаны – представители низшей ойратской знати, управляющие княжеским хозяйством или улусом. 

 

134 

многие дворовые люди, принадлежавшие преимущественно простым конным казакам, были отпущены 

на  волю  и  перешли  в  другие  социальные  группы.  В  частности,  двое  дворовых  калмыков  вместе  со 

своими детьми (4 чел. м.п.) стали крестьянами [2, л. 229, 242], но большинство бывших дворовых были 

записаны захребетниками, не платящими оброка (24 чел. м.п.) [2, л. 128 об.–131, 265, 331 об.]. В ходе 

дозора 1701 г.  захребетников  перевели  в  разряд  бобылей  и  обложили  денежным  оброком.  Большая 

часть  калмыков  из  этой  социальной  группы  жили  своим  двором  и  зарабатывали  на  жизнь  наемной 

работой.  

По  степени  обеспеченности  дворовыми  тарские  служилые  люди  значительно  уступали  томичам. 

По подсчетам А.А. Люцидарской в 1703 г. в Томском у. проживало 288 дворовых людей

2

, причем 73% 

(210  чел.)  происходили  из  числа  сибирских  аборигенов,  преимущественно  «калмыков» [13, с. 103]. 

Наличие большого числа дворовых калмыков в Томском у. объясняется захватом пленных в результате 

военных  операций  служилых  людей  в  ответ  на  грабежи  южных  сибирских  городов  объединенными 

силами енисейских киргизов и джунгар [16, с. 13]. Дворовые люди Томского у. жили преимущественно 

на заимках служилых людей, в то время как в Тарском у. в деревнях служилых людей проживало всего 

29 чел. м.п., среди них – 12 калмыков. 

С  точки  зрения  специфики  социальной  истории  в  Сибири  интерес  представляет  социальная 

принадлежность  хозяев  дворовых  людей.  В  Тарском  у.,  включая  город, 75% дворовых  принадлежали 

командному  составу,  включая  детей  боярских,  и  лишь 25% дворовых  находились  в  зависимости  от 

нижних чинов – толмачей, конных и пеших казаков и др. Больше всего дворовых принадлежало семье 

Чередовых, проживавшей в с. Знаменском (Изюк). Глава семьи – сын боярский Александр Власов сын 

Чередов, – владел тремя дворовыми людьми, двое из которых были еще детьми (7 и 5 лет). Его старший 

сын  Яков  служил  в  звании  ротмистра  и  имел  в  своем  распоряжении  трех  дворовых.  Трое  других 

сыновей  Александра  Чередова – Микита,  Афонасей  и  Алексей, – были  детьми  боярскими  и  в  общей 

сложности  в  их  хозяйствах  работало 6 человек.  По  два  раба  имели  племянники  Александра  Власова 

Чередова. В совокупности в семи самостоятельных хозяйствах этого семейства имелось 68 лошадей, 59 

коров, 10 овец,  обрабатывалось 29 десятин  пашни.  Все  это  содержалось 16 дворовыми  людьми [2, л. 

293, 294, 302, 303, 304 об.]. В Дозорной книге Тарского у. 1701 г. не была указана этническая принад-

лежность дворни Чередовых, однако в первых десятилетиях XVIII в. представители этой семьи неодно-

кратно ездили во главе российских посольств в Джунгарию [16, с. 28, 33]. 

Не менее значительным являлось хозяйство татарского толмача Митки Иванова сына Логинова из 

д. Логиновой, которое состояло из 10 лошадей, 30 коров, 20 овец и рыбной ловли. В хозяйстве толмача 

также трудились дворовые люди – «кабальной» Якушко Петров «да калмыченки» Ивашко Нефедьев (12 

лет) и Оска Петров (6 лет) [2, л. 194 об.].  

Всего в Тарском у. находилось 27 хозяйств, в которых содержались дворовые. Лишь в 7% хозяйств 

количество дворовых людей превышало 3 человек. В большинстве случаев, а это 67% дворов, служи-

лые люди владели 1–2 крепостными. Преимущественно это были семьи, где либо не было детей муж-

ского пола, либо они были слишком малы, чтобы являться надежными помощниками отцам, которые 

большую  часть  времени  проводили  на  службе (53% крепостных  людей  работали  именно  на  такие 

семьи). Не случайно среди владельцев дворовых нет неповерстанных на службу детей казаков и стрель-

цов. Таким образом, дворовые люди играли важную роль в хозяйстве служилого населения беспокой-

ного в военном отношении региона.  

Некоторые исследователи занижают роль данной категории населения в экономическом освоении 

Сибири,  считая,  что  хозяйства,  основанные  на  рабском  труде  в  целом  по  Сибири  в XVIII в.  были 

редкостью. В пользу этого вывода приводятся два аргумента: 1) незначительное количество дворовых в 

целом по Сибири; 2) «рабами становились преимущественно кочевники, не приспособленные к земле-

делию» [14, с. 75]. Последнее утверждение проистекает из незнания хозяйственной специфики Сибир-

ского региона, особенно его лесостепной зоны, где большую роль играло скотоводство, в том числе и в 

городах [10, с. 131]. Существовали в Сибири и промышленные предприятия, основанные на труде кре-

постных. В Тобольской губ. IV ревизия зафиксировала 5 подобных мануфактур, на которых трудилось 

170 чел. м.п. [5, л. 460 об., 463 об.], что составляло 6% от общего количества дворовых людей мужского 

пола Тобольской губ. В частности, в г. Таре по этой же ревизии 25% дворовых людей являлись работ-

никами  на  трех  мануфактурах [5, л. 460 об.].  Большинство  дворовых  людей  Западной  Сибири,  а  это 

65%,  проживали  не в  городах,  а в  сельской  местности  и, соответственно,  были  заняты  в секторе  сель-

ского хозяйства. Конечно, роль дворовых людей в экономике Сибири XVIII в. не стоит преувеличивать, 

но ее не стоит и приуменьшать: для определенных социальных слоев сибиряков содержание дворовых 

людей являлось не вопросом престижа, а насущной необходимостью. 

Ревизский  и  церковный  учет  населения  позволяют  проследить  динамику  количества  дворового 

населения в г. Таре на протяжении XVIII – первых десятилетий XIX вв., представленную в таблице 2. 

                                                 

2

 По сведениям алтайских историков, по переписной книге 1703 г. в Томском у. проживал 251 холоп, в 

самом Томске – 58 дворовых людей [9, с. 67]. 

 

135

По II ревизии  населения,  проходившей  в  Тарском  окр.  в 1747 г.,  дворовые  люди  имелись  лишь  в 

хозяйствах горожан и составляли чуть больше одного процента от общего количества податного насе-

ления. Ойратов среди дворового населения города было немного – всего пять человек. Однако в городе 

проживало 19 калмыков-отпущенников,  т.е.  бывших  дворовых  людей,  не  приписанных  к  каким-либо 

податным  группам.  Таким  образом,  по  материалам  переписи 1747 г.,  калмыки  составляли 1,6% от 

податного населения г. Тары

3

.  На  самом  деле  эта  цифра  не  соответствовала  действительному  количе-

ству калмыков, проживавших в городе. Дело в том, что дворовые калмыки и калмыки-бобыли, а также 

их дети, учтенные Дозорной книгой 1701 г., к моменту проведения второй ревизии относились, в боль-

шинстве случаев, к социальной группе разночинцев, этническая принадлежность которых не указыва-

лась.  К  примеру,  уже  упомянутые  дворовые  калмыки  татарского  толмача  Митки  Иванова  Логинова  в 

материалах второй ревизии являлись разночинцами [4, л. 78 об.]. 

Разгром Джунгарии китайскими войсками в 1755–1758 гг. привел к увеличению количества дворо-

вого  населения  в  Сибири.  Цинское  правительство  стремилось  к  поголовному  истреблению  ойратов. 

Российские власти в Сибири оказались в сложном политическом и экономическом положении, столк-

нувшись с проблемой в виде тысяч беженцев из погибшего государства – с одной стороны, принятие их 

грозило испортить отношения с Китаем, с другой, держать границу «на замке» немногочисленные отря-

ды казаков и служилых людей были просто не в состоянии. 23 июля 1758 г. российская сторона распо-

рядилась принимать только тех джунгар, которые согласятся стать православными. Было указано при-

нимать  джунгар  в  подданство  небольшими  группами.  Конечно,  это  были  меры,  направленные  на 

компромисс с китайской стороной, и они далеко не всегда проводились в жизнь: по данным И.А. Нозд-

риной  к 1760 г.  в  российское  подданство  было  принято 14691 чел.,  из  которых  лишь 1765 чел.  были 

крещены [17, с. 124]. Джунгар  было  решено  переселить  на  Волгу,  но  поскольку  процесс  не  был  пол-

ностью организован, то это сказалось и в росте числа дворовых людей в Южной Сибири. 

Материалы церковного учета населения за 1760 г. свидетельствуют о том, что в г. Таре в это время 

проживало 47 мужского пола и 56 женского пола дворовых людей [3, л. 28], т.е. количество дворовых 

мужчин увеличилось в два раза по сравнению с 1747 г. В деревнях и слободах Тарского у. проживало 12 

мужчин  и 11 женщин  дворовых [3, л. 28]. К сожалению,  в  источнике  отсутствует  информация  о  том, 

сколько среди дворовых было калмыков.  

К моменту проведения IV ревизии населения в 1782 г. количество дворовых людей в Таре снова 

увеличилось в два раза. Недавно приобретенные ойраты составили 38% от общего количества тарских 

дворовых (табл. 2). Увеличение количества дворовых людей произошло в целом по городам и округам 

Западной Сибири. По сравнению с 1763 г. количество крепостных людей в Западной Сибири возросло в 

1,5 раза (с 1609 чел. м.п. в 1763 г. до 2439 чел. м.п. в 1782 г.) [3, л. 30; 5, л. 459 об., 460 об., 463 об., 475 

об., 479 об.].  На  протяжении  второй  половины XVIII в.  сохраняется  преобладание  дворовых  людей  в 

сельской местности: в 1763 г. в сельских поселениях и заштатных городах их проживало почти в три 

раза  больше,  чем  в  уездных  городах.  Даже  в  губернском  городе  Тобольске  дворовых  людей  было 

меньше, чем в его округе. По количеству крепостных людей безусловное первое место принадлежало г. 

Тобольску, на втором месте в 1763–1782 гг. находился г. Тара, который к 1795 г. уступил свою позицию 

сибирского центра крепостничества Кургану, Омску и Ялуторовску. 

Резкое увеличение количества крепостного населения в Сибири между ревизиями 1763 и 1782 гг. 

можно  объяснить,  тем,  что  в 1771 г.  переселенные  на  Волгу  ойраты  тайно  от  российских  властей 

попытались вернуться в южно-сибирские степи, которые к тому времени были надежно закреплены за 

казахами [19, с. 10]. В результате казахских набегов на кочевья беглецов, масса ойратского населения 

оказалась  в  плену.  Часть  этих  пленников  оседала  в  казахских  улусах,  часть  попадала  на  российские 

меновые дворы. 

Как уже отмечалось, дворовые калмыки в русских населенных пунктах подлежали обязательному 

крещению.  Хозяева  зачастую  выступали  в  качестве  восприемников  у  своих  дворовых,  в  связи  с  чем, 

отчества у дворовых калмыков были производными от имени владельца. К примеру, у жителя д. Сол-

датовой Ложниковского прихода Степана Михайлова Солдатова (1739 г.р.) был дворовой калмык Васи-

лий  Степанов (1767 г.р.) [6, л. 277]. В  д.  Мамешевской  Бутаковского  прихода  у  Якова  Васильева 

Филимонова (1746 г.р.) жил калмык Иван Яковлев (1763 г.р.) с женой и дочерью [6, л. 278]. После кре-

щения  калмыки  также  получали  фамилию  своего  хозяина.  Дворяне,  владевшие  калмыцкой  дворней  в 

Таре, были более изобретательны в выборе имен для своих крепостных людей. К примеру, надворный 

советник Христофор Петрович Борисов, владел калмыками Африканом Христофоровым (1799–1813) и 

Азией Васильевым (1806 г.р.) [7, л. 46 об.]. 

Дворовые калмыки, по указу от 9 января 1757 г., должны были находиться в услужении у своих 

покупателей  недворянского  происхождения  «вечно»,  т.е.  до  своей  смерти.  Их  дети  юридически  счи-

                                                 

3

  Несмотря  на  то,  что  по  указу  от 16 ноября 1737 г.  дворовые  калмыки  не  облагались  подушной  по-

датью,  тем  не  менее,  они  учитывались  в  ревизиях  населения.  Однако  говорить  о  полноте  этих  данных  в 

отношении ревизии 1747 г. вряд ли возможно. 

 

136 

тались  свободными  людьми,  поэтому  они  должны  были  приписываться  к  какому-либо  сословию  и 

платить  подушную  подать [14, с. 74]. На  практике,  как  показывает  анализ  материалов  ревизий  насе-

ления, а также исповедальных ведомостей XVIII – начала XIX в., дети купленных «крепостных людей 

калмыцкой породы», проживая со своими родителями, считались de-facto дворовыми людьми [4, л. 9, 

66–66 об.].  

Таким образом, ойраты находились в более тяжелой форме крепостной зависимости, чем казахи, 

которые  также  пополняли  ряды  дворового  населения  русских  сибиряков  и  бухарцев,  но  по  указу  от 

23 мая 1808 г. должны были оставаться в услужении до своего 25-летия. Положение об освобождении 

дворовых людей по достижении 25-летнего возраста было распространено на калмыков и людей других 

национальностей лишь в 1819 г. [14, с. 75].  

Таким  образом,  следует  обратить  внимание  на  следующие  особенности  положения  калмыков  в 

структуре сибирского населения России XVII–XVIII вв. Место калмыков в социальной структуре и их 

роль в экономической жизни региона обусловливались двумя основными факторами. Первый – внешне-

политические условия (сначала взаимные набеги, после – давление Китая), которые обеспечивали пос-

тоянный, а иногда и почти неконтролируемый приток калмыков в российские земли. Второй – социаль-

но-экономическая  структура  русского  населения  Сибири  (преобладание  служилых  людей),  которая  в 

XVII в. в известных пределах нуждалась в дополнительной рабочей силе. Как в первом, так и во втором 

случаях  роль  Российского  государства  заключалась  скорее  в  реагировании  на  сложившиеся  условия, 

чем в проведении какой-либо строгой политики. Именно поэтому изучение данной проблемы не может 

быть  полноценным,  если  проводить  его  только  с  опорой  на  юридические  источники.  Переменчивая 

жизнь южносибирского пограничья предлагала такие обстоятельства, которые трудно было предвидеть 

в далёкой столице. 

Таблица 1 

Социальная структура калмыцкого населения Тарского у. (начало XVIII в.)* 

 

 

Дворовые 

Бобыли 

Беломестные 

казаки 

Крестьяне  Посадские 

г. Тара 23 20  – 

– 

1 

Тарский у. 12 

4 

7 

4 

– 

Итого 35 24  7 

4 

1 

 

* Составлено по ГУ РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 1812. 

Таблица 2 

Количество дворовых людей в г. Таре (XVIII – начале XIX вв.)* 

 

Количество калмыков среди 

дворовых, м.п. 

Годы 

Количество 

дворовых, м.п. 

Абс. % 

1701 г. 57 

23 

40 

1724 г. 119 

– 

– 

1747 г. 27 

5 

19 

1760 г. 47 

– 

– 

1782 г. 104 

39 

38 

1801 г. 101 

– 

– 

 

* Составлено по: ГУ РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 1812; Ф. 243. Оп. 52. Д. 4342. Лл. 459 об – 479 об; Ф. 350. 

Оп. 2. Д. 3520. Л. 1; ГУТО ГАТ. Ф. 329. Оп. 1. Д. 65. Л. 5; Ф. 156. Оп. 1. Д. 2980. Л. 28; ГУ ИсА. Ф. 16. Оп. 1. 

Д. 40. Лл. 749 об, 768, 785, 801 об.; Мальцев И.А. Рабство в Сибири и Оренбургском крае в XVIII – первой 

половине XIX вв.: дисс. … канд. ист. наук. – СПб., 2009. – С. 68. 

Знак «–» означает, что эти данные в источнике отсутствуют. 

жүктеу/скачать 13,81 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: