Глава III. МАТЕРИАЛЬНО-ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ ВНЕШНЕЭКОНОМИЧЕСКИХ СДЕЛОК

Глава III. МАТЕРИАЛЬНО-ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ ВНЕШНЕЭКОНОМИЧЕСКИХ СДЕЛОК

§ 1. Международный договор и российское гражданское законодательство: соотношение и взаимодействие

Общие положения

В контексте п. 1 ст. 7 ГК РФ международные договоры РФ занимают автономное положение по отношению к внутренним российским актам, содержащим нормы гражданского права. К последним в соответствии со ст. 3 ГК РФ ("Гражданское законодательство и иные акты, содержащие нормы гражданского права Российской Федерации") относятся ГК РФ, принятые в соответствии с ним федеральные законы (гражданское законодательство), другие законы, содержащие нормы гражданского права, а также принятые на основании и во исполнение законов указы Президента РФ, постановления Правительства РФ (иные правовые акты). Нормы гражданского права содержатся также в актах министерств и иных федеральных органов исполнительной власти, которые могут быть изданы в случаях и в пределах, предусмотренных ГК РФ, другими законами и иными правовыми актами.

Схожими характеристиками обладают и международные договоры РФ. В соответствии с пп. "а" ст. 2 ФЗ "О международных договорах Российской Федерации" международным договором РФ признается "международное соглашение, заключенное Российской Федерацией с иностранным государством (или государствами), с международной организацией либо с иным образованием, обладающим правом заключать международные договоры... в письменной форме и регулируемое международным правом, независимо от того, содержится такое соглашение в одном документе или в нескольких связанных между собой документах, а также независимо от его конкретного наименования". Данная формулировка Закона основывается на положении п. 1 "а" ст. 2 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. <1>, а также на положении п. 1 "а" ст. 2 Венской конвенции о праве договоров между государствами и международными организациями или между международными организациями 1986 г. <2>.

Как и акты гражданского законодательства, международные договоры РФ являются нормативными актами, и к ним, с учетом их принадлежности к международной системе, приложимы все основные характеристики нормативного акта, принятые в теории права. Так, международные договоры РФ содержат нормы права, имеют вид письменного документа с установленной структурой и необходимыми атрибутами, обладают юридической силой, охраняются и обеспечиваются государством, что делает возможным их сопоставительную характеристику с актами гражданского законодательства как однопорядковых, но разносистемных источников.

В ст. 3 ГК РФ не упоминаются международные договоры РФ. Они принадлежат к другой правовой системе, содержат нормы международного, но не гражданского права, которые обладают способностью регулировать гражданские отношения в Российской Федерации, не переходя в нормы гражданского права страны. Принципиально неверной является оценка О.Н. Садиковым международных договоров РФ как "составной части гражданского законодательства РФ" <1>.

Поскольку понятие "гражданское законодательство и иные акты, содержащие нормы гражданского права РФ" (ст. 3 ГК РФ) не охватывает международные договоры РФ, целесообразно наряду с ним употреблять термин "международные договоры РФ" всякий раз, когда необходимо указать наиболее полную сферу правового регулирования гражданских отношений. Так, нет оснований ограничиваться при толковании термина "правовой акт" лишь нормативными актами РФ.

В то же время такое расширительное толкование не приводит к тому, чтобы относить нормы международного права к "надлежаще установленным нормам гражданского законодательства". Они были и остаются в составе международного права, не переходят в законодательство РФ, но применяются как правовые регуляторы соответствующих гражданских отношений наряду с нормами гражданского законодательства РФ.

Регламентация гражданских (гражданско-правовых) отношений в Российской Федерации - сфера гражданского права РФ. Однако в целом ряде ситуаций Российскому государству необходимо (должно) и желательно прибегать к заключению международных договоров, нормы которых регламентируют отношения, входящие в предмет гражданско-правового регулирования. Отношения, регулируемые гражданским законодательством (гражданские или гражданско- правовые отношения), являются наиболее распространенным видом внутригосударственных отношений. Природа этих отношений тесным образом связана с удовлетворением различных потребностей и интересов людей и организаций, в силу того что они основаны на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности участников (п. 1 ст. 2 ГК РФ), "т.е. возникают между юридически равными и независимыми друг от друга субъектами, имеющими собственное имущество" <1>.

Статья 2 ГК РФ ("Отношения, регулируемые гражданским законодательством") говорит о разновидностях таких отношений:

1. 
   имущественные отношения, т.е. те, которые возникают по поводу разного рода материальных благ (вещей, работ, услуг и иного имущества);
   
2. 
   личные неимущественные отношения, связанные с имущественными, т.е. отношения по созданию и использованию произведений науки, литературы, изобретений, а также средств индивидуализации товаров и их производителей (товарных знаков, фирменных наименований и т.п.);
   
3. 
   личные неимущественные отношения, не связанные с имущественными, т.е. отношения, которые возникают по поводу разного рода нематериальных благ (жизнь, достоинство, деловая репутация).
   

Круг указанных отношений, определяющих предмет гражданско-правового регулирования, определяет круг соответствующих международных договоров России, которые применяются к указанным отношениям. Данный вывод вытекает из положения п. 2 ст. 7 ГК РФ, согласно которому "международные договоры Российской Федерации применяются к отношениям, указанным в пунктах 1 и 2 статьи 2... Кодекса".

Виды международных договоров в контексте ст. 7

По своему содержанию, как и многие законы, международные договоры РФ содержат различные нормы. Подобно внутреннему законодателю, государства при разработке международного договора не задумываются над тем, к какой отрасли внутреннего права могут быть отнесены по своему характеру нормы договора, поскольку их интересует лишь содержательная сторона отношений. Поэтому одни международные договоры РФ специально направлены на регулирование гражданских отношений (чаще принято говорить об отношениях гражданско-правового характера или коммерческих отношениях), в то время как другие имеют комплексный характер, в том смысле, что часть норм договора можно определенно отнести к нормам, направленным на регулирование гражданских отношений (или иначе способных их регулировать), а часть норм - на регулирование иных отношений. Очевидно, что ст. 7 ГК РФ имеет в виду и те и другие.

Наличие международных конвенций, как правило, исключает необходимость применения национального законодательства, снимает с повестки дня коллизионный вопрос. Поэтому другую группу международных договоров составляют те, которые содержат комплекс единообразных коллизионных норм, указывающих на право, подлежащее применению к гражданско-правовым отношениям, например Минская конвенция 1993 г. или Конвенция, направленная на разрешение коллизий законов о переводных и простых векселях, 1930 г. <1>, которая унифицировала коллизионные нормы государств-участников в отношении векселей.

Многие конвенции, однако, содержат как материально-правовые, так и коллизионные нормы. Так, Общие условия поставок СЭВ 1968/1988 г. содержат комплекс материально-правовых норм, а также унифицированную коллизионную норму о применении к отношениям сторон материального права продавца по тем вопросам, которые не урегулированы или не полностью урегулированы контрактом поставки или Общими условиями (§ 122).

Таким образом, нет оснований не распространять правило о приоритетном применении норм международных договоров РФ к гражданским и иным внутригосударственным отношениям лишь на том основании, что согласие выражено в иной, чем ратификация, форме.

Более сложным является вопрос о соотношении юридической силы международных договоров РФ, не обладающих приоритетом над федеральным законом (т.е. согласие на обязательность которых со стороны России принято не в форме федерального закона), и "иных правовых актов" (указов Президента РФ, постановлений Правительства РФ), а также актов федеральных органов исполнительной власти (п. п. 3 - 7 ст. 3 ГК РФ). Воспользовавшись некоторыми выводами С.Ю. Марочкина <1>, можно обозначить следующую картину соотношения юридической силы вышеуказанных актов:

международные договоры РФ, решение о согласии на обязательность которых выражено Правительством РФ (пп. "б", "в" п. 1 ст. 20, пп. "б", "в" п. 1 ст. 21 ФЗ "О международных договорах Российской Федерации") обладают преимуществом перед иными правовыми актами, а также актами федеральных органов исполнительной власти (п. п. 3 - 7 ст. 3 ГК РФ). Соответственно, такие договоры могут применяться к регулируемым гражданским законодательством отношениям в той части, в которой они не противоречат федеральному закону;

Определяющим моментом для квалификации межведомственных соглашений в качестве международных договоров является официальный статус соответствующих ведомств как органов управления государства. Такие соглашения необходимо отличать от тех, которые заключаются между организациями, не обладающими статусом ведомственных, т.е. не наделенных определенными ведомственными (властными) полномочиями и не выступающих как органы государственного управления.

О.Н. Садиков, присоединяясь к указанной точке зрения И.И. Лукашука, утверждает, что "в качестве своеобразных международных соглашений должны... рассматриваться и некоторые соглашения авиакомпаний". В качестве обоснования автор приводит пример подписанного авиакомпаниями Монреальского протокола 1966 г. <1>, повышающего установленные Варшавской конвенцией 1929 г. пределы ответственности перевозчика. Данный Протокол был выработан в рамках ИКАО - международной организации гражданской авиации и получил санкцию со стороны компетентных государственных органов <2>.

Однако, несмотря на то, что "Монреальское соглашение получило признание" <1> и широко применяется отечественными воздушными перевозчиками, формально оно не является международным договором, так как участниками протокола являются авиакомпании, которые субъектами международного договора быть не могут. Данный протокол следует рассматривать как соглашение, носящее частноправовой характер (внешнеэкономический контракт), содержанием которого является обязанность соответствующей авиакомпании внести в свои правила перевозки определенные положения (в частности, увеличить предельный размер ответственности перевозчика до 75 тыс. долл.).

В оценке соглашений межведомственного характера встречается также более радикальный подход. Так, по мнению И.И. Лукашука, "соглашения межведомственного характера вообще не подпадают под действие ст. 15 Конституции РФ и ст. 5 Закона "О международных договорах РФ". Они пользуются приоритетом лишь в отношении актов соответствующего ведомства". Автор особо подчеркивает "издавна признанное в международном праве правило, согласно которому, будучи международным договором, соглашение между ведомствами разных государств не может непосредственно создавать прав и обязательств для частных лиц". Это правило, по мнению автора, было подтверждено Постоянной палатой международного правосудия еще в 1928 г. <1>.

Так, в деле, рассмотренном арбитражным судом в 1998 г. <1>, суд отметил: "Поскольку Республика Узбекистан и Российская Федерация являются участниками СМГС, подлежат применению нормы международного соглашения, имеющие приоритет над внутренним законодательством (ст. 7 ГК РФ). Ссылку истца на документы Совета по железнодорожному транспорту государств - участников Содружества Независимых Государств, как на подлежащие применению к данным отношениям, нельзя признать правомерной, поскольку все эти документы носят рекомендательный характер и не могут иметь приоритета над международным договором".

В другом деле <1> суд постановил, что ставки тарифа, предусмотренные тарифной политикой, применяться не могут, "поскольку указанный акт носит межведомственный характер" и "для придания ему силы международного договора, в соответствии с п. 1 "а" ст. 15 ФЗ "О международных договорах РФ", он подлежит ратификации. Так как этого сделано не было, провозная плата должна исчисляться в силу ст. 7 ТУЖД, ст. 790 ГК РФ по внутреннему тарифу, установленному Прейскурантом N 10-01".

Однако в других решениях арбитражных судов содержится совсем иная характеристика тарифной политики стран СНГ 1993 г.

Не вмешиваясь в содержательную часть дискуссии о правовой природе Тарифного соглашения и тарифной политики СНГ, следует согласиться с выводом Т.Б. Голубевой о том, что неприменение данных актов в приоритетном порядке является заблуждением российских судов

В заключение следует отметить, что правила о соотношении международных договоров и российских нормативных актов не всегда выдерживаются на практике. Например, присоединение России к Бернской, Всемирной и Римской конвенциям, регулирующим отношения интеллектуальной собственности, было оформлено постановлениями Правительства <1>, однако не возникает сомнений, что указанные конвенции обладают приоритетом не только над актами Правительства и нижестоящих органов, но также над федеральными законами.

Похожая ситуация существует в отношении СМГС - соглашения, заключенного государствами на уровне транспортных ведомств и, следовательно, не имеющего приоритета над российскими законами. Вместе с тем практика признает за СМГС приоритетный характер, в том числе перед положениями ГК РФ и УЖТ РФ. В данном случае следует учитывать то обстоятельство, что СМГС заключено в 1950 г., т.е. задолго до принятия новейшего российского законодательства, определившего место международных договоров в правовой системе страны. В противном случае логически и юридически не удается найти основания для их приоритетного применения, а попытки российских судов в этом направлении выглядят неубедительными.

Кассационная инстанция подтвердила решение суда первой инстанции, признав вывод нижестоящего суда о пропуске истцом срока исковой давности обоснованным. При этом в постановлении содержались следующие аргументы. В соответствии с п. 2 ст. 3 ФЗ "О международных договорах Российской Федерации" СМГС является международным договором межведомственного характера, поскольку заключено между министерствами стран, указанных в СМГС. В соответствии с п. 2 ст. 7 ГК РФ и п. 2 ст. 5 указанного Закона, если международным договором установлены правила, отличающиеся от установленных норм национального

Как отмечает В.Я. Суворова, "категоричность отказа признать соглашения субъектов РФ об осуществлении международных и внешнеэкономических связей международными договорами вызывает сомнения. Если связи международные, то почему нельзя относить к таковым соглашения (т.е. договоры) об их осуществлении?" <1>. С точки зрения автора, в соглашениях субъектов РФ с иностранными партнерами "иностранный (международный) элемент... не "просматривается". "Международные договоры субъектов РФ, как правило, представляют собой международные договоры публичного характера" <2>.

Имеется также иная точка зрения. Так, по мнению Х.Р. Шамсиева, "субъекты федерации... не могут идентифицироваться как суверены, и поэтому их соглашения нельзя считать априори международными договорами", из чего следует, что "их соглашения могут быть рассмотрены как внешнеэкономические сделки, стороны которых могут выбрать применимое к этим сделкам право"

Все вышеперечисленные международные договоры (соглашения) и акты гражданского законодательства "не выстраиваются в один иерархический ряд соподчинения внутригосударственных нормативных актов, вопрос соотношения их юридической силы регулируется... не правилами коллизии для норм и актов одного уровня и одной правовой системы, а принципом соотношения международного и российского права" <1>.

Следует оговориться, что построение схем соотношения юридической силы международных договоров РФ и внутренних нормативных актов, основанное на законодательстве РФ, не должно влиять на действие принципа pacta sunt servanda и договор должен выполняться в соответствии с содержащимися в нем положениями. В ситуациях противоречий проблема соотношения договора и внутреннего нормативного акта должна решаться в пользу акта, имеющего более высокую юридическую силу. Однако, если таким актом окажется внутренний российский акт, необходимо принятие мер по приостановлению или денонсации международного соглашения либо отмене (приостановлению) действия российского акта или внесения в него изменений.

В области международных автомобильных перевозок продолжают сохранять свое нормативное значение Основные условия осуществления международных перевозок грузов советским автомобильным транспортом 1969 г. <1>. Положения Основных условий юридически сохраняют силу, но поскольку они претендуют на регулирование тех же отношений, что и ЦМР 1956 г., то должны применяться в части, не противоречащей правилам последней. Встречающееся в литературе утверждение о том, что в случае, если перевозчиком является российский субъект, то императивно применяются Основные условия, а ЦМР 1956 г. субсидиарно, - не соответствует ч. 4 ст. 15 Конституции РФ и п. 2 ст. 7 ГК РФ.

Так, в одном из дел, рассмотренных государственным арбитражным судом <1>, во время перевозки груза, которая регулировалась ЦМР 1956 г., груз был утрачен. Ответственный за организацию перевозки экспедитор признал факт утраты контейнера и согласился нести ответственность, предусмотренную договором транспортной экспедиции, а также п. 2 ст. 6 ФЗ "О транспортно-экспедиционной деятельности" от 30 июня 2003 г., нормами гл. 40 ГК РФ, а также положениями ЦМР 1956 г., в размере стоимости утраченного груза, указанной в ГТД. Между тем клиент посчитал названную сумму недостаточной для возмещения ущерба, поскольку в заключенном им с другим российским ООО (ООО "Водолей+") договоре купли-продажи ввезенного товара стоимость товара определена сторонами этого договора в большей сумме. В связи с разногласиями при определении размера причиненного ущерба клиент обратился с иском в арбитражный суд. Удовлетворяя исковые требования, суд первой инстанции применил ст. 7 указанного Закона, согласно которой экспедитор несет ответственность перед клиентом в виде возмещения реального ущерба за утрату груза, принятого к перевозке без объявления ценности, в размере действительной (документально подтвержденной) стоимости груза. Поскольку ценность груза в международной товарно-транспортной накладной (CMR) не указана, суд сделал вывод о том, что в соответствии с п. 28 Основных условий осуществления международных перевозок грузов советским автомобильным транспортом она (ценность груза) определяется на основании контракта с российским ООО "Водолей+". Однако кассационная инстанция принятые по делу судебные акты отменила, поскольку ст. 23 ЦМР 1956 г. предусмотрены иные порядок и размер исчисления и возмещения стоимости утраченного при перевозке груза, чем это установлено ст. 796 ГК РФ.

Юридические основания действия международных договоров РФ в правовой системе РФ

Одним из центральных является вопрос о юридических основаниях действия международных договоров РФ в правовой системе РФ. От ответа на него зависит в конечном счете

Так, по мнению Г.В. Игнатенко, будучи закрепленным в Конституции СССР 1977 г., принцип добросовестного выполнения международно-правовых обязательств обеспечивает "государственное санкционирование" <1>. Указанная точка зрения была подвергнута критике. По мнению В.Я. Суворовой, постановка вопроса об исполнении международного договора государством-участником в зависимость от внутригосударственного права противоречит ст. 27 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. "Санкционирование, - отмечает автор, - предполагает как бы разрешение, дозволение применить международный договор и тем самым возможность определенного усмотрения государства" <2>.

Согласно Конституции РФ (ч. 4 ст. 15) и ГК РФ (п. 1 ст. 7) каждый международный договор РФ является составной частью правовой системы РФ, и, следовательно, логично предположить, что каждый такой договор всегда применяется как часть правовой системы РФ. Однако при ближайшем рассмотрении этого вопроса можно обнаружить некоторую противоречивость такого вывода. Многие международные договоры РФ, регулирующие гражданские отношения, содержат положения о своей сфере действия или о случаях, когда они подлежат применению (см., например, ст. 1 Венской конвенции 1980 г., ст. 3 Конвенции УНИДРУА 1988 г., ст. 1 Варшавской

Так, например, согласно п. 1 ст. 1 Венской конвенции 1980 г. конвенция применяется к договорам купли-продажи товаров между сторонами, коммерческие предприятия которых (place of business) находятся в разных государствах: (a) когда эти государства являются Договаривающимися Государствами или (b) когда согласно нормам международного частного права применимо право Договаривающегося Государства. В свете поставленного М.Г. Розенбергом вопроса интерес представляет применение Венской конвенции в силу п. 1 "b" ст. 1. Например, если стороны избрали в качестве применимого к контракту российское право либо суд по иным основаниям установил, что подлежит применению российское право, то согласно п. 1 "b" ст. 1 Конвенции подлежит применению Конвенция, и иного обоснования ее применения не требуется.

В данном случае в решении арбитражного суда о применении Венской конвенции 1980 г. использована, с нашей точки зрения, не совсем верная аргументация. И дело не только в том, что международные договоры РФ не входят в систему действующего российского законодательства, а являются составной частью правовой системы РФ. Суд не отметил того обстоятельства, что конвенция должна применяться на основании ее собственного положения - п. 1 "b" ст. 1. Объявление российским законодательством международных договоров РФ составной частью правовой системы РФ имеет, как уже отмечалось, важное значение. Но это не должно означать, что положения самого договора о сфере его действия являются излишними, для того чтобы стать достаточным и единственным аргументом при обосновании применения положений данного договора российскими судами. В вышеуказанной ситуации конвенция подлежала применению главным образом в силу содержащихся в ней указаний (п. 1 "b" ст. 1) и лишь затем потому, что она, как и всякий другой международный договор РФ, является составной частью правовой системы РФ.

Аналогичного подхода при применении Венской конвенции 1980 г. в силу п. 1 "b" ст. 1 придерживается МКАС, с той только разницей, что он последовательно исходит из применения конвенции как части права РФ <1>. Так, в целом ряде своих решений МКАС констатирует, что поскольку составной частью российского права являются также международные конвенции, в которых участвует Российская Федерация и которые подлежат применению преимущественно перед правилами внутреннего гражданского права, то к правоотношениям сторон подлежит применению Венская конвенция 1980 г. <2>. Вместе с тем в ряде других решений МКАС говорит о международных договорах как о составной части правовой системы РФ <3>.

С данными утверждениями согласиться нельзя. Во-первых, это противоречит ч. 4 ст. 15 Конституции РФ и ст. 7 ГК РФ. Во-вторых, п. 1 "b" ст. 1 Конвенции не объявляет ее положения частью права страны, а лишь устанавливает ее применимость в определенной ситуации (применение права Договаривающегося Государства лишь влечет за собой применение Конвенции). "Государства имеют разные порядки взаимодействия международного и внутреннего права, но все они определяются последним..." <1>. К тому же объявление международных договоров частью национального права государств-участников не влечет изменения природы международных норм, не превращает их во внутригосударственные.

Стоит отметить, что данный подход не применим к государствам, согласно внутреннему праву которых международные договоры не имеют непосредственного действия на территории страны. Так, международные договоры согласно английской доктрине международного права не имеют прямого действия внутри страны и могут применяться английскими судами лишь после их имплементации в английское законодательство посредством принятия на основе таких договоров национальных законов. Поэтому всякий раз, когда Соединенное Королевство присоединяется к той или иной международной конвенции, парламентом этой страны принимается соответствующий внутригосударственный закон, который воспроизводит положения конвенции. Например, ЦМР 1956 г. была инкорпорирована в английское право Законом перевозках грузов по дорогам 1965 г. Такая ситуация характерна и для других стран общего права, которые приняли за основу регулирования английское право (Австралия, Малайзия, Сингапур, Бруней, Гонконг и др.). Например, Варшавская конвенция 1929 г. была имплементирована в право Гонконга Законом о воздушных перевозках 1997 г., а в австралийское право - Законом о гражданской авиации (ответственности перевозчика) 1959 г.

По мнению В.А. Бублика, даже если сторона настаивала на применении российского ГК, не желая иметь дело с указанной Конвенцией, последняя все равно подлежит применению, так как является "частью российского законодательства, причем международный закон будет применяться в первую очередь, а внутренний закон - субсидиарно" <1>. В связи с этим, по мнению автора, необходимо вести речь не о применимом праве, что делали "все авторы, изучавшие соотношение российского, иностранного и международного частного права", а о применимой правовой системе: "...если в качестве применимого права избирается российское, это означает не выбор отдельных российских законов, а предполагает защищаемую судами РФ договоренность сторон внешнеэкономического правоотношения о применении всей российской правовой системы, в которую входит ряд международных соглашений по вопросам внешнеэкономической деятельности" <2>.

Постановка проблемы применимой правовой системы заслуживает внимания. Однако в том виде, в каком она сформулирована автором, теряет всякий смысл. В частности, не учитывается самостоятельное действие самих "международных соглашений по вопросам внешнеэкономической деятельности", исходить же единственно из того, что все международные договоры действуют как составная часть правовой системы РФ, но не в соответствии с их указаниями, юридически неверно (по крайней мере с точки зрения международного права). Так, с равным успехом в указанной автором ситуации можно было бы применить не Венскую конвенцию 1980 г., а, например, Общие условия поставок СЭВ 1968/1988 гг., которые также являются составной частью правовой системы РФ. В связи с этим обоснованная позиция отражена в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР "О некоторых вопросах применения судами законодательства при рассмотрении споров, возникающих из перевозки грузов и багажа" <1>. В п. 14 Постановления Верховный Суд разъяснил, что "если международным договором... установлены иные правила, чем... в... законодательстве... то при разрешении споров, возникающих из договоров о международных перевозках, применяются правила международного договора... Внутреннее законодательство... ПРИМЕНЯЕТСЯ В СЛУЧАЯХ, ПРЕДУСМОТРЕННЫХ МЕЖДУНАРОДНЫМ ДОГОВОРОМ (выделено мной. - В.К.), а также при отсутствии в договоре соответствующих указаний". Кроме того, автор также ошибочно называет международные договоры РФ "частью российского законодательства". Международные договоры РФ - часть российской правовой системы (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, п. 1 ст. 7 ГК РФ).

В том, что вопрос о толковании понятия "правовая система" имеет не только теоретическую, но и непосредственную практическую значимость для правильного применения международных договоров России, можно убедиться на следующем примере.

Позиция МКАС по данному делу совпадает с точкой зрения М.Г. Розенберга, согласно которой включение в соглашение сторон указания о "применимом праве" означает, что "в право государства входят также международные договоры, в которых оно участвует". Напротив, по мнению автора, указание на "применимое законодательство" не исключает возможности "ограничительного толкования условия соглашения: в отношении международных договоров прямого действия... может ставиться вопрос... что они входят в правовую систему России, но не в ее законодательство" <1>.

Не оспаривая видимых достоинств такого подхода, а также основанного на нем решения МКАС, заметим, что указанная позиция непоследовательна. Ведь если буквально следовать формулировке Конституции РФ, международные договоры - это часть правовой системы РФ (ч. 4 ст. 15). Понятия "право" и "правовая система" различны, и на этот счет в науке имеется достаточно аргументированная позиция. По мнению Г.В. Игнатенко, категория "правовая система" включает в себя "наряду с правом как совокупностью юридических норм правоприменительный процесс и, очевидно, складывающийся на их основе правопорядок" <1>. При этом формулировка ч. 4 ст. 15 Конституции РФ означает необходимость совместного применения положений международных договоров и актов российского законодательства, о чем уже говорилось выше. Указанный подход основан на действующем законодательстве и признанной в отечественной доктрине концепции самостоятельного существования двух правовых систем - международной и внутригосударственной.

Вполне логичной выглядит точка зрения В.А. Кабатова: "Можно предположить, что, употребляя в своем соглашении о применимом праве термин "законодательство", а не "право", стороны скорее всего не имеют в виду исключить применение положений международного договора, а делают это либо по небрежности, либо по неосведомленности". Кроме того, термин "гражданское законодательство" по ГК РФ не включает подзаконные нормативные акты, так что вряд ли стороны имели намерение исключить действие и этих нормативных актов <1>.

Таким образом, применение Конвенции в силу п. 1 "b" ст. 1 не может быть поставлено в зависимость от ссылки в контракте на "право" или "законодательство". Дополнительным аргументом может служить также то обстоятельство, что в ряде случаев суд устанавливает применимое право на основании ссылок сторон на конкретные нормативные акты. Например, если стороны контракта, в котором отсутствуют положения о применимом праве, ссылаются на ГК РФ, то применимым признается право РФ. Не вызывает сомнения тот факт, что Конвенция может применяться в этом случае в силу п. 1 "b" ст. 1. Такой подход обнаруживается в том числе и в практике МКАС <1>.

Примечательно, что аналогичной защищаемой нами позиции придерживаются и некоторые зарубежные авторы. По мнению П. Най, положение п. 1 "b" ст. 1 Венской конвенции 1980 г. "недвусмысленно свидетельствует, что стороны могут выбрать право государства, которое является участником Конвенции и через избранное право подчиниться Конвенции, которая является частью права государства. Здесь может возникнуть предварительный вопрос о том, является ли выбор, скажем, "права Нового Южного Уэльса, Австралия" (Договаривающееся Государство) свидетельствующим о намерении применения именно права Уэльса, а не Конвенции. Другими словами, является ли данный выбор подразумеваемым исключением применения Конвенции согласно ее ст. 6. Думается, что намерение исключить применение Конвенции должно быть выражено с определенной ясностью и при отсутствии доказательства того, что стороны намеревались лишь применять неконвенционное право, ссылка на национальное право должна включать и Конвенцию, которая является частью права Нового Южного Уэльса" <1>.

Надо полагать, что независимо от того, какая формулировка содержится в соглашении сторон - "законодательство РФ" или "право РФ", - применимой является вся правовая система РФ, включающая не только право РФ, но и международные договоры РФ, в соответствии с содержащимися в них положениями относительно сферы их действия. С юридической точки зрения более точно говорить о применимых правовых нормах, которые могут быть как международными, так и внутригосударственными. Применение внутригосударственной или международной нормы влечет необходимость обращения к правилам соответствующей правовой системы.

• 
  "договоры должны соблюдаться", закрепленный также в ст. 26 Венской конвенции 1969 г. В силу данного принципа акты российского гражданского законодательства применяются в случаях и в пределах, предусмотренных положениями таких международных договоров.
  

Резюмируя изложенное, можно сделать следующий вывод: приоритетное по отношению к российскому законодательству применение к гражданским отношениям международных договоров РФ, имеющих четко определенную сферу действия, обуславливается не тем, что они устанавливают иные правила, чем предусмотрены гражданским законодательством, а вследствие того, что, являясь международными договорами РФ, они действуют в соответствии со своей сферой применения, не пересекаясь с российским законодательством, не вступая в противоречие с его нормами. Не утрачивая своей международно-правовой природы и не переходя в российское право, такие договоры осуществляют специальное правовое регулирование, действуют как специальный международный правовой регулятор.

Договоры, регулирующие отношения с иностранным элементом, составляют основную часть договоров, подпадающих под определение ст. 7 ГК РФ. Но существуют и другие международные договоры, сфера действия которых определяется иначе.

Иначе говоря, международные договоры РФ, касающиеся защиты прав человека, становятся способными непосредственно регулировать гражданско-правовые отношения через объявление их составной частью правовой системы РФ или, как говорится в литературе, через "дозволение прямого применения международной нормы субъектами национальной юрисдикции" <1>. Соответственно, при применении таких договоров внутри РФ при защите своих гражданских прав ключевое значение имеет ссылка на то, что они являются в силу п. 1 ст. 7 ГК РФ составной частью правовой системы РФ, т.е. входят в состав нормативных регуляторов наряду с внутригосударственными актами.

Таким образом, к оценке современных законодательных положений о применении международных договоров РФ следует подходить с учетом значения положений самих договоров РФ о сфере их действия, которые и должны рассматриваться как "первоначальные" основы для их применения к гражданским отношениям в РФ.

О непосредственном действии международных договоров

Пункт 2 ст. 7 ГК РФ впервые в отечественном законодательстве закрепил принципиальное положение о непосредственном применении международных договоров к отношениям, регулируемым гражданским законодательством (гражданско-правовым отношениям): "международные договоры Российской Федерации применяются к отношениям, указанным в пунктах 1 и 2 статьи 2 настоящего Кодекса, непосредственно, кроме случаев, когда из международного договора следует, что для его применения требуется издание внутригосударственного акта".

По нашему мнению, при анализе непосредственно действующих и "иных" норм более обоснованно пользоваться терминологией законодателя. Поэтому исходя из положений п. 2 ст. 7 ГК РФ можно выделить две группы международных договоров РФ:

Как отмечает С.Ю. Марочкин, практика судов "не свидетельствует о том, что при применении норм международного права возникал вопрос об их самоисполнимости" <1>. Значение для толкования п. 2 ст. 7 ГК РФ имеет не проблема самоисполнимых и несамоисполнимых норм, а, говоря словами И.И. Лукашука, "вопрос о соотношении договора и изданного для его осуществления правового акта" <2>.

Идея совместного применения не колеблет того факта, что внутригосударственный акт должен во всех случаях соответствовать положениям международного договора. Так, уже упоминавшееся Положение о переводном и простом векселе 1937 г. неточно воспроизводит некоторые правила Единообразного закона о переводном и простом векселе, в том числе вследствие неточного перевода <1>. Поэтому не только "в случаях явного расхождения", как утверждает И.И. Лукашук <2>, должен применяться международный договор.

Формула "ввести акт в действие" не является типичной для международных договоров с участием Российской Федерации. Она была использована лишь в Женевской конвенции, устанавливающей Единообразный закон о переводном и простом векселе (ст. 1), на которую и ссылаются авторы. Однако такая формула (если ее рассматривать как общее обязательство государства, а не в контексте упомянутой Женевской конвенции) может рассматриваться более широко, например, как выражение согласия со стороны Российской Федерации на обязательность для нее международного договора (присоединение, ратификация, принятие, утверждение и т.д.). Вместе с тем указанные акты (документ о присоединении, ратификации и т.д.) не являются теми внутригосударственными актами, которые имеет в виду п. 2 ст. 7 ГК РФ. Непонятно также то, какая существует связь между правом государств делать оговорки к международному договору и толкованием указанного положения Кодекса.

Другой вопрос: какова практическая ценность деления норм международных договоров в ГК РФ на непосредственно действующие и иные? Ведь если, например, п. 1 ст. 6 Парижской конвенции по охране промышленной собственности 1883 г. <1> (в ред. 1967 г.) устанавливает, что "условия подачи заявки и регистрации товарных знаков определяются в каждой стране Союза ее национальным законодательством", то вряд ли для правильного восприятия данной нормы необходимо обращаться к правилу ст. 7 ГК РФ о непосредственно и "не непосредственно" действующих положениях международных договоров.

Тем не менее наличие такой нормы в ст. 7 ГК РФ необходимо прежде всего - для ориентирования судей, а также участников гражданских правоотношений на применение положений международных договоров. В этом смысле ст. 7 ГК РФ, как отмечает О.Н. Садиков, облегчает "понимание и практическое применение нормы ст. 15 Конституции РФ" <1>.

При оценке современных законодательных положений о непосредственном действии международных договоров при регулировании гражданских правоотношений (п. 2 ст. 7 ГК РФ) следует согласиться с давно высказанным в литературе суждением о том, что "под прямым, непосредственным применением понимается применение государством и его органами международно-правовых норм без... преобразования международных договоров во внутригосударственные законы, а договорных норм в законодательные нормы..." <1>.

Заметим нелогичность в рассуждениях суда вышестоящей инстанции: в мотивировочной части суд ссылается на СМГС в качестве обоснования своего решения, а в резолютивной указывает нижестоящей инстанции на необходимость проверить, действует ли данное международное соглашение в отношениях с соответствующим государством.

2. 
   СМГС предусмотрено, что данное соглашение не применяется к перевозкам грузов между станциями, расположенными в двух соседних странах, в том случае, когда эти перевозки на всем пути следования груза производятся в поездах железной дороги одной страны в соответствии с внутренними правилами, действующими на этой дороге. НАЛИЧИЕ ИНОГО СОГЛАШЕНИЯ МЕЖДУ УКРАИНОЙ И РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИЕЙ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА НЕ ДОКАЗАЛА" <2> (выделено мной. - В.К.).
   

В другом деле государственный суд неправомерно не применил нормы ЦМР 1956 г., исходя из того, что стороны предусмотрели применение к договору российского законодательства. В этом деле <1> российское ООО (грузоотправитель) обратилось в государственный арбитражный суд с иском к другому российскому ООО (перевозчик) о взыскании штрафных санкций по договору о перевозке грузов в международном сообщении. Согласно договору стороны установили ответственность за несвоевременную подачу транспортного средства под погрузку в виде договорной неустойки в размере 200 немецких марок за каждые сутки опоздания, что не противоречит ст. 421 ГК РФ. Ответчик допустил несвоевременную подачу транспортных средств на 19 дней, что подтверждено заявками истца и накладными. При таких обстоятельствах суд в соответствии с условиями договора удовлетворил исковые требования. "Доводы заявителя жалобы о необоснованном неприменении судом норм ЦМР не принимаются, поскольку в договоре стороны предусмотрели, что за нарушение или неисполнение условий договора ответственность наступает в соответствии с действующим законодательством РФ."

В данном деле ссылка суда на положение договора о применении законодательства РФ как обстоятельство, исключающее применение ЦМР 1956 г., неправомерна, поскольку Конвенция не является подобием иностранного права, не содержит положений о возможности сторон исключать ее действие, является частью правовой системы РФ и действует так же, как и всякий иной нормативный акт. Суд не квалифицировал возникшую ситуацию на основании норм ЦМР (в частности, может ли просрочка в подаче средств рассматриваться как просрочка в доставке, в решении отсутствуют указания на момент заключения договора, т.е. составления накладной).

О правовой природе норм международных договоров, регулирующих гражданские отношения

Положение ГК РФ о непосредственном действии норм международных договоров РФ связано с вопросом о правовой природе норм международных договоров, регулирующих гражданские отношения.

1. 
   высокая степень разработанности нормы (она должна быть "завершенной", т.е. не требующей конкретизации со стороны государства);
   
2. 
   действует в системе внутреннего права;
   
3. 
   на государстве лежит обязанность "обеспечить" применение таких норм ("придать унифицированным нормам такую правовую силу, которая необходима для их применения субъектами права, подпадающими под юрисдикцию данного государства..." <1>).
   

С учетом современных законодательных положений сегодня нельзя согласиться с позицией А.Л. Маковского относительно того, что приведение в действие таких норм (унифицированных посредством международного договора), осуществляемое путем "простого санкционирования... означает их превращение в нормы внутреннего права этого государства" <1> и что "основной формой такого санкционирования служит акт принятия государством обязательств по... международному договору" <2>.

Если норма международного договора подлежит применению договаривающимся государством как таковая, без необходимости ее воспроизведения в национальном законодательстве ("положения... международных договоров Российской Федерации, не требующие издания внутригосударственных актов для применения" - п. 3 ст. 5 ФЗ "О международных договорах Российской Федерации"), то применение таких норм к гражданским (гражданско- правовым) отношениям в Российской Федерации (в том числе осложненным иностранным элементом) не "превращает" их в нормы внутреннего права. Они не меняют своей правовой природы, были и остаются нормами международного права и подлежат применению в Российской Федерации в силу положений самого международного договора, а в определенных случаях и санкции со стороны правовой системы РФ (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ и п. 2 ст. 7 ГК РФ).

Другой тезис в пользу распространенного подхода о внутригосударственной природе норм международных договоров, регулирующих гражданские отношения, состоит в их выраженном цивилистическом содержании: "...эти нормы нельзя не признать и нормами гражданско-правовыми, поскольку их назначение регулировать отношения гражданско-правового характера" (М.М. Богуславский) <1>. Еще Л.А. Лунц отмечал, что "вопрос о природе норм международного частного права решается не по характеру его источников, а по тому признаку, какие отношения являются здесь предметом регулирования" <2>. Следуя этим выводам, можно заключить, что содержание данных международных договоров позволяет им "преодолеть" принадлежность к международно- правовой системе и стать внутригосударственными.

Очевидная противоречивость данного подхода (прежде всего несоответствие действующему законодательству - п. 2 ст. 7 ГК РФ) приводит авторов к необходимости указывать на "особое положение" унифицированных материально-правовых норм во внутреннем праве государства. В разное время о таком "особом положении" говорилось в литературе по международному частному праву <1>. По мнению А.Л. Маковского, оно выражается в том, что на "унифицированные нормы как на элемент международно-правового обязательства" (в другом месте автор признает их "основной частью диспозиции международно-правовой нормы" <2>) "распространяется ряд положений права международных договоров" <3>.

14. 
    С. 226; Маковский А.Л. Унификация морского права. С. 227; Богуславский М.М. Международное частное право: Учебник. С. 22, 30; Международное частное право: Учебник / Отв. ред. Г.К. Дмитриева. М., 2000. С. 108 - 109.
    

Аналогичный подход встречаем у М.М. Богуславского: положения международных договоров, содержащих "унифицированные материально-правовые нормы", "следует рассматривать как составную часть содержания международно-правовых обязательств государств" <1>.

Несмотря на цивилистический характер норм таких международных договоров, как отмечает С.Ю. Марочкин, "юридическое значение имеет и форма их существования - международный договор" <1>. По нашему мнению, в том, что касается правовой природы таких норм, их договорная форма существования имеет преобладающее значение. "Рецепция норм во внутригосударственном праве не означает исключение публично-правового характера норм международных договоров" <2>.

В то же время нельзя согласиться с категоричным выводом В.Г. Храбскова о том, что "унифицированные нормы по существу ничем не отличаются от публично-правовых договорных норм, регулирующих отношения между государствами как суверенами" <1>. Более последовательный подход встречаем у К.Л. Разумова: "Унифицированные нормы международных договоров являются по своему содержанию гражданско-правовыми, а с точки зрения источников своего возникновения - нормами международного договора" <2>.

В.П. Звеков справедливо отмечает, что с включением международных договоров в состав российской правовой системы их правила "приобретают функции внутренних правовых норм и могут применяться к частноправовым отношениям, не меняя своей изначальной природы, оставаясь международно-правовыми нормами" <1>.

В литературе можно встретить различную оценку современных законодательных положений, касающихся регулирования средствами международных договоров гражданско-правовых отношений. Однако не все они основаны на действующем законодательстве. Например, следующее высказывание не поддается логическому объяснению: "...унифицированные материальные нормы являются международными по своему происхождению, но не международно-правовыми по своей принадлежности (!? - В.К.). В международном договоре они никогда не были международно-правовыми нормами (!? - В.К.), а только "преднормами" в составе диспозиции международно-правовой нормы обязательства государства урегулировать определенные отношения определенным в договоре образом" <1>. В другой работе обнаруживаем утверждение подобного порядка: "...в регулировании отношений во внешней торговле все равно применяется лишь НАЦИОНАЛЬНОЕ право со всеми вытекающими отсюда последствиями Так,

Противоречит законодательству и точка зрения Г.К. Дмитриевой, согласно которой "...независимо от происхождения внутренние и договорные коллизионные нормы являются нормами внутреннего права государства" <1>. В другом месте автор отмечает, что положения ч. 4 ст. 15 Конституции РФ и ст. 7 ГК РФ придают нормам международного договора юридическую силу национальных правовых норм <2>.

К проблеме соотношения юридической силы международных договоров

В зависимости от того, от чьего имени заключаются международные договоры РФ (о которых идет речь в п. 2 ст. 7 ГК РФ), они могут быть межгосударственными, межправительственными или межведомственными. Несмотря "на эти различия, - отмечает И.И. Лукашук, - все они являются договорами государства в целом" и независимо от их уровня "согласно международному праву обладают равной юридической силой" <1>.

Положение lex specialis derogat generalis действует как в отношении международных договоров, содержащих материально-правовые нормы, так и в отношении тех, которые содержат коллизионные правила. Так, в рамках СНГ наряду с многосторонней Минской конвенцией 1993 г. действуют двусторонние договоры о правовой помощи, заключенные Россией с отдельными странами СНГ. При разрешении дела суд должен в первую очередь применять коллизионные нормы двустороннего договора и лишь при отсутствии таковых - нормы Конвенции СНГ.

Представляется, что в рассмотренном деле суды неправильно обосновали выбор подсудности. Перевозка в данном деле подчинялась правилам ЦМР 1956 г., п. 1 ст. 31 которой содержит правила о подсудности: "По любым спорам, возникающим по поводу перевозок, производимых в соответствии с настоящей Конвенцией, истец может обращаться помимо компетентных судов участвующих в Конвенции стран, указанных с общего согласия Сторонами, к

Интерес для целей настоящей книги представляет решение вопроса о соотношении Соглашения об общих условиях поставок товаров между организациями государств - участников СНГ 1992 г. (ОУП СНГ) <1> и Венской конвенции 1980 г. Представляется обоснованной точка зрения М.Г. Розенберга, по мнению которого в силу ст. 90 Венской конвенции 1980 г. она не затрагивает действия других международных договоров, в которых участвуют соответствующие государства. Поэтому, если договор подпадает в сферу действия ОУП СНГ, то подлежит применению именно этот документ <2>. Иной точки зрения придерживается И.В. Елисеев. Автор, опираясь на нормы ФЗ "О международных договорах Российской Федерации", отмечает, что Венская конвенция 1980 г. была ратифицирована, а следовательно, обладает приоритетом над ОУП СНГ - межправительственным соглашением. Что же касается ст. 90 Венской конвенции 1980 г., то, по его мнению, термин "международное соглашение", которым оперирует эта статья, охватывает только ратифицированные договоры <3>. С данными утверждениями автора нельзя согласиться по следующим основаниям.

Во-первых, нельзя игнорировать положения ст. 90 Венской конвенции 1980 г., которая сама отказывается от регулирования соответствующих отношений в ситуации, когда имеется иной международный договор, претендующий на регулирование тех же общественных отношений.

В-четвертых, в рассуждениях автора присутствует еще и тот аргумент, что в системе международных договоров России именно ратифицированные договоры обладают наивысшей юридической силой. Хотя систематическое толкование ч. 4 ст. 15 Конституции РФ и пп. "а" п. 1 ст. 15 ФЗ "О международных договорах Российской Федерации" и приводит нас к выводу, что правило о приоритете норм международных договоров над нормами законов РФ имеет в виду только ратифицированные и официально опубликованные международные договоры РФ, нет оснований не распространять правило о приоритетном применении норм международных договоров РФ к внутригосударственным отношениям лишь на том основании, что согласие выражено в иной, чем ратификация, форме. Ключевое значение, как уже отмечалось, имеет то обстоятельство, что это согласие дано именно в форме федерального закона.

§ 2. Проблемы толкования международных договоров, регулирующих внешнеэкономические сделки

Применение международного договора связано с его толкованием. Как отмечается в литературе, "даже успешные усилия по унификации текста применимого закона договаривающихся стран не гарантируют единообразия в толковании этого текста" <1>. Специфика рассматриваемых международных договоров как договоров, фактическая реализация которых происходит скорее не на уровне государств, их принявших, а на уровне субъектов гражданского права, руководствующихся их положениями в своей практической деятельности, приводит к тому, что толкование таких договоров осуществляется самими субъектами гражданского права, а также российскими судами, рассматривающими споры.

Поэтому при рассмотрении вопросов толкования договоров, регулирующих сделки, необходимо выделять два аспекта:

1. 
   толкование, которое исходит от государств-участников и может быть охарактеризовано как официальное, обязательное для всех применяющих договор субъектов, включая российские суды;
   
2. 
   толкование, которое предстоит сделать контрагенту по договору или суду (арбитражному, третейскому), рассматривающему спор. При этом они должны использовать те средства толкования, которые предусмотрены международным правом, прежде всего Венской конвенцией 1969 г. (ст. ст. 31 - 33).
   

Необходимо отметить определенное противоречие: являясь составной частью правовой системы РФ, международные конвенции, регулирующие внешнеэкономические сделки, должны толковаться по правилам международного права, как и всякий другой международный договор. Сложности состоят также в том, что нормы ст. ст. 31 - 33 Венской конвенции 1969 г. являются универсальными и не предназначены к тому, чтобы учитывать специфику рассматриваемых международных соглашений и облегчать работу национальных органов юстиции и субъектов гражданского права по толкованию соответствующих положений <1>. Реально на практике участники гражданских правоотношений и российские суды не имеют возможности использования всех вышеупомянутых средств толкования, а ограничиваются анализом только текста договора. Как отмечает И.И. Лукашук, "суды придерживаются объективистского подхода, ставя во главу угла текст... поскольку иные средства толкования менее доступны суду" <2>.

Хотя по смыслу Конвенции 1969 г. задачей толкования является установление согласованной воли государств прежде всего как она выражена в договорном тексте, анализ одного лишь текста договора может привести к неполному или даже неверному толкованию. Значение, которое придается Венской конвенцией 1969 г. подготовительным материалам, компенсирует недостаточно подробную регламентацию вопросов в договоре, что должно учитываться российскими судами.

1. 
   установление буквального значения содержащихся в договоре слов и выражений;
   
2. 
   сопоставление значения соответствующего условия с другими условиями и смыслом договора в целом в случае неясности буквального значения условия;
   
3. 
   выяснение действительной общей воли сторон с учетом цели договора, когда применение первых двух правил не позволяет определить содержание договора.
   

Хотя "толкует международный договор тот, кто его применяет" <1>, неверно толковать международный договор по правилам толкования внутренних нормативных актов. Так, по мнению И.И. Лукашука, поскольку договор "аналогичен закону", а "суд применяет договор как часть правовой системы", он должен толковаться "прежде всего так же как и закон", ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ "ЕГО СВЯЗЬ С МЕЖДУНАРОДНЫМ ПРАВОМ" (выделено мной. - В.К.) <2>. Это

В частности, зарубежные суды справедливо исходят из особой природы международных договоров и указывают на недопустимость их толкования в соответствии с концепциями национального права.

Во всех случаях при толковании международного договора должен быть учет его международно-правовой природы, а именно требования о допустимых средствах толкования, а также того важного правила, что "договор должен толковаться добросовестно в соответствии с ОБЫЧНЫМ ЗНАЧЕНИЕМ (выделено мной. - В.К.), которое следует придавать терминам договора в их контексте, а также в свете объекта и целей договора" (п. 1 ст. 31 Венской конвенции 1969 г.). Характеристики такого "обычного значения" в Конвенции не содержится, но анализ ее п. п. 1 и 4 ст. 31 дает основание полагать, что если договор не дает специальной характеристики какому-либо термину или не установлено, что государства-участники намеревались придать термину специальное значение, то он имеет обычное значение. Так, многие международные соглашения (например, транспортные конвенции) включают специальную статью - "Употребление терминов", которая и содержит, по существу, легальные дефиниции. Можно сказать, что каждый такой термин имеет специальное значение.

Иногда в национальном праве могут отсутствовать понятия, содержащиеся в международном соглашении. Так, трудности у российского суда могут возникнуть с определением "обычного значения" таких терминов, как "спокойное владение", "преимущественный титул", содержащиеся в п. 2 ст. 8 Конвенции УНИДРУА 1988 г.

В другом месте А.С. Комаров делает еще одно важное замечание: "Как бы далеко ни заходила унификация... все же подлинно одинаковое правовое регулирование оказывается недостижимым, поскольку многое в конечном счете зависит от практики толкования и применения унифицированных норм судами каждой страны. Как показывает опыт, единообразие на этой стадии на сегодняшний момент еще не достигнуто" <1>. По мнению автора, "одним из средств достижения цели обеспечить единообразное толкование и применение судами отдельных государств положений международных документов, принятых под эгидой ЮНСИТРАЛ, является создание системы информации "Прецедентное право по текстам ЮНСИТРАЛ", которая уже содержит сотни судебных и арбитражных решений, принятых в разных государствах в процессе применения соответствующих международных документов и доступных с помощью Интернета любому заинтересованному лицу" <2>.

Трудности в установлении "обычного" значения терминов и категорий, содержащихся в конвенциях, вызывают серьезные вопросы на практике.

Неясно, однако, какую роль играет ссылка на Монреальские протоколы 1975 г. (не имеющие обязательного характера для России), поскольку в конечном счете проблема была разрешена на основании применимого национального права в соответствии с Конвенцией. Как уже позже указал Президиум ВАС РФ, "арбитражный суд при разрешении спора о международных воздушных перевозках применяет нормы международного договора Российской Федерации в том смысле и порядке, который установлен международными договорами Российской Федерации, в том числе и Варшавской конвенцией... и протоколами о поправках к этой Конвенции, принятыми Российской Федерацией" <1>. Трудно установить, что имел в виду под "протоколами о поправках к Конвенции" Президиум ВАС РФ (Российская Федерация является участницей лишь Гаагского протокола 1955 г. <2> и Гвадалахарской конвенции 1961 г. <3>), но решение суда о применении национального законодательства верно <4>.

По мнению Т.Н. Нешатаевой, "подобный подход суда к толкованию международного соглашения позволил... применить термины договора в их обычном, а не в формальном понимании (золото в Конвенции выступает в виде эквивалента национальных валют, но не в виде товара...)" <1>. Вряд ли в данном случае уместно говорить об "обычном" понимании, тем более что противопоставляться оно должно специальному, но не формальному (п. п. 1, 4 ст. 31 Венской конвенции 1969 г.). Однако следует согласиться с конечным выводом автора о том, что данный подход суда позволил не нарушить цели конвенции в отношении ответственности перевозчика, а также учесть последующую практику ее применения.

На вопросы толкования международных договоров обращается внимание в уже упоминавшемся Постановлении Пленума ВАС РФ "О действии международных договоров Российской Федерации применительно к вопросам арбитражного процесса": "Суд, применяя нормы международных договоров, руководствуется тем, что толкование международных правил производится в порядке, определенном разделом 3 части 3 Венской конвенции о праве международных договоров от 23.05.1969. Суд толкует международно-правовую норму добросовестно, в контексте и в соответствии с объемом и целями международного договора Российской Федерации" (п. 4).

Суд не согласился с позицией перевозчика. По мнению суда, необходимо применять золотой стандарт на основании ст. 9 Конвенции. Суд отметил, что Гаагские правила являются международными по своему происхождению и необходимо "избегать порочного или националистического подхода" при их толковании. Особенно это требуется для поддержания совместимости со странами, в которых уже имеются решения по аналогичным делам. Это, однако, не означает, что национальный суд должен отказываться от рассмотрения этого вопроса и принятия по нему решения. По мнению суда, в любом случае правильным является подход, принятый большинством судов в государствах-участниках (Конвенции).

Аналогичного подхода придерживалась английская Палата Лордов и в деле "King v. Bristow Helicopter Limited: Morris v. KLM." <1>. В этом деле суд столкнулся с проблемой толкования ст. 17 Варшавской конвенции 1929 г., согласно которой "перевозчик отвечает за вред, происшедший в случае смерти, ранения или всякого другого телесного повреждения, понесенного пассажиром, если несчастный случай, причинивший вред, произошел на борту воздушного судна или во время всяких операций при посадке и высадке". Суду требовалось установить в данном деле, включает ли фраза "всякое другое телесное повреждение, понесенное пассажиром" также и психологические страдания потерпевшего пассажира, или речь идет лишь о физическом причинении вреда.

По мнению лордов, "обычное значение слов, использованных в английском тексте, является точкой отсчета при толковании данной фразы; однако это необходимо делать лишь в сравнении с французским текстом Конвенции, который в случае противоречий должен иметь преимущество. При этом необходимо, чтобы значение использованных в Конвенции слов было совместимым с общим намерением государств, представленных на конференции (на которой принималась Варшавская конвенция - В.К.). Правомерно также обращение к подготовительным материалам разработки Конвенции <1> (travaux preparatoires) для преодоления неясностей и двусмысленности, однако это следует делать с определенной предосторожностью, поскольку делегаты конференции могли не разделять общего мнения относительно того или иного вопроса. Также обоснованно анализировать соответствующую практику применения Конвенции".

Проанализировав материалы разработки, а также ряд прецедентов применения ст. 17 Конвенции, в том числе американскими судами, лорды пришли к выводу, что Конвенция проводит различия между телесным повреждением и причинением вреда психике. Таким образом, было бы неверным распространять действие ст. 17 на иные случаи причинения вреда, чем телесные повреждения.

Очевидно, что аналогичных подходов при толковании международных конвенций следовало бы придерживаться и российским судам.

23. 
    На общий принцип толкования международных конвенций - "избегать национальной интерпретации и способствовать их международному пониманию" - указывается и в зарубежной литературе. См.: Roberts J. International Sale of Goods. In International Transactions. Trade and Investment, Law and Practice. Ed. by Wilde M. The Law Book Company Limited, Melborne. 1993. P. 44 - 47.
    

Толкование правовых конструкций в конвенциях тесно связано и с проблемой их квалификации в качестве договорных или деликтных. Так, многие транспортные конвенции содержат правила о том, что их условия об ответственности перевозчика "применяются к любому иску к перевозчику по поводу утраты или повреждения грузов, на которые распространяется договор перевозки, независимо от того, основан иск на договоре или на причинении вреда" (ст. 4 "бис" Правил Гаага-Висби). В связи с этим Г.Г. Иванов и А.Л. Маковский отмечают, что "квалификация в Конвенции ответственности как договорной сама по себе еще не означает, что эта ответственность должна быть автоматически так же квалифицирована в каждом государстве, в котором эта конвенция будет применяться". И далее: "Так как иная квалификация ответственности могла бы привести к неприменению соответствующей конвенции, все "перевозочные" конвенции... содержат специальные положения, направленные на то, чтобы не дать возможности таким путем устранить действие унифицированных норм" <1>.

Таким образом, при оценке тех или иных конвенционных положений необходимо руководствоваться не столько буквальным текстом, сколько смыслом соответствующих норм. В противном случае толкование конвенционных положений приводит к неверным выводам. Так, согласно ст. 13 ЦМР по прибытии груза в место назначения получатель имеет право требовать передачи ему второго экземпляра накладной и сдачи ему груза. Если установлена потеря груза или просрочка в его доставке, получатель может требовать от своего имени от перевозчика удовлетворения, ссылаясь на права, обеспеченные ему договором перевозки. Получатель, осуществляющий эти права, "обязан погасить возникшие на основании накладной долговые обязательства. В случае возникновения спора по этому поводу перевозчик обязан осуществить поставку груза лишь в случае внесения получателем залога". Комментируя ст. 13 ЦМР, К.В. Холопов утверждает, что "перевозчик имеет право осуществлять свое залоговое право на груз и не выдавать его получателю до тех пор, пока последний полностью не рассчитается с перевозчиком за все работы по исполненному договору перевозки" <1>. С нашей точки зрения, такое буквальное прочтение текста статьи является принципиально неверным, не соответствующим смыслу Конвенции: из положений ст. 13 ЦМР следует, что требование внесения получателем залога может рассматриваться как удержание, но не залоговое право на груз.

Вместе с тем при толковании конвенций нельзя полностью игнорировать и национальное законодательство.

Противоположной позиции придерживается М. Бонель, который применительно к Венской конвенции 1980 г. отмечает, что она принята на шести равно аутентичных официальных языках, и поэтому даже известные термины теряют свое значение, которое они могли бы иметь в национальных юридических системах <1>.

На основе предложенного анализа Дж. Робертс предлагает свое решение проблемы: если конвенция вводит какое-либо "новое правило", то в этом случае верна точка зрения М. Бонель, поскольку различие между новой нормой и национальным правом подтверждает международный характер нового правила. Если же термины конвенции и национального права совпадают, должен быть принят другой подход, а именно использование подготовительных материалов разработки конвенции для установления истинного значения того или иного понятия <1>. Данная точка зрения представляется нам справедливой. Так, в некоторых случаях законодательство вообще может не содержать правовых категорий, закрепленных той или иной конвенцией.

Например, предусмотренная Венской конвенцией 1980 г. конструкция "средства правовой защиты" против нарушения договора продавцом или покупателем совершенно очевидно происходит из англо-американского права и не является характерной для континентального права, предпочитающего говорить об "ответственности" за нарушение договора. Причем разница эта носит не столько терминологический, сколько системный характер, поскольку Венская конвенция 1980 г. (вслед за англо-американским правом) предпочитает говорить о субъективном праве потерпевшей стороны из нарушения договора против другой стороны-нарушителя, но не об обязанности нарушителя, поскольку в традициях англо-американского права нарушение договора считается таким же субъективным правом стороны, как и его выполнение. Как отмечает Е.А. Фарнсворт, "система средств правовой защиты по общему праву существенно отличается от систем гражданского права. В общем праве средства правовой защиты за нарушение контракта имеют своей целью не понуждение (compulsion) должника к предотвращению нарушения, а предоставление кредитору возмещения, компенсации (relief) за нарушение", а "вместе со свободой заключать контракты идет также свобода нарушать контракты" <1>.

Наряду с проблемой толкования терминов особую сложность вызывает различное понимание закрепленных в конвенциях правовых конструкций. Особенно это актуально в свете субсидиарного применения (по отношению к конвенционным положениям) национального законодательства. Так, например, правовая природа лизинга по законодательству различных стран понимается неоднозначно: лизинг рассматривается либо как разновидность аренды, либо в качестве продажи под условием, или даже в качестве самостоятельного договора. Е.В. Кабатова, посвятившая лизингу монографическое исследование, отмечает два подхода к лизингу в законодательстве и практике зарубежных стран: в первом случае лизинг анализируется с точки зрения традиционных институтов гражданского права - договоров аренды, купли-продажи, поручения; в других случаях лизинг рассматривается как самостоятельный тип договорных отношений <1>. В связи с этим возникают сложности при применении Конвенции УНИДРУА 1988 г. Например, только в отечественной литературе существует множество точек зрения по поводу правовой природы лизинга в Конвенции (см. § 3 гл. III).

При разрешении гражданско-правовых споров определенные сложности возникают в применении и толковании многоязычных договоров. Статья 33 Венской конвенции 1969 г.

("Толкование договоров, аутентичность текста которых была установлена на двух или нескольких языках") устанавливает:

Другим примером является Положение о переводном и простом векселе 1937 г., которое неточно воспроизводит некоторые правила Единообразного закона о переводном и простом векселе, в том числе вследствие неточного перевода <1>.

Несмотря на наличие у той или иной конвенции нескольких официальных текстов, которые признаются равно аутентичными, следует признать, что де-факто преимуществом в случае противоречий обладает текст на том официальном языке, который являлся рабочим при составлении и обсуждении конвенции <1>. По крайней мере этот фактор также должен быть принят во внимание при толковании международного договора с целью установления истинных намерений его разработчиков. Можно пояснить это на примере той же Венской конвенции 1980 г. Русскоязычный вариант Конвенции является официальным и равно аутентичным другим официальным текстам <2> документа (ст. 101 Конвенции). Однако ст. 68 русскоязычного текста Конвенции отличается от текстов на других официальных языках. Во-первых, отсутствует первое предложение: "Риск в отношении товара, проданного во время его нахождения в пути, переходит на покупателя с момента заключения договора". Во-вторых, отсутствует начальная фраза второго предложения: "Однако, если обстоятельства об этом свидетельствуют..." <3>. В этой ситуации в силу неадекватности русскоязычного текста договора <4> при применении и толковании Конвенции следует обращаться к официальным текстам Конвенции на других языках. Данный подход является логически верным и соответствует положениям п. 4 ст. 33 Венской конвенции 1969 г.

Зарубежная практика свидетельствует, что при расхождениях в понимании текста конвенции суды также обращаются к аутентичному варианту международного соглашения.

Австралийский ученый П. Най приводит пример с различием в толковании п. 1 ст. 3 Римской конвенции 1980 г. Английский вариант текста статьи требует: "Выбор права должен быть выражен или продемонстрирован с разумной определенностью, исходя из условий контракта или обстоятельств дела" - "The choice must be express or demonstrated with reasonable certainty by the terms of the contract or the circumstances of the case". В немецком варианте словосочетание "с разумной определенностью" звучит как "mit hinreichender Sicherheit", что в переводе означает "с достаточной определенностью". Французская версия гласит "de facon certaine", что показывает значительно большую степень определенности, чем в английском и немецком вариантах. Более высокий стандарт требования со стороны французского варианта, по сравнению с более "мягким" подходом английской и немецкой версий, может, по мнению автора, привести к различным "национальным" результатам в применении Конвенции <1>.

В дополнение к нормам Венской конвенции 1969 г. многие конвенции, регулирующие отдельные виды обязательств, содержат правила об их толковании с целью предотвратить нежелательные попытки их неправильного применения со стороны тех субъектов, которые забывают или игнорируют их принадлежность к иной, чем внутригосударственная, правовой системе, а также с целью обеспечения их единообразного применения. Особое значение в этом ряду занимает ст. 7 Венской конвенции 1980 г., которая устанавливает правила толкования данного документа: "(1) При толковании настоящей Конвенции надлежит учитывать ее международный характер и необходимость содействовать достижению единообразия в ее применении и соблюдению добросовестности в международной торговле. (2) Вопросы, относящиеся к предмету регулирования настоящей Конвенции, которые прямо в ней не разрешены, подлежат разрешению в соответствии с общими принципами, на которых она основана, а при отсутствии таких принципов - в соответствии с правом, применимым в силу норм международного частного права".

1. 
   учета ее международного характера;
   
2. 
   соблюдения единообразия при ее применении;
   
3. 
   соблюдения добросовестности при ее применении.
   

Требование ст. 7 Венской конвенции 1980 г. о необходимости "учета ее международного характера" означает, что термины и понятия Конвенции должны толковаться в соответствии с теми установками, из которых исходили ее разработчики. Как отмечает М. Бонель, Конвенция "сохраняет свой автономный статус даже после ее инкорпорации в различные национальные правовые системы" <1>. Такой же точки зрения придерживается Р. Гуд: "статья 7 (1)... это обращение, адресованное национальным судам, воздерживаться от прямоты при толковании ее положений, поскольку правила толкования, пригодные для внутренних контрактов, не подходят с необходимостью для сделок международного характера" <2>. Фактически это означает запрет на толкование терминов Конвенции в соответствии с национальным правом <3> и необходимость использования дополнительных средств толкования, как это предусмотрено ст. 32 Венской конвенции 1969 г., в которой говорится о возможности обращения к подготовительным материалам и к обстоятельствам заключения международного договора. В частности, в отношении Венской конвенции 1980 г. такими подготовительными материалами являются Официальный отчет Конференции ЮНСИТРАЛ 1980 г., а также записка Секретариата ЮНСИТРАЛ 1988 г., опубликованные и доступные в том числе российским судам.

"Соблюдение единообразия при применении" Конвенции означает, что суд или арбитраж не должен ограничиваться лишь текстом самой Конвенции, но принимать во внимание и практику зарубежных судов и арбитражей. Как справедливо отмечает Дж. Робертс, "окончательный успех Венской конвенции 1980 г. как единообразного свода правил о купле-продаже зависит от ее толкования национальными судами" <1>. При этом во внимание должны приниматься не отдельные решения тех или иных судов или институтов, а некоторая совокупность таких решений, показывающая совпадающую практику различных национальных судов и арбитражных трибуналов в применении тех или иных положений Конвенции. Значение иностранной судебной практики для толкования Конвенции широко поддерживается многими зарубежными учеными <2>, а также зарубежной судебной и арбитражной практикой <3>.

Конечно, и суд (арбитраж), и участники спора как непосредственные субъекты толкования конвенции вправе самостоятельно анализировать, обобщать и делать соответствующие выводы относительно единообразия практики применения конкретной конвенционной нормы, но преимущество в этой работе ввиду ее очевидной сложности (доступ к решениям различных национальных судов и арбитражей, проблема перевода этих решений, сравнительно-правовой анализ решений и т.д.) должно оставаться за ЮНСИТРАЛ - как органа, в рамках которого была разработана конвенция. Для выполнения этой работы ЮНСИТРАЛ обладает необходимыми ресурсами (в ЮНСИТРАЛ имеются представители многих государств-участников) и возможностями (работа с государствами по получению отчетов о применении конвенции) <1>.

В частности, ЮНСИТРАЛ разработала Систему предоставления докладов относительно прецедентного права (ППТЮ) по применению конвенций и типовых законов ЮНСИТРАЛ для оказания помощи судьям, арбитрам, адвокатам и сторонам коммерческих сделок на основе ознакомления с решениями судов и арбитражей по применению указанных конвенций и типовых законов в целях содействия их единообразному толкованию и применению. Поскольку в системе ППТЮ собирается информация по значительному количеству дел, отдельно была обобщена практика применения национальными судами и международными арбитражами Венской конвенции 1980 г., и в 2004 г. был опубликован Краткий сборник по прецедентному праву по применению Венской конвенции о международной купле-продаже товаров (UNCITRAL Digest of case law on the UN Convention on the International Sales of Goods, 8 June 2004 г.) <1>.

В свете требования о необходимости "содействия единообразию в международной торговле" данный Краткий сборник, по существу, можно рассматривать в качестве официального комментария к Конвенции <1>. В этом смысле практика национальных судов и арбитражей по применению Венской конвенции 1980 г. подпадает под определение п. 3 "b" ст. 31 Венской конвенции 1969 г., согласно которому наряду с контекстом международного договора при его толковании учитывается "последующая практика применения договора, которая устанавливает соглашение участников относительно его толкования". Как отмечается в Кратком сборнике, в свете требования п. 1 ст. 7 Конвенции вопрос о ее единообразном толковании путем ссылок как на национальное, так и на иностранное прецедентное право заслуживает особого внимания <2> (п. 8). И далее: "Наряду с этим положением, способствующим установлению общих стандартов в области толкования, для обеспечения единообразного толкования необходимо на систематической и объективной основе должным образом обеспечить распространение судебных и арбитражных решений. ...Такие материалы... позволяют подчеркнуть международный характер Конвенции..." (п. 9).

Как отмечается в Кратком сборнике, "одна из причин широкого принятия Венской конвенции 1980 г. заключается в ее гибкости. Для придания ей такой гибкости разработчики Конвенции прибегали к различным средствам и, в частности, использовали нейтральную терминологию..." (п. 3). При этом "особое внимание разработчики Конвенции уделили тому, чтобы не допустить использования правовых концепций, которые характерны только для определенной правовой традиции... но которые трудно применимы в других правовых системах" для того, чтобы "обеспечить согласование с помощью Конвенции материального права как можно большего числа государств независимо от их правовой традиции" (п. 4). "Примером такого подхода является статья 79 Конвенции, в тексте которой не упоминаются типичные для различных национальных систем термины, такие как "затруднения" ("hardship"), "форс-мажорные обстоятельства" ("force majeure") или "непреодолимая сила" ("Act of Cod"), а вместо этого перечисляются обстоятельства, которые могут оправдать неисполнение обязательств. ...Аналогичным образом используемое в Конвенции понятие "расторжение договора" вводит правовую концепцию, которая может частично повторять целый ряд общеизвестных национальных концепций и предусматривает самостоятельное и независимое толкование" (п. 5).

Требование ст. 7 Венской конвенции 1980 г. о необходимости "соблюдения добросовестности в международной торговле" при толковании ее положений совместимо с правилом п. 1 ст. 31 Венской конвенции 1969 г., которое предусматривает, что международный договор должен толковаться "добросовестно в соответствии с обычным значением, которое следует придавать терминам договора в их контексте, а также в свете объекта и целей договора". По мнению Дж. Робертса, данное правило означает, что "строго буквальное толкование не является приемлемым", и, следовательно, "должен быть принят за основу широкий подход" <1>. При этом, по утверждению Дж. Старке, контекст и цели договора могут вытекать как из конвенции в целом, так и из отдельных ее положений <2>.

Еще одно правило толкования, предусмотренное ст. 7 Венской конвенции 1980 г., - учет общих принципов, на которых она основана. Такие принципы могут быть разделены на две группы

требование от стороны контракта стремиться к сотрудничеству с другой стороной для того, чтобы сделать возможным для последней исполнить свои обязательства по контракту (п. 3 ст. 32, п. 2 ст. 48, п. "а" ст. 60, ст. 65);

Положение о необходимости учета международного характера документа при его применении (аналогичное тому, которое содержится в ст. 7 Венской конвенции 1980 г.) продекларировано также в ст. 1.6 Принципов УНИДРУА: "При толковании настоящих Принципов надлежит учитывать их международный характер и цели, включая необходимость содействовать достижению единообразия в их применении". Как отмечается в комментарии к указанной статье, необходимость учета "международного характера" означает, что "их условия и понятия должны толковаться автономно, т.е. в контексте самих Принципов, а не с учетом значения, которое они бы могли иметь в соответствии с конкретным национальным правом" с тем, "чтобы обеспечить, чтобы на практике они, насколько это возможно, толковались и применялись одинаково в различных странах" <1>.

Как отмечается в комментарии к преамбуле Принципов, "в настоящее время как обычные (т.е. государственные. - В.К.), так и арбитражные суды имеют тенденцию все более избегать... "конфликтный" метод (т.е. метод обращения к применимому национальному праву. - В.К.) и вместо этого стремятся толковать и восполнять международные документы, ссылаясь на автономные и международно унифицированные принципы. Этот подход, который был прямо подтвержден в большинстве принятых в последнее время конвенций (см., например, ст. 7 Конвенции ООН... 1980 г.), построен на идее, что унифицированное право даже после того, как оно инкорпорировано в различные национальные правовые системы, только формально становится составной частью последних, в то время как по существу оно не теряет своего первоначального характера специального свода правовых норм, разработанного автономно на международном уровне и предназначенного для применения унифицированным образом во всем мире". И далее: "До настоящего времени такие автономные принципы и критерии для толкования и восполнения международных документов должны были находиться в каждом отдельном случае самими судьями и арбитрами на основе сравнительного исследования решений, принятых в различных национальных правовых системах. Их задача в этом отношении значительно облегчается использованием Принципов" <1>.

Проблемы с переводом и толкованием текстов международных соглашений обнаруживаются при толковании ст. VIII Устава МВФ, согласно которой валютные контракты, затрагивающие валюту любого государства-члена и противоречащие валютному контролю этого государства- члена, "лишены судебной защиты на территории любого из государств - членов МВФ" <1>. В некоторых переводах на русский язык вместо фразы "лишены судебной защиты" (shall be unenforceable) используется "не могут быть принудительно осуществлены", "не должны иметь юридической силы" и др. <2>.

Таким образом, толкование международных договоров, регулирующих гражданско-правовые отношения, имеет свои особенности, обусловленные тем, что оно осуществляется преимущественно национальными судами, коммерческими арбитражами и самими контрагентами соответствующих гражданско-правовых договоров. Вследствие этого в процессе толкования не всегда используются все предусмотренные международным правом способы и средства толкования. Значительную сложность представляет толкование отдельных цивилистических категорий, которые формулируются в международных договорах с меньшей степенью конкретности, чем в национальном праве государств.

В заключение стоит отметить, что для правильного применения судами России международных соглашений высшие судебные инстанции должны чаще обобщать практику применения судами таких документов. Это позволит избежать нередко встречающихся у судей расхождений в оценке положений транспортных конвенций.

§ 3. Регулирование международными договорами отдельных видов внешнеэкономических сделок

В настоящем параграфе мы ограничимся лишь характеристикой основных международных соглашений, регулирующих внешнеэкономические сделки, прежде всего в том, что касается сферы их применения, а также отсылок к национальному законодательству. Указанные вопросы представляются наиболее актуальными в рамках общей темы настоящего исследования о соотношении материального и коллизионного методов регулирования внешнеэкономических сделок.

1. 
   Контракт международной купли-продажи товаров
   

Наиболее распространенной внешнеэкономической сделкой выступает контракт международной купли-продажи товаров. "Нормы, относящиеся к внешнеторговой купле-продаже, - отмечал Л.А. Лунц, - имеют в известной степени характер общих положений для различных гражданско-правовых сделок с иностранным элементом" <1>. Материально-правовое регулирование международной купли-продажи характеризуется в настоящее время единообразием, поскольку с 1 января 1988 г. вступила в силу Венская конвенция 1980 г. <2>. Конвенция дает определение договора международной купли-продажи товаров, содержит положения о форме договоров и порядке их заключения, регулирует содержание прав и обязанностей продавца и покупателя, а также вопросы ответственности сторон за неисполнение или ненадлежащее исполнение своих обязанностей по договору. Кроме того, Конвенция содержит положения о переходе риска с продавца на покупателя и положения об обязанностях сторон по сохранению товара.

Принятию Венской конвенции 1980 г. предшествовали разработка и принятие в 1964 г. двух Гаагских конвенций о купле-продаже - Конвенции о Единообразном законе о международной купле-продаже товаров и Конвенции о Единообразном законе о заключении договоров международной купли-продажи. Конвенции не нашли широкого применения вследствие того, что учитывали "главным образом правовые традиции и экономические реалии континентальных стран Западной Европы, то есть региона, принимавшего наиболее активное участие в их подготовке"

Конвенция подлежит применению в двух случаях.

1. 
   Когда коммерческие предприятия сторон договора международной купли-продажи товаров находятся в разных государствах, участвующих в Конвенции (п. 1 "a" ст. 1).
   
2. 
   Когда в силу коллизионной нормы в качестве применимого к договору национального права признается право государства - участника Конвенции, даже если коммерческое предприятие одной из сторон договора или обеих сторон не находится в государствах - участниках Конвенции (п. 1 "b" ст. 1). Причем это правило действует также в случае, когда стороны выбрали право государства - участника Конвенции в силу автономии воли сторон. Иными словами, применение к контракту права государства - участника Конвенции автоматически влечет применение Конвенции
   

Как уже отмечалось, термин "коммерческое предприятие стороны" характеризует не субъект права, а место основной деятельности стороны, постоянное место осуществления деловых операций (place of business). Таким образом, национальность (государственная принадлежность) стороны не имеет значения для решения вопроса о применимости Конвенции. При этом в комментарии к Венской конвенции 1980 г. И.С. Зыкин со ссылкой на зарубежные издания отмечает, что "коммерческим предприятием может являться место нахождения главной конторы юридического лица, а также его представительства, филиала. Если место деятельности агента, представительства, филиала продавца или покупателя тесно связано с договором купли-продажи и его исполнением, именно их следует рассматривать как коммерческое предприятие для целей п. 1 ст. 1 Конвенции" <1>. Нельзя не отметить некоторую ущербность такого подхода. Филиал или представительство являются структурными подразделениями юридического лица, а следовательно, от своего имени сделки заключать не могут, и все заключенные ими договоры считаются заключенными самим юридическим лицом.

Национальность (государственная принадлежность) стороны не имеет значения для решения вопроса о применимости Конвенции (п. 3 ст. 1). Таким образом, если коммерческие предприятия сторон находятся в одном государстве, то Конвенция не применяется, хотя бы стороны и имели различные национальности <1>.

Примечательно, что в некоторых случаях нормы Конвенции применялись в качестве обычно- правовых.

В соответствии со ст. 6 Конвенции стороны могут исключить применение Конвенции, однако это надо сделать прямо и недвусмысленно, например записать в контракте, что к нему не применяются положения Венской конвенции 1980 г. В своем обзоре по применению Конвенции ЮНСИТРАЛ отмечает, что существует неопределенность по поводу того, могут ли стороны подразумеваемо (косвенно) исключить применение Конвенции <1>. Ряд судов и арбитражей считают, что исключить применение Конвенции таким способом нельзя, поскольку Конвенция не предусматривает прямо такой возможности.

Другие, наоборот, признают подразумеваемое исключение сторонами Конвенции, например, в случае, когда стороны, коммерческие предприятия которых находятся в государствах- участниках, избирают право государства - не участника Конвенции <1>. В отечественной литературе такой позиции придерживается Г.К. Дмитриева, с точки зрения которой, если стороны, чьи коммерческие предприятия находятся в государствах - участниках Конвенции, избирают право государства - не участника Конвенции, должно применяться именно избранное сторонами национальное право, Конвенция же - лишь в субсидиарном порядке для восполнения пробелов в национальном праве <2>. По нашему мнению, данное утверждение неверно: в результате такого чрезмерно вольного толкования ст. 6 Конвенции игнорируется (прямо нарушается) п. 1 "a" ст. 1 Конвенции.

Нельзя согласиться и с позицией МКАС по этому вопросу, который исключил на основании ст. 6 Конвенции ее применение в ситуации, когда стороны согласовали применение к контракту действующего законодательства РФ. МКАС в данном деле согласился с позицией ответчика о том, что, поскольку "стороны в контракте обусловили применение российского законодательства, а не российского права, тем самым они своим соглашением исключили применение к контракту Венской конвенции 1980 г.". По мнению МКАС, "так как стороны предусмотрели применение национального законодательства, а не национального права, то следует полагать, что они тем самым в соответствии со ст. 6 Конвенции исключили ее применение к своим отношениям по поставке. Последние подлежат регулированию согласно нормам гражданского законодательства РФ о поставке (в частности, § 3 гл. 30 ГК РФ)" <1>.

По всем вопросам, которых Конвенция не касается, или когда в Конвенции имеется пробел, который нельзя восполнить на основе ее общих принципов, применяется национальное право, определенное в соответствии с нормами международного частного права. В целом вопросы, которые должны быть разрешены национальным правом, можно разделить на две группы. Первую группу образуют вопросы, которые Конвенция прямо исключает: действительность договора, право собственности на проданный товар, ответственность продавца за причиненные товаром повреждения здоровья или смерть какого-либо лица (ст. ст. 5 и 6). Вторую группу составляют вопросы, которые Конвенция просто обходит молчанием (например, касающиеся правоспособности сторон, представительства и доверенности, исковой давности, конкретный размер процентов годовых при просрочке исполнения денежных обязательств, положения о неустойке и др.). Некоторые из указанных вопросов традиционно исключаются из предмета регулирования международных конвенций (правоспособность сторон, права собственности на товар), другие не попали в сферу действия Конвенции, поскольку по ним не удалось достигнуть единообразного подхода. Ведь даже коллизионное регулирование данных отношений является отличным в праве различных государств.

Возникает неопределенность: являются ли эти проблемы коллизионными и могут ли они решаться в контексте традиционного коллизионного права как права, разрешающего коллизии между разнонациональными правовыми системами? Думается, что ответ на первую часть вопроса должен быть положительным, а на вторую - отрицательным. Традиционные коллизионно- правовые проблемы не возникают в ситуации, когда договор купли-продажи регулируется Венской конвенцией 1980 г., поскольку вопросы, которые охватываются обязательственным статутом, урегулированы в Конвенции. Те же вопросы обязательственного статута, которые в Конвенции не урегулированы, надлежит решать с учетом ее международного характера. Это обстоятельство ориентирует суд или арбитраж на привлечение дополнительных материалов разработки самой Конвенции, дополнительных документов, таких как Принципы УНИДРУА, а также иностранной судебной практики. Все это снимает с повестки дня коллизионный вопрос. И лишь в отношении тех ситуаций, которые относятся к обязательственному статуту, но не регулируются Конвенцией и не могут быть разрешены с учетом ее международного характера на основе дополнительных материалов, включается традиционный механизм коллизионного регулирования. При этом отдельные отношения, например принуждение стороны к реальному исполнению, Конвенция изымает из-под обязательственного статута и подчиняет закону страны суда (ст. 28) - единственной коллизионной привязке, прямо закрепленной в Конвенции.

Представляется, что при толковании Венской конвенции 1980 г. в данном деле МКАС не вышел за пределы этого документа. Конвенция хотя и устанавливает необходимость соблюдения письменной формы для контрагентов из государств, сделавших специальное заявление в соответствии со ст. 96 Конвенции, но не раскрывает содержание понятия "письменная форма" (о чем, в частности, свидетельствует используемое в ст. 13 Конвенции слово "также"). Однако, с нашей точки зрения, арбитражу не следовало обращаться к применимому национальному праву. Вопрос о содержании понятия "письменная форма" по ст. 13 Конвенции должен решаться в соответствии со ст. 7 Конвенции, т.е. в соответствии с общими принципами, на которых она основана, а также в соответствии со ст. ст. 31 - 33 Венской конвенции 1969 г., согласно которым в намерение разработчиков Венской конвенции 1980 г. не входило ограничение понятия "письменная форма" лишь упомянутыми в ст. 13 Конвенции средствами связи.

Таким образом, при разрешении данного дела МКАС использовал традиционный для отечественной доктрины коллизионный подход: поскольку ст. 4 Конвенции прямо исключает вопросы действительности контракта из сферы действия Конвенции, МКАС напрямую обращается к коллизионной норме, и установив, что применимым правом является российское, толкует понятие "письменная форма" в соответствии с законами России. Однако целесообразно, с нашей точки зрения, использовать материальный подход, а именно - сослаться на материалы разработки Конвенции, свидетельствующие об общем намерении ее составителей не ограничивать письменную форму перечисленными в ст. 13 средствами связи. Что касается привлечения зарубежной практики, то с учетом ее большого разнообразия, а также возможности государств делать оговорки к ст. 12 Конвенции ее использование в данном случае вряд ли является целесообразным.

Помимо Венской конвенции 1980 г. контракты международной купли-продажи товаров регулируются рядом других международных соглашений. В частности, Конвенция об исковой давности в международной купле-продаже товаров 1974 г. <1>, измененная Протоколом 1980 г., установила единый четырехлетний срок исковой давности. Хотя Россия не участвует в данной Конвенции <2>, ее положения будут применяться к контрактам с участием российских контрагентов в случаях, когда применимым правом к договору окажется право государства - участника Конвенции при условии, что это государство не сделало оговорки о том, что будет применять Конвенцию только к отношениям сторон, имеющим свои коммерческие предприятия в ее государствах-участниках (п. 1 ст. 3).

Коллизионное регулирование контракта международной купли-продажи строится по традиционной схеме: если стороны контракта не выбрали применимое право (п. 1 ст. 1210 ГК РФ), суд или арбитраж будет избирать национальное право самостоятельно на основании коллизионных норм. В России в качестве применимого к контракту международной купли-продажи при отсутствии соглашения сторон будет избрано право той страны, с которой договор наиболее тесно связан, а именно право той страны, где находится место жительства или основное место деятельности продавца (ст. 1211 ГК РФ). Избранное сторонами право применяется и к возникновению и прекращению права собственности на товар (п. 1 ст. 1210 ГК РФ), и к приемке исполнения по договору. При этом в отношении приемки исполнения по договору в ранее действовавших Основах была предусмотрена самостоятельная коллизионная привязка: принималось во внимание право места проведения такой приемки, поскольку сторонами не согласовано иное (п. 6 ст. 166 Основ).

Как показывает судебно-арбитражная практика, обращение к коллизионному регулированию, как правило, возникает в связи с вопросами определения ответственности стороны за неисполнение своих обязательств по договору. Здесь нужно оговориться, что само понятие "ответственность" не употребляется в Конвенции. Вместо него используется понятие "средство правовой защиты", т.е. субъективное право, которое предоставляется потерпевшей стороне. В этом усматривается очевидное влияние англо-американского права.

По нашему мнению, положение Конвенции о предвидимости размера убытков следует применять также в ситуациях, когда в суде или арбитраже ставится вопрос о возможности возложения на нарушившую договор сторону последствий, которые понесла другая сторона в связи с требованиями своего валютного, налогового, таможенного или иного административного законодательства. Сторона-нарушитель может сослаться на то, что в момент нарушения договора она не могла и не должна была предвидеть существование в стране контрагента таких императивных норм публичного законодательства, которые увеличили расходы потерпевшей стороны <1>. Практика МКАС, однако, идет по другому пути: арбитраж квалифицирует расходы, которые российская сторона несет в соответствии с российским валютным законодательством, как убытки и взыскивает их с нарушивших договоры иностранных лиц <2>.

В качестве одной из форм оперативного воздействия на нарушителя договора Конвенция предусматривает принуждение к исполнению договора в натуре. Однако согласно ст. 28 Конвенции суд не обязан выносить решение об исполнении в натуре, кроме случаев, когда он сделал бы это на основании собственного закона в отношении аналогичных договоров купли- продажи, не регулируемых Конвенцией.

Статья 2-716(1) ЕТК США предусматривает, что "реальное исполнение может быть присуждено там, где товары являются уникальными, или в иных подобных случаях". Однако реальное исполнение редко присуждается в контрактах купли-продажи товаров. В рыночной экономике предполагается, что за исключением таких уникальных предметов, как объекты искусства, всегда имеются заменимые товары. Реальное исполнение традиционно рассматривается как вопрос юрисдикции, и, следовательно, стороны не могут расширить применение данной формы <1>. Отсюда становится понятным требование ст. 28 Конвенции о подчинении вопроса принуждения к реальному исполнению закону страны суда. Соответственно, в странах англо-американского права суд, руководствуясь Конвенцией, как правило, не сможет вынести решение об исполнении в натуре, причем даже в ситуациях, когда в качестве субсидиарного по отношению к Конвенции применимо право государства континентальной Европы. Вместе с тем, как отмечается в российской литературе, в последнее время судебная практика, особенно в США, свидетельствует о более широком использовании института принудительного исполнения в натуре <2>.

Стороны в договоре могут предусмотреть и иные средства правовой защиты, например неустойку, которая будет применяться в соответствии с применимым национальным правом. Однако вопрос о последствиях договорных штрафов и неустоек будет решаться на основе норм применимого национального права <1>. Например, в странах англо-американского права существенными чертами ответственности являются исключительно компенсационный характер и невозможность взыскания штрафных санкций. Как уже отмечалось, основной формой ответственности в странах общего права является возмещение убытков. Неустойки и прочие формы ответственности, по общему правилу, взысканию не подлежат (не пользуются судебной защитой). Правда, функцию неустойки в определенной степени выполняет институт заранее согласованных убытков (liquidated damages) <2>.

А. Франсворт указывает, что квалификация условия договора как заранее исчисленных убытков основывается на трех критериях:

1. 
   убытки, проистекающие из нарушения договора, должны быть неопределенными по сумме и трудно доказываемыми;
   
2. 
   должно быть намерение сторон рассчитать их заранее;
   
3. 
   сумма заранее исчисленных убытков должна быть разумной, т.е. явно не диспропорциональной презюмируемым потерям или ущербу.
   

В целом существенное различие между странами общего и континентального права в отношении неустоек проявляется в следующем: если судья в общем праве придет к выводу, что размер неустойки является чрезмерным, он признает соответствующее положение договора недействительным как штраф, тогда как во Франции и Германии уменьшит размер неустойки.

В практике зарубежных арбитражей размер ставки процентов определялся как на основании применимого национального права, так и путем обращения к общим принципам Конвенции (ст. 7).

Сложные проблемы соотношения коллизионно-правового и материального методов регулирования возникают в связи с регулированием внешнеторговых бартерных сделок, т.е. таких, в которых расчеты за поставленный товар производятся встречной поставкой (поставками). Бартерный договор по своей юридической природе соответствует договору мены по российскому законодательству. Таким образом, одно и то же явление именуется по-разному, с одной лишь особенностью: бартер - это обмен в сфере предпринимательской деятельности. Причем более корректно применение термина "бартер" именно к внешнеторговым сделкам <1>.

Следует учитывать особенности выбора применимого права к товарообменным (бартерным) сделкам. В соответствии с п. 2 ст. 567 ГК РФ к договору мены применяются правила соответствующих статей, регулирующих куплю-продажу. При этом каждый из участвующих в договоре мены считается продавцом имущества, которое он дает, и покупателем имущества, которое он получает. Пункт 3 ст. 1211 ГК РФ, как и ст. 166 ранее действовавших Основ, не содержит самостоятельной коллизионной привязки для договоров мены. Как справедливо отмечает М.Г. Розенберг, "при применении ст. 166 Основ оказывается неясным, право страны какого из участников договора следует применять к отношениям сторон, в которых оба они выступают в роли продавцов" <1>. С точки зрения А.П. Белова, к отношениям по бартеру (договору мены) нужно по аналогии с договором купли-продажи "применять право продавца или, точнее сказать, право поставщика" <2>. Это предложение бессмысленно, поскольку автор не уточняет, какую из сторон бартерного договора следует считать поставщиком.

Поскольку для бартерных сделок не установлен самостоятельный коллизионный критерий, определение применимого права должно осуществляться на основании п. 1 ст. 1211 ГК РФ - по праву стороны, с которой договор наиболее тесно связан, принимая во внимание место заключения договора, валюту цены и платежа, язык контракта и другие обстоятельства <1>. Возможно также определять применимое право, исходя из п. 2 ст. 1211 ГК РФ, - по праву стороны, чье исполнение по договору имеет решающее значение для его содержания (ранее - п. 5 ст. 166 Основ).

В практике МКАС применимым к бартерному договору признавалось право стороны, которая надлежащим образом исполнила свое обязательство.

Такой подход нельзя признать обоснованным. Как справедливо указывает В.Л. Толстых, "в принципе добросовестность (исполнила ли сторона условия договора) определяется после выбора применимого права и зависит от него, а не наоборот" <1>.

Статья 2 2003 г. ФЗ "Об основах государственного регулирования внешнеторговой деятельности" содержит определение внешнеторговой бартерной сделки как сделки, совершаемой при осуществлении внешнеторговой деятельности и предусматривающей обмен товарами, услугами, работами, интеллектуальной собственностью, в том числе сделки, которая наряду с указанным обменом предусматривает использование при ее осуществлении денежных и (или) иных платежных средств. Согласно ст. 44 Закона внешняя торговля товарами, услугами и интеллектуальной собственностью с использованием внешнеторговых бартерных сделок может осуществляться только при условии, что такими сделками предусмотрен обмен равноценными по стоимости товарами, услугами, работами, интеллектуальной собственностью, а также обязанность соответствующей стороны оплатить разницу в их стоимости в случае, если такой сделкой предусматривается обмен неравноценными товарами, услугами, работами, интеллектуальной собственностью.

Как справедливо отмечается в литературе, не всякий бартерный договор (в том смысле, в каком он понимается в Указе) можно квалифицировать как договор мены. Например, если в качестве встречного удовлетворения за поставленный товар предусматриваются выполнение работ, оказание услуг, передача исключительных прав и т.д., то такие сделки по российскому праву должны квалифицироваться как смешанные договоры (ст. 421 ГК РФ) <1>. Кроме того, согласно п. 2 ст. 568 ГК РФ, если обмениваемые товары признаются неравноценными, соответствующая сторона должна оплатить разницу в ценах. Однако согласно Указу бартерная сделка обязательно должна быть эквивалентной и не может предусматривать денежных доплат. Данное положение Указа не может применяться в силу противоречия ст. 44 ФЗ "Об основах государственного регулирования внешнеторговой деятельности". Кроме того, как справедливо отмечает И.В. Елисеев, "определение бартерной сделки по Указу Президента РФ от 18.08.1996 очевидно противоречит п. 1 ст. 454 ГК РФ и, по этой причине, не имеет юридической силы" <2>.

Вопрос о том, применима ли к бартерным сделкам Венская конвенция 1980 г., носит спорный характер. С одной стороны, в Венской конвенции 1980 г. не указано, в какой форме должна уплачиваться цена: ст. 53 говорит об обязанности покупателя "уплатить цену за товар". Следовательно, нет препятствия к тому, чтобы применять к бартерным сделкам положения этого документа. "С другой стороны, - как отмечается в авторитетном комментарии к Конвенции, - анализ текста... Конвенции и подготовительных материалов к ней не дает оснований для вывода, что имелось в виду охватить Конвенцией и товарообменные (бартерные) сделки". Поэтому, если стороны намерены подчинить бартерный договор Венской конвенции 1980 г., целесообразно это прямо оговорить <1>. Полагаем, что последняя точка зрения является более обоснованной, особенно учитывая тот факт, что в зарубежных странах бартерные сделки "обычно... не рассматриваются как купля-продажа и изымаются из сферы действия правовых норм о купле- продаже" <2>.

Так, предметом рассмотрения МКАС был спор между российской и венгерской организациями по бартерному контракту. По мнению МКАС, бартерный контракт между сторонами, коммерческие предприятия которых находятся в государствах - участниках Венской конвенции 1980 г., рассматривается как два договора купли-продажи, регулируемых Венской конвенцией 1980 г. В этих условиях МКАС признал применимой к отношениям сторон Венскую конвенцию 1980 г.

Вопрос о применении Конвенции к бартерным сделкам поднимается также в зарубежной литературе. С точки зрения Дж. Хонольд, обмен товарами не исключается по Конвенции, поскольку отсылка к цене сделана в общей форме (например, в ст. ст. 53, 55 - 59). Кроме того, исходя из общего принципа автономии сторон, стороны свободны "так обустраивать сделку, как это им представляется удобным" <1>. Напротив, М. Пралес считает, что Конвенция "регулирует лишь те контракты, в которых товары обмениваются на деньги" <2>. При этом, как справедливо отмечает Дж. Робертс, ни один из упомянутых комментаторов не дает убедительных аргументов в пользу своей точки зрения <3>.

Рассмотрение бартерного договора как совокупности двух самостоятельных договоров купли-продажи с точки зрения коллизионного регулирования может привести к применению к одному и тому же договору двух различных правопорядков (в ситуации, когда стороны не избрали применимое к бартерному договору право) и, как следствие, к конфликту между ними. Поэтому предпочтительно применять к такому договору право, наиболее тесно с ним связанное (п. 2 ст. 1211 ГК РФ).

Как известно, ГК РФ не содержит каких-либо специальных положений о дистрибьюторских соглашениях. Вместе с тем согласно п. 2 ст. 421 Кодекса стороны могут заключить договор, как предусмотренный, так и не предусмотренный законом или иными правовыми актами (так называемый непоименованный договор). Кроме того, в соответствии с п. 3 ст. 421 ГК РФ стороны могут заключить договор, в котором содержатся элементы различных договоров, предусмотренных законом или иными правовыми актами (смешанный договор). Несмотря на то, что Кодекс не упоминает дистрибьюторские соглашения, их заключение и исполнение допускается российским правом до той степени, в которой они не противоречат императивным нормам российского права.

В случае квалификации дистрибьюторского соглашения как смешанного договора, содержащего элементы различных договоров (как правило, купли-продажи, агентского, комиссии, франчайзинга и др.), при возникновении спора между сторонами суд будет применять к отношениям сторон по такому дистрибьюторскому соглашению в соответствующих частях правила о договорах, элементы которых содержатся в таком соглашении, т.е. правила о договоре купли- продажи, агентском соглашении, комиссии, франчайзинге и др. (п. 3 ст. 421 ГК РФ).

Опубликованная российская судебно-арбитражная практика исходит также из квалификации дистрибьюторского соглашения как договора на организацию будущих продаж (рамочного соглашения). Так, в Постановлении от 18 мая 1999 г. N 7073/98 Президиум ВАС РФ квалифицировал дистрибьюторский договор как "договор на организацию отношений по поставкам продукции с оказанием услуг по поиску покупателей". Действительность и исполнимость таких соглашений зависит от того, заключат ли их стороны соответствующие договоры купли-продажи. Дистрибьюторское соглашение может рассматриваться как контракт купли-продажи, если стороны обозначат по крайней мере наименование и количество подлежащих поставке товаров, т.е. существенные условия договора поставки.

Согласно ст. 1210 ГК РФ стороны внешнеэкономических сделок вправе выбирать любое национальное право в качестве применимого к их сделке. Практика показывает, что в большинстве случаев иностранный дистрибьютор настаивает на применении своего национального права. Очень часто в контрактах также предусматривается, что иностранный принципал не дает каких- либо гарантий в отношении поставляемого товара или такие гарантии предоставляются на основе иностранных законов. Данные и подобные им договорные положения не соответствуют российскому законодательству о защите прав потребителей об ответственности производителя/поставщика за качество товара, а также об ответственности за вред, причиненный товаром. Причем вышеуказанные нормы российского права должны применяться судом независимо от применимого к контракту иностранного права как сверхимперативные нормы (ст. 1192 ГК РФ).

Как правило, дистрибьюторские соглашения предусматривают переход к дистрибьютору права собственности на поставляемые товары, а соответствующие поставки товара могут быть рассмотрены как отдельные договоры купли-продажи. В соответствии с российским правом (ст.

При рассмотрении проблем регулирования дистрибьюторских соглашений в России нельзя не затронуть также российское законодательство о защите конкуренции. Согласно абз. 2 п. 1 ст. 10 ГК РФ "не допускается использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции, а также злоупотребление доминирующим положением на рынке". Указанное положение конкретизировано антимонопольным законодательством, прежде всего ФЗ от 26 июля 2006 г. N 135-ФЗ "О защите конкуренции" <1>. Указанный Закон является новым, и пока не существует устойчивой судебной практики по его применению. В числе прочих положений ст. ст. 11 и 12 данного Закона имеют прямое отношение к рассматриваемым в настоящей работе вопросам. Согласно ст. 11 соглашения между хозяйствующими субъектами на товарном рынке запрещены, если такие соглашения приводят или могут привести к разделу товарного рынка по территориальному принципу, объему продажи товаров либо составу продавцов или покупателей (заказчиков). Указанные соглашения также запрещаются, если они ведут или могут привести к установлению или поддержанию цен, скидок, надбавок (доплат) или наценок или к необоснованному отказу от заключения договоров с определенными продавцами либо покупателями (заказчиками).

Нарушение вышеприведенных положений служит основанием для объявления судом соответствующих сделок недействительными, в том числе по искам, предъявленным ФАС России. Однако в соответствии со ст. 12 ФЗ "О защите конкуренции" дистрибьюторские соглашения можно рассматривать как разновидность так называемых вертикальных соглашений, т.е. соглашений между хозяйствующими субъектами, которые не конкурируют между собой, один из которых приобретает товар или является его потенциальным приобретателем, а другой предоставляет товар или является его потенциальным продавцом. На основании ст. 12 указанного Закона заключение таких соглашений между хозяйствующими субъектами допускается, если доля каждого из них на любом товарном рынке не превышает 20% (доля определяется ФАС России).

2. 
   Договор международного лизинга
   

Договор международного лизинга, т.е. такой, который заключается сторонами, коммерческие предприятия которых находятся в разных государствах, регулируется в основном национальным законодательством. Однако в 1988 г. была принята Конвенция о международном финансовом лизинге, подготовленная в рамках УНИДРУА <1>, которая оказывает существенное влияние на регулирование такого рода сделок. В частности, Конвенция УНИДРУА регулирует сделки финансового лизинга, в которых одна сторона (арендодатель) (а) заключает по спецификации другой стороны (арендатора) договор (договор поставки) с третьей стороной (поставщиком), в соответствии с которым арендодатель приобретает оборудование на условиях, одобренных арендатором, и (б) заключает договор (договор лизинга) с арендатором, предоставляя ему право использовать оборудование взамен на выплату периодических платежей (п. 1 ст. 1). Таким образом, сделка финансового лизинга состоит из двух различных, но взаимосвязанных договоров - договора поставки лизингового оборудования и собственно договора лизинга.

Относительно своей сферы действия Конвенция УНИДРУА содержит схожие с Венской конвенцией 1980 г. положения. Согласно ст. 3 Конвенция УНИДРУА применяется, когда коммерческие предприятия (т.е. место основной деятельности - place of business) арендодателя и арендатора находятся в разных государствах и при этом: a) эти государства, а также государство, в котором поставщик имеет свое коммерческое предприятие, являются государствами - участниками Конвенции; или b) как договор поставки, так и договор лизинга регулируются правом государства - участника Конвенции.

Правовая природа лизинга по Конвенции в литературе понимается неоднозначно. Распространенным является подход рассматривать лизинг в качестве трехсторонней сделки, в которой участвуют арендодатель, арендатор и поставщик <1>. С точки зрения Е.В. Кабатовой, авторы Конвенции исходили из:

а) признания лизинга самостоятельным правовым институтом;

Основанием для такого вывода служит в том числе положение преамбулы Конвенции о том, что "правовые нормы, регулирующие традиционный договор аренды, нуждаются в адаптации к самостоятельным ТРЕХСТОРОННИМ ОТНОШЕНИЯМ, возникающим из сделки финансового лизинга" (выделено мной. - В.К.). М.Ю. Савранский считает, что признание договоров поставки и собственно лизинга единой трехсторонней сделкой является одним из принципов, на которых основана Конвенция (п. 2 ст. 6) <1>.

Вместе с тем в своих статьях Конвенция говорит о двух самостоятельных, хотя и взаимосвязанных договорах - поставки и собственно лизинга. Обоснованным, с нашей точки зрения, является подход Т.П. Лазаревой. По ее мнению, из Конвенции следует, что лизинг представляет собой сделку, оформляемую двумя видами договоров: купли-продажи (поставки) - между лизингодателем и поставщиком оборудования - и лизинга - между лизингодателем и лизингополучателем <1>.

Правовая природа лизинга главным образом применительно к положениям гражданского законодательства РФ обстоятельно исследована В.В. Витрянским <1>. С его точки зрения, лизинговые отношения в целом представляют собой не единую трехстороннюю сделку, а сложную структуру договорных связей, состоящую из договоров двух типов: договора купли-продажи, заключаемого между продавцом и лизингодателем, а также собственно договора лизинга, заключаемого между лизингодателем и лизингополучателем. Две самостоятельные двусторонние сделки - купли-продажи и аренды - даже при самой тесной их взаимосвязи не могут образовать третью сделку. При этом купля-продажа предстает как договор в пользу третьего лица, причем данное положение исключает применение нормы о возложении должником исполнения своего обязательства на третье лицо (ст. 313 ГК РФ). Обязанность арендодателя приобрести имущество, принадлежащее продавцу, охватывается содержанием обязательства, возникающего из договора лизинга <2>. Схожей точки зрения придерживается В. Медников, по мнению которого лизинг - это комбинация двух взаимозависимых, но самостоятельных договоров - поставки и лизинга. Причем их взаимообусловленность выражается в том, что вступление в силу одного договора зависит от вступления в силу другого <3>.

Стороны договора поставки и договора лизинга вправе по соглашению между собой исключить применение Конвенции или отступить от ее положений (кроме тех, которые предусмотрены в п. 2 ст. 5). Согласно ст. 6 Конвенции при ее толковании надлежит учитывать ее предмет и цели, изложенные в преамбуле, ее международный характер и необходимость содействовать достижению единообразия в ее применении и соблюдению добросовестности в международной торговле. Вопросы, относящиеся к предмету регулирования Конвенции, которые прямо в ней не разрешены, подлежат разрешению в соответствии с общими принципами, на которых она основана, а при отсутствии таких принципов - в соответствии с правом, применимым в силу норм международного частного права.

В Конвенции СНГ выделяется несколько видов лизинга: оперативный, возвратный, компенсационный, бартерный (ст. 3), а также содержится подробная регламентация обязательств сторон договора. В отличие от Конвенции УНИДРУА в Конвенции СНГ урегулированы вопросы, связанные с исполнением поставщиком своей обязанности по передаче предмета лизинга, обязанностями лизингополучателя по принятию предмета лизинга, переходом риска и др. При формулировании обязательств по поставке лизингового оборудования, а также переходе риска ощутимо влияние Венской конвенции 1980 г.

Это обстоятельство следует учитывать при выборе применимого права к договору лизинга, в том числе при субсидиарном применении национального законодательства по отношению к положениям Конвенции УНИДРУА. При квалификации лизинга в качестве совокупности двух договоров - купли-продажи и аренды - особое значение приобретает проблема расщепления обязательственного статута, когда эти договоры будут следовать самостоятельным коллизионным привязкам.

3. 
   Договор международной перевозки грузов
   

Особенность международных перевозок состоит в том, что они осуществляются между двумя и более странами. При этом "для признания перевозки международной не требуется, чтобы она фактически осуществлялась по территории двух или нескольких стран: достаточно начать такую перевозку, фактического поступления груза... на территорию иностранного государства (пересечения границы) может и не быть" <1>. Например, если груз был утрачен до пересечения границы, то перевозка не перестает считаться международной. Главное, что места отправления и назначения, указанные в договоре, находятся в разных государствах <2>.

Договор международной перевозки признается внешнеэкономической сделкой: перевозка выполняется за границу, и иностранный элемент в данном случае присущ процессу перемещения, составляющему суть транспортной деятельности <1>. Поскольку международные перевозки осуществляются между двумя и более странами, они регулируются сложным комплексом правовых норм, состоящим из норм международных соглашений, национального законодательства и обычаев, сложившихся в области перевозок.

Регулирование отношений по перевозке осуществляется посредством множества международных договоров. Значение таких договоров столь велико, что к основным признакам международных перевозок (наряду с тем, что они осуществляются между двумя или более странами) принято относить положение о том, что они выполняются на условиях, предусмотренных международными соглашениями <1>. По мнению И.В. Гетьман-Павловой, "при отсутствии международного договора перевозка с пересечением границ не является международной и регулируется национальным законодательством" <2>. Такой вывод является верным лишь применительно к перевозкам железнодорожным транспортом, где значение международного договора является определяющим. Во-первых, нельзя ставить определение какого-либо правового явления в зависимость от источника, который его регулирует. Иными словами, сначала возникли международные перевозки, а уже затем появились транспортные конвенции, а не наоборот. Во-вторых, если международное частноправовое отношение не регулируется конвенцией (а таких отношений в международном частном праве большинство), то оно не перестает быть международным (или осложненным иностранным элементом), и к нему применяется национальное законодательство, избранное на основании коллизионных норм. Если пункт отправления и пункт назначения находятся в разных государствах, то перевозка является международной, даже если отсутствует международная транспортная конвенция, или она не вступила в силу, или же государство в этой конвенции не участвует (равным образом это касается всех других договоров - международной купли-продажи, лизинга, страхования и пр.). Кроме того, национальное законодательство применяется и в тех случаях, когда имеется транспортная конвенция (для решения тех вопросов, которые не разрешены конвенцией).

• 
  имеется значительное число международных соглашений межведомственного характера, а также тех актов, международно-правовая природа которых характеризуется как смешанная. Кроме того, в области транспортного права имеется большое число актов международных организаций, имеющих рекомендательный характер, например актов ИКАО <1> для воздушного транспорта.
  

Россия является участницей множества международных договоров в области транспорта, заключенных еще СССР.

Наряду с транспортными конвенциями существует другая группа международных соглашений - договоры об общих принципах сотрудничества между странами по вопросам транспорта. К этой группе относятся торговые договоры, договоры о торговле и мореплавании, соглашения о сотрудничестве в области конкретного вида транспорта, например об организации автомобильных или воздушных сообщений. Они ориентированы в основном на межгосударственное регулирование перевозочной деятельности, содержат положения достаточно общего характера, зачастую не носящие той степени конкретизации, которая необходима для их непосредственного применения.

1. 
   специальные нормативные акты, касающиеся международных перевозок;
   
2. 
   нормы транспортного законодательства;
   
3. 
   нормы общегражданского законодательства.
   

Гражданское законодательство России также ограничивает ответственность перевозчика: в случае утраты (повреждения) груза - в размере стоимости утраченного (поврежденного) груза, а если стоимость груза объявлялась, - в размере объявленной стоимости (п. 2 ст. 796 ГК РФ). Из этих же принципов исходят современные транспортные уставы и кодексы.

Напротив, страны-грузовладельцы, такие как США, Канада, Австралия, стремились к ограничению свободы для перевозчиков устанавливать несправедливые изъятия из своей ответственности. Брюссельская конвенция 1924 г. была призвана сбалансировать противоположные интересы сторон. С одной стороны, на перевозчика были возложены обязанности по обеспечению сохранности груза и успешному завершению морского предприятия, а также бремя доказывания отсутствия вины в несохранности груза, а с другой - в Конвенции сформулирован довольно широкий перечень оснований, освобождающих перевозчика от ответственности. Вместе с тем "авторы Конвенции... не ставили перед собой непосильной задачи - унифицировать наиболее полно правовые нормы, относящиеся к коносаментным перевозкам", и "речь шла о выработке минимальных стандартов, относящихся к ответственности и обязанностям перевозчика", а "многие вопросы оставлены на решение национального законодательства" <1>.

Правила Гаага-Висби применяются к перевозке грузов по коносаменту между портами различных государств, если (1) коносамент выдан в государстве - участнике Конвенции, либо (2) перевозка осуществляется из порта государства - участника Конвенции, либо (3) коносамент содержит ссылку на Конвенцию (ст. 10). Правила Гаага-Висби определяют обязательства и ответственность сторон договора морской перевозки грузов по коносаменту, а также устанавливают обязательные реквизиты коносамента. В частности, Конвенция (п. 2 ст. 4) содержит широкий перечень оснований, освобождающих перевозчика от ответственности за убытки, к числу которых относится так называемая навигационная ошибка: перевозчик не несет ответственности, если убытки возникли вследствие действий, небрежности или упущения капитана, члена экипажа в судовождении или управлении судном. Данное положение часто подвергалось критике как не отвечающее интересам грузовладельцев. Вместе с тем правило о навигационной ошибке соответствует интересам ведущих морских держав, поддерживающих своих перевозчиков. Кроме того, в зарубежной литературе отмечалось, что "безопасность собственного судна является достаточным стимулом для судовладельца с тем, чтобы он сделал все возможное для того, чтобы люди, которым он вверяет судно, осуществляли судовождение с должной заботливостью" <1>.

Относительно сферы действия Правил Гаага-Висби наиболее серьезные вопросы возникают по поводу применения этих правил, когда коносамент содержит ссылку на Конвенцию (п. "c" ст. 10). Данное положение фактически означает, что если государства места отправления и места назначения груза не являются участниками Конвенции, то ссылка в коносаменте на Конвенцию означает инкорпорацию ее положений в договор перевозки. В этом случае соотношение конвенционных положений с национальным законодательством определяется не принципом соотношения национального и международного права, а той ролью, которую играют положения контракта в соответствующем национальном праве (т.е. речь идет о соотношении императивных и диспозитивных положений). В зарубежной судебной практике не так редки примеры применения Конвенции в ситуации п. "c" ст. 10. Зачастую спор становится рассмотрением нейтрального форума, как это было в деле Daewoo Heavy Industries and Another v. Klipriver Shipping Ltd & Navigation Matitime Bulgares, рассмотренном Апелляционным судом Англии в 2003 г. <1>.

В этом деле болгарское судно "Капитан Петка Воевода" 20 июля 2000 г. было зафрахтовано Klipriver Shipping Ltd., которое, в свою очередь, 20 августа 2000 г. заключило с Daewoo Heavy Industries договор перевозки 34 экскаваторов из Кореи в Турцию. Согласно договору перевозки экскаваторы должны были перевозиться исключительно в трюме судна, а договор подчинялся Правилам Гаага-Висби, принятым в Турции. В коносаментах содержалась запись, что экскаваторы находятся в хорошем состоянии (с внешней стороны), при этом ни один из коносаментов не содержал записи о размещении экскаваторов на палубе. Когда 5 сентября 2000 г. судно прибыло в китайский порт Ксинган, 26 экскаваторов были перегружены на палубу, однако ни грузоотправитель, ни грузополучатель не были извещены о совершенном перемещении экскаваторов и не давали на это своего согласия. Спустя два дня после отплытия из порта Ксинган судно попало в шторм в Желтом море, в результате чего 8 экскаваторов не удержались на палубе и выпали за борт, а остальные также понесли ущерб, вызванный дождями и нахождением на открытом воздухе (ржавление и пр.).

Договоры международной морской перевозки регулируются в первую очередь положениями международных конвенций. В частности, в связи с широким кругом участников Правил Гаага-Висби вопрос о праве, применимом к договору морской перевозки грузов, возникает сравнительно редко. Однако в случае, когда тот или иной аспект морской перевозки не урегулирован в конвенции, возникает необходимость обращения к применимому национальному праву. Согласно п. 2 ст. 414 КТМ РФ стороны договора морской перевозки вправе по соглашению избрать к договору применимое право. Однако наличие такого соглашения сторон не может повлечь за собой устранение или уменьшение ответственности, которую в соответствии с КТМ РФ перевозчик должен нести за утрату или повреждение груза либо просрочку его доставки. "Практически это означает, что российский перевозчик при заключении договора не может избрать право, ухудшающее положение грузовладельца по сравнению с Гаага-Висбийскими правилами" <1>. При отсутствии соглашения сторон о праве, применимом к договору морской перевозки груза, применяется закон государства, в котором учреждена, имеет основное место деятельности сторона, являющаяся перевозчиком (ст. 418 КТМ РФ).

Как видно, КТМ РФ не закрепляет закон наиболее тесной связи в качестве коллизионной привязки, а сразу предполагает применение права страны перевозчика. Представляется, что обращение к закону тесной связи в области морских перевозок не может определяться на основании ст. 1210 ГК РФ, поскольку в этом вопросе должны применяться постановления специального нормативного акта, коим выступает КТМ РФ. Заметим также, что при определении применимого права Кодекс исходит из альтернативы - место учреждения или основное место деятельности (место жительства) перевозчика. Очевидно, что право выбора остается за судом. Думается, что такая формула придает норме закона большую гибкость.

Принцип тесной связи использовался английскими судами задолго до его закрепления в национальном законодательстве континентальных европейских стран и принятия Римской конвенции 1980 г.

На протяжении нескольких десятилетий частноправовые аспекты международных воздушных перевозок грузов регулируются Варшавской конвенцией 1929 г. в редакции Гаагского протокола 1955 г. <1>. Варшавская конвенция применяется при всякой международной перевозке грузов, осуществляемой за плату, посредством воздушного судна (п. 1 ст. 1). Под международной перевозкой в смысле Конвенции (п. 2 ст. 1) понимается всякая перевозка, при которой:

1. 
   место отправления и место назначения расположены на территории двух участвующих в Конвенции государств;
   
2. 
   место отправления и место назначения расположены на территории одного и того же участвующего в Конвенции государства, однако предусмотрена остановка на территории другого государства, даже если это другое государство не участвует в Конвенции.
   

Поскольку ВК РФ также не содержит коллизионных норм, для определения применимого права следует обращаться к коллизионным нормам общегражданского законодательства: при отсутствии соглашения сторон о применимом праве подлежит применению право перевозчика (ст. ст. 1210, 1211 ГК РФ). Если применимым правом оказывается право России, суд прежде всего должен руководствоваться специальными нормативными актами, регулирующими международные воздушные перевозки, действующими в части, не противоречащей ВК РФ и ГК РФ. К специальным нормативным актам относятся Федеральные авиационные правила "Общие правила воздушных перевозок пассажиров, багажа, грузов и требования к обслуживанию пассажиров, грузоотправителей, грузополучателей" <1>, которые применяются при осуществлении внутренних и международных воздушных перевозок пассажиров, багажа, грузов регулярными и чартерными рейсами (п. 2). При этом в Правилах справедливо отмечается, что "при выполнении международных перевозок настоящие Правила применяются в части, не противоречащей международным соглашениям Российской Федерации о воздушном сообщении, а также законам, постановлениям, правилам и предписаниям государственных органов страны, на территорию, с территории или через территорию которой осуществляются такие перевозки" (п. 3).

Ряд положений ВК РФ также касается только международных перевозок: их определение (п.

В данном деле суд верно освободил от ответственности перевозчика. Однако в дополнение к изложенной аргументации суду следовало бы сослаться на другие положения Варшавской конвенции 1929 г., в частности:

В рассмотренном деле интересен также тот факт, что груз перевозился российской авиакомпанией из г. Хельсинки (Финляндия) в г. Алма-Ату (Казахстан) <1> и суд, таким образом, должен был выяснять вопрос об участии соответствующих государств в Варшавской конвенции 1929 г. для установления оснований для ее применения согласно ст. 1 Конвенции. Однако в актах арбитражных судов отсутствуют указания на исследование данного вопроса: Конвенция применялась судами априори. Согласно судебным актам перевозка осуществлялась в мае 2001 г. (международная авианакладная датирована 23 мая 2001 г., а груз был доставлен в пункт назначения 30 мая 2001 г.). Финляндия участвует в Конвенции с 1937 г. (в Гаагском протоколе - с 1977 г.), в то время как Казахстан присоединился к Гаагскому протоколу лишь 30 августа 2002 г., и он вступил для этой страны в силу 28 ноября 2002 г. <2>. Таким образом, перевозка имела место до момента вступления Конвенции в силу для Казахстана, и следовательно, оснований для ее применения в данном деле не было <3>. На это обстоятельство не обратили внимание арбитражные суды, хотя дело рассматривалось в трех инстанциях в общей сложности 6 раз (!)

В другом деле <1> российское ЗАО предъявило иск к российской авиакомпании о взыскании ущерба, причиненного ответчиком в результате гибели груза при авиаперевозке из Санкт- Петербурга (Россия) в Караганду (Республика Казахстан). По мнению кассационной инстанции, "суд апелляционной инстанции правомерно исходил из того, что отношения сторон возникли из договора международной воздушной перевозки и регулируются нормами Конвенции для унификации некоторых правил, касающихся международных воздушных перевозок (Варшава, 12 октября 1929 года)". При этом суды не обратили внимание на тот факт, что Варшавская конвенция 1929 г. применяется лишь к договорам перевозки, которые осуществляются между государствами- участниками (ст. 1 Конвенции), в то время как на момент осуществления перевозки (и даже на момент рассмотрения спора) Казахстан не участвовал в Конвенции.

В судебной практике по применению Варшавской конвенции 1929 г. споры возникают в основном в связи с применением пределов ответственности воздушного перевозчика, которые по Конвенции составляют 250 фр. франков за 1 кг груза (п. 1 ст. 22). Первая группа споров связана с толкованием понятия "место" по Варшавской конвенции 1929 г. (п. 2 ст. 22), вторая - с применением пространственного предела ответственности перевозчика, который охватывает лишь период воздушной перевозки (ст. 18), третья - с недопустимостью применения пределов в ситуации, когда имел место умысел или небрежность перевозчика (ст. 25). Рассмотрим эти ситуации на конкретных примерах из зарубежной практики.

Суд согласился с позицией грузоотправителя. По мнению суда, буквальное толкование понятия "место" включает "бандероль", "ящик", "сумку" или что-либо еще, что позволяет держать вещи вместе. "Место" может быть большим или малым, может включать "контейнер" или "паллет". Указание на количество мест в авианакладной является лишь презумпцией (prima facie), и перевозчик был вправе указать на действительное количество мест. Статья 22 (b) Конвенции при определении предела ответственности принимает во внимание лишь общий вес соответствующего места или мест, но не вес входящих в него (них) предметов. Соответственно, суд принял решение в пользу грузоотправителя и рассчитал предел ответственности перевозчика в зависимости от веса всего паллета (154 кг), а не утерянных коробок (60 кг).

Между немецкой фирмой Siemens и немецкой транспортной компанией Schenker Deutschland был заключен договор перевозки груза (электрооборудование) из Берлина (Германия) в Мельбурн (Австралия). Перевозка из Берлина в Мельбурн осуществлялась авиакомпанией Singapore Airlines. По прибытии в Мельбурн перевозчик (компания Schenker) принял партию груза от авиакомпании Singapore Airlines для перевозки его на склад компании Schenker в Мельбурне, который находился за пределами аэропорта (на расстоянии 4 км от аэропорта). По пути на склад один из паллетов с грузом упал, в результате чего груз пришел в негодность. В суде перевозчик (компания Schenker) утверждал, что его ответственность должна быть ограничена на основании ст. 22 Варшавской конвенции 1929 г. (в ред. Протокола 1955 г.).

Однако кассационная инстанция отменила решение нижестоящего суда. В соответствии со ст. 145 ТК РФ товары с момента представления таможенному органу и до их выпуска либо представления истцу в распоряжение в соответствии с избранным таможенным режимом находятся на временном хранении под таможенным контролем. Владелец склада временного хранения, являясь управомоченным лицом на получение товара с момента представления его таможенному органу, обязан в силу ст. 152 ТК РФ исключить возможность изъятия товаров, находящихся на хранении. Размещение ответчиком груза на складе временного хранения свидетельствует о возникновении между сторонами по делу гражданских правоотношений по хранению принятого на склад товара. В силу ст. ст. 422, 425, 428, 433 ГК РФ ответчик должен нести ответственность за утрату принятого на хранение товара в размере стоимости утраченного имущества. Учитывая указанные обстоятельства, а также то, что стоимость утраченного имущества подтверждается материалами дела, исковые требования следует удовлетворить в полном объеме. Арбитражный суд первой инстанции ошибочно применил правила Варшавской конвенции 1929 г., поскольку с момента помещения товара на склад временного хранения отношения между сторонами регулируются нормами права по хранению товара, но не его перевозки.

• 
  швейцарской фирмой Jacky Maeder (JM) договор на воздушную перевозку в Гонконг 33 упаковок со швейцарскими часами марки Rolex стоимостью около 12 млн. гонконгских долл. Перевозка осуществлялась компанией Swissair на основании авианакладной, которая подчинялась Варшавской конвенции 1929 г. (в ред. Гаагского протокола 1955 г.). По прибытии в аэропорт Гонконга партия груза была выгружена с самолета и размещена на временное хранение. После растаможивания груза документы на товар были переданы компании JM, которая не приняла надлежащих мер по их хранению, в результате чего груз оказался похищенным. DFS (грузоотправитель) на основании авианакладной предъявил иск к компании JM о взыскании полной стоимости груза. Компания JM признала себя ответственной за утрату груза на основании ст. 18 Варшавской конвенции 1929 г., однако потребовала применения пределов ответственности в соответствии со ст. 22 Конвенции.
  

В своем решении судья отметил, что система обращения и хранения документов на груз, полученный компанией JM от авиаперевозчика, была небрежной и эта компания "продемонстрировала полное игнорирование минимальных стандартов безопасности". Ответчик (JM) не вправе ссылаться на ограничение своей ответственности, поскольку в данном случае должна применяться ст. 25 Конвенции, предусматривающая, что "пределы ответственности, установленные в ст. 22, не будут применяться, если будет доказано, что ущерб является результатом действия или бездействия перевозчика или его агентов, имевшего целью причинить ущерб или носившего опрометчивый характер, с сознанием того, что это может причинить ущерб...". Соответственно, судья принял решение в пользу DFS и взыскал с ответчиков полную стоимость утраченного груза вместе с процентами и другими убытками.

Основными целями принятия Монреальской конвенции являются, во-первых, повышение предела ответственности авиаперевозчика по сравнению с системой Варшавской конвенции 1929 г. (увеличен суммарный предел ответственности перевозчика, а время перевозки охватывает ситуации, когда товар находится под охраной перевозчика); во-вторых, принятие единого международного соглашения по вопросам перевозок вместо действующей в различных редакциях для разных государств Варшавской конвенции 1929 г. и многочисленных протоколов к ней. Участие в Монреальской конвенции США и намерение всех стран ЕС сделать то же самое позволяют рассчитывать на то, что круг участников этой Конвенции будет неизменно увеличиваться и в конечном итоге она заменит Варшавскую конвенцию 1929 г. и основанные на ней документы <1>.

Как отмечается в литературе, "если Варшавская конвенция являлась главным образом международным договором, направленным на защиту интересов международных перевозчиков, то Монреальская конвенция представляет более взвешенный подход: она пытается совместить конкурирующие интересы потребителей и пассажиров с интересами перевозчиков и страховщиков"

Наряду с редакционными уточнениями положений Варшавской конвенции 1929 г. в Монреальской конвенции имеется ряд существенных новшеств. Ответственность перевозчика за несохранность груза (в отличие от Варшавской конвенции 1929 г.) наступает независимо от его вины, если несохранность возникла во время перевозки (ст. 18). Это, однако, не означает, что ответственность перевозчика за несохранность груза является абсолютной. В частности, ст. 18 Конвенции перечисляет обстоятельства, при которых перевозчик не несет ответственности, а ст.

Сфера действия ЦМР 1956 г. сформулирована достаточно широко: она применяется российскими участниками перевозок и судами в случае, если место отправления груза или место его назначения находятся в России, независимо от того, является ли соответствующее иностранное государство участником ЦМР 1956 г. Если спор будет предметом рассмотрения в государстве, не участвующем в ЦМР, суд обратится к положениям ЦМР только в случае, когда применимым правом будет признано право России или право иного государства - участника ЦМР 1956 г.

В этом деле российское ООО (грузоотправитель) обратилось в арбитражный суд с иском к российскому предпринимателю (перевозчику) о взыскании убытков, связанных с утратой груза при его перевозке из России в Литву. Между сторонами был заключен договор перевозки, во исполнение которого была оформлена международная товарно-транспортная накладная CMR. В пути следования груз вместе с автомобилем был похищен неизвестными лицами. Суд первой инстанции удовлетворил иск в полном объеме, сославшись на ст. 796 ГК РФ. Апелляционная и кассационная инстанции оставили решение в силе. Доводы ответчика о необходимости применения в данном случае норм ЦМР 1956 г. судами отклонены, поскольку стороны являются российскими хозяйствующими субъектами и в заключенном ими договоре перевозки ссылки на Конвенцию нет.

ЦМР 1956 г. регулирует множество аспектов международной автомобильной перевозки (определяет реквизиты накладной, обязательства сторон и т.д.), а также ряд процессуальных вопросов, связанных с предъявлением исков к перевозчику. Одно из центральных мест в ЦМР 1956 г., как и в других транспортных конвенциях, занимают вопросы ответственности перевозчика. Большинство споров, возникающих между участниками договора перевозки, так или иначе связаны с применением положений ЦМР 1956 г. о пределах ответственности перевозчика за утрату (повреждение) груза или просрочку в его доставке. Камнем преткновения является соотношение положений ст. 23 ЦМР 1956 г., которая предусматривает возможность ограничения ответственности перевозчика в размере 25 фр. за 1 кг утраченного груза, и ст. 29 ЦМР 1956 г., исключающей применение установленного ст. 23 предела ответственности перевозчика в случае, если "ущерб был вызван злоумышленным поступком" перевозчика.

Российская судебная практика не всегда последовательна в оценке положений ЦМР 1956 г. об ответственности перевозчика.

Согласно п. 1 ст. 17 ЦМР 1956 г. перевозчик несет ответственность за полную или частичную потерю груза или за его повреждение, происшедшее в промежуток времени между принятием груза к перевозке и его сдачей, а также за просрочку доставки. Суд, однако, не проанализировал п.

Однако в другом деле <1> при перевозке груза из Финляндии в Россию также произошел пожар в результате "действий неустановленного лица (то есть поджога)". По мнению суда, поджог не относится к форс-мажорным обстоятельствам, а перевозчик, оказывая услуги на профессиональной основе, должен был обеспечить сохранность переданного для перевозки груза. Следовательно, оснований для освобождения его от ответственности нет.

Согласно ЦМР 1956 г. накладная, если не доказано противного, имеет силу договора относительно его условий и является доказательством принятия груза перевозчиком (п. 1 ст. 9). Однако отсутствие, неправильность или потеря накладной не отражаются ни на существовании, ни на действительности договора перевозки, к которому и в этом случае применяются постановления ЦМР 1956 г. (ст. 4).

Сходным образом в другом деле <1> кассационная инстанция отметила, что неправильность заполнения накладной не является безусловным доказательством отсутствия договора перевозки, более того, по смыслу ст. 4 ЦМР 1956 г. указанное обстоятельство не отражается на действительности договора.

К аналогичным выводам приходили суды зарубежных стран.

По мнению суда, перевозка груза подчиняется ЦМР 1956 г., хотя она и не была оформлена накладной CMR. Положения же стандартных условий UPS, инкорпорированных в договор перевозки, являются недействительными в части, противоречащей ЦМР 1956 г. Поскольку истец не представил доказательств того, что груз был похищен работниками UPS на основании ст. 23 ЦМР 1956 г., судья ограничил ответственность перевозчика суммой 658 фунтов стерлингов (против 241241 фунтов стерлингов, которые требовали истцы).

Суд установил, что договор перевозки между Seagram и TTI был подчинен ЦМР 1956 г. Согласно ст. 34 ЦМР 1956 г., если перевозка, условия которой определяются единственным договором, осуществляется несколькими перевозчиками, каждый из них несет ответственность за всю перевозку, причем второй перевозчик и каждый из следующих перевозчиков становятся в силу принятия ими груза и накладной участниками договора перевозки на указанных в накладной условиях. Однако, по мнению суда, в данном случае отсутствует последовательная перевозка на основании единого договора, а имеется ряд самостоятельных договоров, каждый из которых в отдельности регулируется ЦМР. Суд заключил, что компания Spain TIR не вступила в договорные отношения с компанией Seagram и другими последующими перевозчиками и, следовательно, не вправе предъявлять к ним иски о нарушении договора перевозки.

Как свидетельствует судебная практика России, когда перевозка регулируется ЦМР 1956 г., субсидиарно применяются нормы Устава автомобильного транспорта и ГК РФ. Например, если перевозчик выполнил свои обязательства по доставке груза, установленные договором, а отправитель доставку не оплатил, суд применяет субсидиарно ст. ст. 307, 309, 310, 801 ГК РФ (за исключением ситуации, предусмотренной ст. 21 ЦМР 1956 г.), поскольку ЦМР 1956 г. не регулирует данный вопрос <1>. Вместе с тем в судебной практике России имеются примеры необоснованного обращения к нормам национального права в ситуации, когда вопрос урегулирован в ЦМР 1956 г.

Так, в деле, рассмотренном государственным арбитражным судом в 2004 г. <1>, российское ОАО (перевозчик) обязалось осуществить международную перевозку груза (партия обуви), отправителем которого являлась итальянская фирма, а получателем - российское ООО. Во время стоянки автомобиля часть перевозимого груза была похищена. Полагая, что такая утрата произошла в результате отсутствия должной заботливости о сохранности груза со стороны водителя - работника перевозчика, истец обратился в суд с требованием о взыскании убытков, причиненных нарушением обязательств по договору международной перевозки грузов. Поскольку место погрузки груза (Италия) и место доставки груза (Москва) находятся на территории двух различных стран, к отношениям по данному спору применяется ЦМР 1956 г. Согласно п. 1 ст. 17 Конвенции перевозчик отвечает за полную или частичную потерю груза с момента принятия груза к перевозке и до его сдачи грузополучателю. Основания освобождения перевозчика от ответственности за утрату груза установлены п. п. 2 и 4 ст. 17 Конвенции. В связи с тем, что в нарушение ст. 18 Конвенции перевозчик не доказал наличие оснований для освобождения его от ответственности за потерю груза, суд апелляционной инстанции правомерно пришел к выводу о том, что имеется основание для предъявления настоящего иска. Статья 32 Конвенции устанавливает сроки подачи исков, которые могут возникнуть в результате перевозок, выполненных в соответствии с Конвенцией.

В соответствии с п. 1 ст. 32 Конвенции срок исковой давности составляет один год со дня сдачи груза к перевозке. Однако в случае злоумышленного поступка или вины, которая согласно закону, применяемому разбирающим дело судом, приравнивается к злоумышленному поступку, срок устанавливается в три года. Российское законодательство различает две формы вины: вина в форме неосторожности и в форме умысла. Умышленная форма вины соответствует понятию "злоумышленный поступок" п. 1 ст. 32 Конвенции. В силу ст. 402 ГК РФ действия работников должника по исполнению его обязательства считаются действиями самого должника, который отвечает за них, если они повлекли неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства. Поскольку отсутствуют доказательства, свидетельствующие о наличии в действиях водителя перевозчика умысла, направленного на совершение кражи груза или же его несохранение, суд апелляционной инстанции обоснованно пришел к выводу о том, что истец вправе был предъявить исковые требования в течение одного года со дня сдачи груза к перевозке. Так как иск по настоящему делу заявлен с пропуском срока исковой давности, о чем ответчиком было заявлено при рассмотрении дела судом первой инстанции, суд апелляционной инстанции правомерно применительно к п. 2 ст. 199 ГК РФ отказал в удовлетворении иска.

В другом деле <1> государственный арбитражный суд не только неправомерно сослался на нормы национального законодательства, но и неправильно истолковал положения ст. ст. 23 и 26 ЦМР 1956 г. об ограничении ответственности перевозчика.

В этом деле груз перевозился по маршруту "Шеньжень (Китай) - Воронеж (Россия)". При этом до г. Санкт-Петербурга (Россия) груз перевозился морским транспортом, а далее до Воронежа - автомобильным на основании накладной CMR. Во время автомобильной перевозки по маршруту "Санкт-Петербург - Воронеж" произошло хищение контейнера. В числе прочего в суде был поставлен вопрос о пределах ответственности перевозчика.

Регулирование международных железнодорожных перевозок осуществляется прежде всего международными соглашениями. Устав железнодорожного транспорта РФ от 10 января 2003 г. определяет перевозки в международном сообщении с участием железнодорожного транспорта как перевозки в прямом и непрямом международном сообщении пассажиров, грузов, багажа, грузобагажа между Российской Федерацией и иностранными государствами, в том числе транзит по территории РФ, в результате которых пассажиры, грузы, багаж, грузобагаж пересекают Государственную границу РФ, если иное не предусмотрено международными договорами РФ (ст. 2). Таким образом, за основу определения международной перевозки принимается факт пересечения грузом (пассажиром, багажом) Государственной границы РФ, что не совсем верно: груз, к примеру, может в силу тех или иных обстоятельств не пересечь Государственную границу, однако перевозка не утрачивает на этом основании своего международного характера.

Оказавшись за рамками МГК <1>, СССР пошел путем заключения двусторонних соглашений о железнодорожных перевозках с соседними странами, которые воспроизводили многие положения МГК. В 1950 г. СССР вместе с другими социалистическими странами (за исключением Югославии) подписал многосторонний договор - Соглашение о международном железнодорожном грузовом сообщении (СМГС), при создании которого также активно использовались положения МГК. СМГС продолжает сохранять свое нормативное значение для России и стран-участниц и в настоящее время: в соответствии со ст. 1 Соглашения устанавливается прямое международное железнодорожное сообщение для перевозок грузов между железными дорогами стран-участниц

СМГС применяется ко всем перевозкам грузов в прямом международном железнодорожном грузовом сообщении между станциями, указанными в § 2 ст. 3 Соглашения по накладным СМГС, и только по сети железных дорог - участниц Соглашения. Оно имеет обязательную силу для железных дорог, отправителей и получателей грузов (§ 1 ст. 2). Перевозки грузов производятся между всеми станциями, которые открыты для грузовых операций во внутренних сообщениях стран - участниц СМГС (§ 2 ст. 3). Соглашение не применяется к перевозкам грузов:

Наличие двух международных соглашений - СМГС и МГК КОТИФ - препятствует осуществлению перевозок грузов из России в страны Западной Европы и обратно по единому перевозочному документу. Поэтому такие перевозки осуществляются с переотправкой, т.е. с составлением на пограничной станции новой накладной, что означает заключение нового договора перевозки <1>. Права и обязанности сторон, ответственность железных дорог, предъявление претензий и исков регулируется СМГС либо МГК КОТИФ - в зависимости от того, по какой накладной следовал груз. Наличие двух последовательно заключенных договоров перевозки приводит, например, к тому, что получатель в договоре перевозки на условиях МГК КОТИФ не вправе предъявлять требования на условиях СМГС, поскольку он стороной в этом договоре не является <2>. В частности, в § 1 ст. 22 СМГС сказано, что в случае переотправки груза в страны, железные дороги которых не участвуют в СМГС, железная дорога несет ответственность до оформления перевозки по накладной другого соглашения о прямом международном грузовом сообщении. В соответствии с § 10 ст. 29 СМГС претензии получателей должны предъявляться непосредственно дороге назначения, если неисправность перевозки произошла на этой дороге. Если окажется, что претензия относится к ответственности дороги, не участвующей в СМГС, она отклоняется.

Наличие двух многосторонних международных соглашений в известной степени осложняет развитие международных железнодорожных перевозок грузов. По мнению О.Н. Садикова, проблема может быть разрешена либо путем заключения "между странами КОТИФ и СМГС... транспортной конвенции о железнодорожном сообщении на основании прямой накладной... и определения основных... условий такого прямого сообщения" либо путем вхождения "России и других стран СМГС... в КОТИФ, с внесением в него некоторых юридических уточнений". Причем "оба пути имеют свои преимущества и одновременно слабые стороны" <1>.

Согласно общему принципу при разрешении споров, возникающих из договоров о международных перевозках, действуют правила международного соглашения. Внутреннее законодательство применяется в случаях, предусмотренных международным соглашением, а также при отсутствии в нем соответствующих указаний <1>.

МГК КОТИФ предусматривают применение следующих коллизионных привязок:

СМГС предусматривает три основных коллизионных начала, которые касаются конкретных случаев и отсылают либо а) к закону страны отправления груза (приемка к перевозке и отправление груза, провозная плата за перевозку груза по территории страны отправления), либо б) к закону страны назначения (порядок выдачи груза получателю, действие залогового права дороги на груз), либо в) к закону страны следования (например, правила перевозки скоропортящихся грузов и т.д.). Подобно МГК КОТИФ ст. 36 СМГС содержит общее коллизионное правило: "при отсутствии в настоящем Соглашении... необходимых положений применяются постановления, изложенные во внутренних законах и правилах соответствующей страны, железная дорога которой является участницей настоящего Соглашения". По мнению О.Н. Садикова, указанную привязку следует рассматривать как отсылку к закону следования груза: "Иначе говоря, при разрешении вопросов, не получивших регламентации в СМГС, следует руководствоваться правилами, содержащимися в законодательстве страны, на железных дорогах которой были выявлены обстоятельства, обусловившие возникновение рассматриваемого спора"

В судебной практике России суды зачастую расширительно применяют положения российского законодательства, применимые субсидиарно по отношению к СМГС.

Представляется, что вышеприведенное Постановление суда неверно с точки зрения субсидиарного применения ст. 199 ГК РФ: ст. 31 СМГС не содержит положения о том, что исковая давность применяется только по заявлению стороны в споре. Суд должен применять ее автоматически. Косвенно на это указывает § 4 ст. 31 СМГС: "претензии и требования, по которым истек срок давности, не могут быть предъявлены также и в виде исков". Следовательно, российский суд должен отказать в удовлетворении иска, как только установит, что истцом пропущен установленный СМГС срок исковой давности. Статья 36 СМГС ("Применение внутренних законов") устанавливает, что "при отсутствии в настоящем Соглашении, в применяемых тарифах и Служебной инструкции к Соглашению необходимых положений применяются постановления, изложенные во внутренних законах и правилах соответствующей страны, железная дорога которой является участницей настоящего Соглашения". В данном случае ст. 31 содержит "необходимые положения", и оснований для субсидиарного применения норм российского законодательства нет.

Суд отметил: "В силу статьи 796 Гражданского кодекса Российской Федерации перевозчик несет ответственность за несохранность груза, происшедшую после принятия его к перевозке и до выдачи грузополучателю, если не докажет, что порча груза произошла вследствие обстоятельств, которые перевозчик не мог предотвратить и устранение которых от него не зависело. Поскольку невыдача груза... обусловлена неуплатой (грузоотправителем) провозных платежей и соответствует параграфу 1 статьи 17 СМГС, суд сделал правомерный вывод о том, что порча груза произошла в результате обстоятельств, за которые железная дорога ответственности не несет... Ссылка кассатора на то, что выдача контейнера грузополучателю... могла быть осуществлена до полной оплаты провозных платежей, отклоняется кассационной инстанцией, так как в силу параграфа 17 Соглашения и статьи 41 Транспортного устава железных дорог Российской Федерации выдача груза до оплаты провозных платежей является правом, а не обязанностью железной дороги. Доводы заявителя жалобы о неправильном применении судом статьи 796 Гражданского кодекса Российской Федерации, в части возложения на истца бремени доказывания обстоятельств порчи груза, отклоняются судом... поскольку в соответствии со статьей

В другом деле <1> российский суд не применил положения СМГС и безосновательно обратился к нормам российского права. Грузоотправитель (российское лицо) предъявил иск к железной дороге о взыскании убытков за порчу груза, а также размера провозной платы. Между истцом и белорусской компанией был заключен договор на поставку в Беларусь реактивного топлива. Перевозчик, не выдав товарно-транспортные накладные на перевозку груза, и без необходимого разрешения таможенных органов направил груз на станцию назначения, однако груз таможенными органами был задержан на территории РФ и снят с таможенного контроля лишь спустя 7 месяцев. В связи с истечением сроков хранения товар был реализован сторонней организации по цене в четыре раза меньше первоначальной. Суд постановил, что истцу причинены убытки в результате неправомерных действий ответчика, выразившихся в направлении не прошедшего таможенного оформления груза в Республику Беларусь, поскольку согласно ст. 22 СМГС железная дорога, принявшая груз к перевозке, ответственна за выполнение договора перевозки на всем пути следования груза до выдачи его на станции назначения. Удовлетворяя иск о взыскании убытков, вызванных снижением стоимости груза, суд сослался на ст. ст. 15, 393 ГК РФ. При этом, по его мнению, по требованиям, вытекающим из перевозки груза, должен применяться годичный срок исковой давности, предусмотренный п. 3 ст. 797 ГК РФ.

Оставляя за рамками анализа законность и обоснованность содержащихся в этом Постановлении решений материально-правовых вопросов, обратим внимание на неверное применение судом международного соглашения. Перевозка регламентировалась СМГС, положения которого регулируют как вопросы возмещения ущерба (ст. ст. 23 - 28), так и вопросы исковой давности (ст. 31). Ссылка суда на ст. ст. 15, 393 ГК РФ, регулирующие вопросы взыскания убытков, а также п. 3 ст. 797, определяющий исковую давность, неправомерна, поскольку данные вопросы полностью урегулированы названными статьями СМГС. Суд, не определив применимое право, посчитал возможным по одним вопросам ссылаться на положения СМГС (ст. ст. 11, 22), а по другим - на нормы ГК РФ (ст. ст. 15, 393, 797). Сам факт того, что СМГС использует понятие "убытки", но не расшифровывает его содержания, не означает, что это понятие может быть истолковано в соответствии с ГК РФ: ст. 36 СМГС говорит о применении внутренних законов и правил соответствующей страны лишь при отсутствии в соглашении, в применяемых тарифах и служебной инструкции к соглашению необходимых положений. В данном случае все необходимые положения для разрешения данного дела имеются в СМГС, а обращение к положениям ГК РФ неправомерно и может привести к неправильному разрешению дела. В частности, СМГС устанавливает срок исковой давности 9 месяцев, тогда как ст. 797 ГК РФ - год.

Так, п. 1 ст. 2 ЦМР 1956 г. предусматривает: если транспортное средство, содержащее груз, перевозится по морю, железной дороге, внутреннему водному пути или воздушным транспортом без перегрузки, то ЦМР 1956 г. применяется ко всей перевозке в целом. Однако если несохранность или просрочка в доставке произошли во время перевозки другим транспортом (не автомобильным), то применяются правила соответствующих транспортных конвенций и национального законодательства (т.е. правила о перевозках морским, воздушным, железнодорожным транспортом). Согласно ст. 31 Варшавской конвенции 1929 г. в случае комбинированных перевозок, осуществляемых частью по воздуху, а частью иным видом транспорта, Варшавская конвенция 1929 г. применяется только к воздушной перевозке. Стороны также могут включать в авиагрузовую накладную любые условия, относящиеся к иным видам перевозок, но Конвенция будет применяться только к перевозке по воздуху.

В качестве лица, ответственного за осуществление смешанной перевозки, выступает оператор смешанной перевозки. Он "объединяет в себе черты экспедитора и перевозчика, причем последние преобладают" <1>. По договору с грузоотправителем оператор должен организовать перевозку, и он несет ответственность за все этапы перевозки. Ответственность оператора обычно наступает по правилам так называемой сетевой ответственности (network liability principle), т.е. на основании норм того национального законодательства или международных транспортных конвенций, которые применяются к соответствующему участку перевозки, на котором имело место нарушение договора.

Во время нахождения груза у компании Plane Trucking (автоперевозчик) на территории Великобритании груз был похищен работниками автоперевозчика. Как компания Plane Trucking, так и авиаперевозчик признали свою ответственность за утрату груза. При этом компания Plane Trucking во время предъявления к ней иска находилась в стадии ликвидации, а ее страховщики пытались избежать выплаты страхового возмещения за утрату груза. В свою очередь, авиакомпания Air France ссылалась на ограничение своей ответственности в размере 17 СПЗ за 1 кг груза в соответствии с авианакладной. При этом в отличие от ст. 25 Варшавской конвенции 1929 г. авианакладная не содержала положения о лишении перевозчика права ссылаться на ограничение своей ответственности в случае, если утрата груза произошла по вине перевозчика. Истец (грузоотправитель) настаивал на том, что ответственность авиакомпании в отношении перевозки груза автомобильным транспортом на участке "Париж - Дублин" должна подчиняется правилам ЦМР 1956 г., поскольку Франция является участницей ЦМР. Статья 23 ЦМР 1956 г. ограничивает ответственность перевозчика суммой 8,33 СПЗ за 1 кг утраченного или поврежденного груза. Однако согласно ст. 29 ЦМР 1956 г. перевозчик не вправе ссылаться на ограничение своей ответственности по ст. 23 ЦМР 1956 г., если ущерб был вызван его злоумышленным поступком или злоумышленным поступком или виной агентов перевозчика.

Различные международные организации разработали свои правила осуществления смешанных перевозок. В 1975 г. МТП рекомендовала к применению Унифицированные правила о документе смешанной перевозки, которые применяются только при наличии ссылки на них в договоре международной смешанной перевозки. Правила предусматривают осуществление перевозки оператором, и он отвечает на условиях "сетевой ответственности". Как отмечается в литературе, включение принципа сетевой ответственности в Правила МТП снижает их самостоятельный характер. Вместо единых норм, применяющихся ко всем видам транспорта при смешанной перевозке, права и обязанности сторон подчиняются законодательству или конвенции, которые регулируют деятельность одного вида транспорта <1>. В 1992 г. совместными усилиями ЮНКТАД и МТП были разработаны новые Правила ЮНКТАД/МТП о документе смешанной перевозки. По мнению Р. Гуд, Правила ЮНКТАД/МТП более склоняются к режиму ответственности, предусмотренному Гамбургскими правилами, чем правилами Гаага-Висби, что делает их привлекательными для многих государств <2>.

Поскольку регламентация смешанных перевозок осуществляется в рамках действующих в отношении отдельных видов международных перевозок транспортных конвенций и национального законодательства, вопрос о соотношении материально-правового и коллизионного методов в данной области проявляется наиболее рельефно. Суд, разрешающий спор из смешанной перевозки, должен одновременно учитывать множество факторов (соотношение различных международных конвенций по юридической силе между собой и с применимым национальным правом, координация положений конвенций об ответственности и т.д.). Ситуация осложняется тем, что многие национальные правовые системы не предусматривают фигуры оператора смешанной перевозки и квалифицируют действия данного лица как экспедиторские, перевозочные, агентские и т.д.

Аргументы истца состояли в следующем. Во-первых, в данном случае имела место смешанная перевозка, осуществляемая двумя различным видами транспорта - морским (до порта Портсмаус) и автомобильным (в порту, при перегрузке груза на автомобили). Во-вторых, поскольку утрата груза произошла при его перевозке автомобильным транспортом, то к перевозчику должен применяться предел ответственности, установленный общими нормами германского права о перевозках, равный 8,33 СПЗ за каждый кг утраченного груза. С точки зрения ответчика, перегрузка груза в порту Портсмаус являлась продолжением морской перевозки, а следовательно, к ответственности перевозчика за утрату груза должен применяться предел ответственности, установленный морским законодательством Германии, а именно 2 СПЗ за каждый кг утраченного груза.

Согласно ст. 788 ГК РФ взаимоотношения транспортных организаций при перевозке грузов разными видами транспорта по единому транспортному документу, а также порядок организации этих перевозок устанавливаются соглашениями между этими организациями в соответствии с законом о прямых смешанных перевозках (такой закон в России еще не принят). Это правило воспроизводится также в транспортном законодательстве (например, в ст. 66 УЖТ РФ).

В соответствии с Законом ответственность экспедитора при перевозках грузов в международном сообщении строится по принципу сетевой ответственности: если нарушение экспедитором своего обязательства произошло по вине перевозчика, экспедитор несет ответственность перед клиентом на основании правил, по которым перед экспедитором отвечает соответствующий перевозчик (п. 2 ст. 6 Закона). В связи с этим нельзя согласиться с мнением Н.В. Морозовой о том, что "указанное правило действует при осуществлении как внутрироссийских перевозок, так и международных перевозок, с одним исключением: предел ответственности в международных перевозках, когда используются соответствующие экспедиторские документы, определяется не транспортным уставом или кодексом, а непосредственно Законом "О транспортно-экспедиционной деятельности" <1>. Предел ответственности экспедитора в указанном автором случае будет определяться не упомянутым Законом, а соответствующей транспортной конвенцией, и лишь при ее отсутствии (неприменимости) будут применяться правила Закона.

В соответствии с Законом экспедитор должен возместить клиенту реальный ущерб за утрату (повреждение) вверенного ему груза в размере его объявленной ценности, а если стоимость груза не объявлялась - в размере его действительной стоимости. Однако экспедитор не будет нести ответственность, если докажет, что утрата (повреждение) груза произошли вследствие обстоятельств, которые экспедитор не мог предотвратить и устранение которых от него не зависело (п. 1 ст. 7). При этом ответственность экспедитора не может превышать 2 СПЗ за 1 кг утраченного (поврежденного) груза, если более высокая сумма не возмещена лицом, за которое отвечает экспедитор (п. 2 ст. 7). Однако это правило не применяется, если экспедитор не докажет, что утрата (повреждение) принятого для экспедирования груза возникли не вследствие его собственного действия или собственного бездействия, совершенных умышленно или по грубой неосторожности (п. 4 ст. 6).

Согласно Закону предел ответственности экспедитора за неисполнение (ненадлежащее исполнение) обязанностей, предусмотренных договором транспортной экспедиции, не может превышать 666,67 СПЗ за место или иную единицу отгрузки. Это правило не применяется, если экспедитор не докажет, что утрата (повреждение) принятого для экспедирования груза возникли не вследствие его собственного действия или собственного бездействия, совершенных умышленно или по грубой неосторожности (п. п. 3 и 4 ст. 6). Установление в Законе общего предела ответственности экспедитора в 666,67 СПЗ за единицу утраченного (поврежденного) груза может повлечь определенные отрицательные последствия для клиента, когда согласно применимому национальному праву или транспортной конвенции предел ответственности перевозчика превысит указанную сумму. В этом смысле как с юридической, так и с экономической точки зрения было бы логично ограничиться положением о сетевой ответственности экспедитора перед клиентом на основании п. 2 ст. 6 Закона.

Таким образом, если в ст. 170 КТМ РФ и в ст. 4 Правил Гаага-Висби исчисление пределов ответственности по дуалистической системе оправдано соображениями практического удобства, то установление общего предела ответственности в Законе выглядит нелогичным. Установление Законом двойного ограничения ответственности экспедитора вкупе с юридической неудачностью положений Закона об ответственности экспедитора, оказывающего услуги при международных перевозках, способны породить вполне предсказуемые трудности в толковании и применении Закона на практике. Не вносят определенности в понимание указанных положений Закона и имеющиеся в литературе его комментарии <1>.

Исходя из правил формальной логики, положения п. 3 ст. 6 Закона (устанавливающей общий предел ответственности в 666,67 СПЗ) и п. п. 1 и 2 ст. 7 Закона (устанавливающих предел 2 СПЗ за утрату или повреждение груза) можно толковать двояко:

1. 
   как нормы Закона, относящиеся к разным ситуациям;
   
2. 
   как нормы, могущие применяться совместно.
   

1. 
   ответственность при условии использования соответствующих экспедиторских документов и при возникновении ущерба иного, нежели утрата (повреждение) груза (предел ответственности экспедитора - 666,67 СПЗ за место или иную единицу отгрузки);
   
2. 
   ответственность при использовании соответствующих экспедиторских документов и при возникновении ущерба в виде утраты (повреждения) груза (предел ответственности экспедитора - 2 СПЗ за 1 кг общего веса утраченного (поврежденного) груза);
   
3. 
   иные случаи ответственности, определяемые в соответствии с применяемым российским правом, относящимся к оказанию экспедиторских услуг во внутрироссийских сообщениях <1>.
   

Вторая точка зрения состоит в том, что по смыслу Закона предел ответственности экспедитора 666,67 СПЗ за место или иную единицу отгрузки (п. 3 ст. 6) является общим основанием ограничения ответственности экспедитора и применяется также в случае, если в соответствии с п. п. 1 и 2 ст. 7 Закона ответственность экспедитора наступает в случае ущерба в виде утраты (повреждения) груза. Иными словами, Закон устанавливает двойное ограничение ответственности экспедитора:

Удовлетворяя исковые требования, суд первой инстанции применил ст. 7 Закона, согласно которой экспедитор несет ответственность перед клиентом в виде возмещения реального ущерба за утрату груза, принятого к перевозке без объявления ценности, в размере действительной (документально подтвержденной) стоимости груза. Поскольку ценность груза в международной товарно-транспортной накладной (CMR) не указана, суд сделал вывод о том, что в соответствии с п. 28 Основных условий осуществления международных перевозок грузов советским автомобильным транспортом она определяется на основании контракта с российским ООО "Водолей+". Однако кассационная инстанция принятые по делу судебные акты отменила, поскольку ст. 23 ЦМР 1956 г. предусмотрены иные порядок и размер исчисления и возмещения стоимости утраченного при перевозке груза, чем это установлено ст. 796 ГК РФ.

Так, в одном из дел, рассмотренных государственным арбитражным судом <1>, российское ООО обратилось с иском к железной дороге о взыскании суммы убытков, составляющих стоимость недостачи груза. Суд первой инстанции пришел к выводу, что у другого российского ОАО, в интересах которого действует истец, отсутствует ущерб. В своей апелляционной жалобе истец просил решение суда отменить, ссылаясь на то, что в соответствии со ст. 29 СГМС право предъявления претензий, основанных на договоре перевозки, принадлежит отправителю либо получателю. Апелляционная инстанция установила, что истец на основании договора поставки на оказание агентских, субагентских и иных услуг по поручению третьего лица произвел отгрузку груза по накладной. Груз следовал по международной накладной, в связи с чем взаимоотношения сторон регулируются СМГС. Грузополучателем на станции назначения установлена недостача груза, что подтверждается коммерческим актом и актом экспертизы.

В соответствии с п. 1 ст. 4 АПК РФ заинтересованное лицо вправе обратиться в арбитражный суд за защитой своих нарушенных или оспариваемых прав и законных интересов в порядке АПК РФ. В соответствии с контрактом на поставку российское ОАО является продавцом товара, а право собственности на товар и риски случайной потери и ущерба по количеству или качеству товара переходят от продавца к покупателю в момент сдачи груза перевозчику. Покупатель груза полностью оплатил товар. При указанных обстоятельствах суд первой инстанции сделал правильный вывод о том, что законные права и интересы российского ООО в результате недостачи груза не нарушены, поскольку право собственности на товар и риски случайной потери или ущерба по количеству или качеству товара перешли от ООО к покупателю товара. Вопрос о вине железной дороги не являлся предметом доказывания в рамках настоящего дела, так как истец в рамках заявленных исковых требований не доказал нарушения его прав в результате недостачи груза, поскольку в соответствии с контрактом купли-продажи право собственности на товар перешло к покупателю. В связи с этим удовлетворение исковых требований ООО в части взыскания с железной дороги суммы ущерба не будет являться препятствием для предъявления аналогичного иска покупателем товара, который будет основывать свое право на иск не на § 7 ст.

Таким образом, страхование грузовладельцем груза не означает, что перевозчику не следует страховать свою ответственность за его несохранность, поскольку в конечном счете после выплаты грузовладельцу страхового возмещения страховщик в порядке суброгации обратит свои требования к перевозчику.

Обращение к документам, регулирующим отношения по перевозке, при рассмотрении споров из купли-продажи характерно и для российской судебно-арбитражной практики.

Вместе с тем следует подчеркнуть обособленный характер отношений из договоров перевозки и купли-продажи. Как отмечает О.Н. Садиков, "при урегулировании споров, возникающих из договора внешнеторговой купли-продажи, его участники нередко смешивают отношения купли-продажи и транспортировки и руководствуются при этом правовыми нормами, относящимися к договору перевозки, что не позволяет им надлежащим образом устранять возникшие разногласия" <1>. Кроме того, "различие в подведомственности требований из договоров международной купли-продажи и перевозки порождает определенные неудобства при разрешении споров, если по имеющимся материалам несохранность доставленного груза связана с виной как поставщика, так и перевозчика. Исключается возможность привлечения их обоих к участию в споре в качестве соответчиков, а принудительное разрешение внешнеторговых споров нередко проходит в два этапа: сначала судебный (по требованию к перевозчику), а затем арбитражный (по требованию к участнику договора купли-продажи)" <2>.

Так, в одном из дел <1> МКАС отметил, что при определении права, подлежащего применению при разрешении спора, необходимо исходить из следующих положений. Заключенный сторонами контракт представляет собой внешнеторговую сделку по поставке товара на условиях FCA. Таким образом, между истцом и ответчиком возникли две группы правоотношений: из поставки, где истец выступает в качестве покупателя, а ответчик - в качестве продавца (поставщика), и из перевозки, где истец является грузополучателем, а ответчик - грузоотправителем. При связи этих двух групп отношений они являются самостоятельными и подлежат различному правовому регулированию. Обусловленное контрактом соглашение сторон о применимом праве не может выходить по своему объему за пределы содержания данного контракта как договора, опосредующего отношения поставки, и предусматривать применение к отношениям сторон правовых норм национального законодательства, регулирующих иные, не поставочные отношения, в частности отношения перевозки.

Поскольку отношения ответчика как грузоотправителя и истца как грузополучателя, связанные с перевозкой товара, предусмотренного контрактом, имеют иную правовую основу, чем отношения сторон, связанные с поставкой товара, и находятся за рамками условий контракта, ссылка сторон на применение ТУЖД РФ как вытекающая из соглашения сторон о применимом праве необоснованна. К отношениям сторон, вытекающим из перевозки товара в прямом международном железнодорожном грузовом сообщении между Россией и Республикой Казахстан, применяется СМГС, участниками которого являются оба государства.

3.4. Международные расчетные отношения

В общем плане международные расчетные отношения можно определить как отношения, складывающиеся между банками и их клиентами по поводу платежей, которые должны проследовать за границу. Международные расчетные отношения связаны с внешнеэкономическими сделками главным образом в силу двух факторов.

наименование "вексель", включенное в текст документа;

В этом деле российское ООО обратилось в арбитражный суд с иском к российскому ЗАО (векселедатель), а также к железной дороге (авалист векселедателя) о взыскании с ответчиков вексельной суммы, процентов, пени и издержек по протестам векселей в неплатеже. Решением арбитражного суда первой инстанции со ссылкой на нормы Положения о переводном и простом векселе, а также ГК РФ требования истца были удовлетворены.

1. 
   обязательства, принятого вне территории одного из государств-участников;
   
2. 
   закона, подлежащего применению согласно этим принципам, но не являющегося законом одного из государств-участников.
   

безусловный приказ платить определенную денежную сумму; срок платежа;

В российской судебной практике встречаются примеры необоснованного применения судами положений Конвенции о коллизиях в отношении векселей.

Кассационная инстанция отменила акты нижестоящих судов. Во-первых, согласно ст. 815 ГК РФ отношения сторон по векселю регулируются вексельным законодательством, и суду следовало применить п. 16 Положения о переводном и простом векселе 1937 г., а не п. 1 ст. 302 ГК РФ. Во- вторых, суды неправильно истолковали ст. 9 Конвенции о коллизиях в отношении векселей, поскольку в России в соответствии со ст. 1 Конвенции, устанавливающей ЕВЗ, было введено в действие Положение о переводном и простом векселе 1937 г. Это Положение является внутренним законом России, регулирующим вексельное обращение на территории России в соответствии с ЕВЗ. Какое-либо отклонение в применении принятого вексельного законодательства недопустимо. Кроме того, Конвенция о коллизиях в отношении векселей вообще не подлежала применению, так как сторонами по данному делу являются российские юридические лица.

Решением арбитражного суда первой инстанции (поддержанным апелляционной инстанцией) исковые требования были удовлетворены. При этом суд отклонил доводы ответчика о том, что спорный вексель имеет дефект формы и что отсутствует документ, подтверждающий легализацию векселя, так как, по мнению суда, спорный вексель составлен в соответствии с российским законодательством, имеет аваль российского юридического лица и не требует легализации, поскольку на нем только наименование векселедателя и его местонахождение выполнено с применением латинского шрифта.

Показательно, что и при повторном разбирательстве дела российские инстанции так и не сослались на коллизионные нормы Конвенции о коллизиях в отношении векселей. Справедливо отклонив просьбу ответчика о применении коллизионных норм российского законодательства для односторонних сделок (ст. 1217 ГК РФ) как неприменимых к векселям, суды никак не обосновали выбор американского права как права, регулирующего форму векселя и другие правоотношения, связанные с выдачей спорного векселя. В данном случае в отношении формы векселя и обязательств акцептанта суды должны были руководствоваться ст. ст. 3 и 4 Конвенции о коллизиях в отношении векселей, устанавливающих, что форма, в которой приняты обязательства по векселю, определяется законом той страны, на территории которой эти обязательства были подписаны (ст. 3), а действие, которое производят подписи других лиц, обязанных по векселю, определяется по закону той страны, на территории которой подписи были даны (ст. 4).

Хотя праву Англии и США категория абстрактных обязательств неизвестна и обязательство признается действительным лишь при наличии встречного удовлетворения (consideration), если только оно не выражено в форме документа "за печатью" (deed), "в отношении векселей презюмируется, что вексель выдан за предоставленное встречное удовлетворение, а для исключения сомнений по этому вопросу на векселях пишется, что "встречное удовлетворение получено" (value received) <1>. Однако, как отмечает Д.Л. Иванов, "отсутствие такой оговорки в векселе, с точки зрения закона, безразлично" и "ссылка на основание в тексте векселя, если она при этом не затрагивает безусловности вексельного обязательства, не имеет никакой юридической силы" <2>.

Вместе с тем в материалах рассматриваемого дела отсутствует указание на то, исследовал ли суд вопрос о том, соблюдены ли требования американского права относительно каузального характера выданного в США векселя.

Стоит отметить, что вексельному законодательству стран англо-американского права неизвестен институт аваля <1>, поэтому суд был вынужден применить нормы ЕТК об аккомодации, хотя, по мнению Е.А. Васильева, ЕТК США в ст. 4-41b предусматривает возможность предоставления гарантии платежа по оборотному документу <2>.

Судами первой и апелляционной инстанций "правильно определено право, подлежащее применению, - Единообразный торговый кодекс США 1962 г., регулирующий спорные правоотношения, поскольку вексель, из которого заявлен иск, был выдан в США, которые не присоединились к Конвенции о Единообразном законе о переводном и простом векселе 1930 г. Согласно ст. 1217 Гражданского кодекса Российской Федерации, к обязательствам, возникающим из односторонних сделок, если иное не вытекает из закона, условий или существа сделки либо совокупности обстоятельств дела, применяется право страны, где находится место жительства или основное место деятельности стороны, принимающей на себя обязательства по односторонней сделке. Обязательство по оплате выданного в США векселя, то есть основное обстоятельство, принял на себя векселедатель, находящийся в США. Аваль (вексельное поручительство) представляет собой обеспечительную сделку, то есть является сделкой производной, подчиненной основной сделке, а поэтому к авалю должны применяться нормы права США, то есть права, которому подчинена основная сделка".

Как известно, ЕТК США является модельным документом, имеющим свою версию в каждом штате США. Вопрос же о применении к вексельным отношениям законов конкретного штата, а также Закона США о ценных бумагах 1933 г. судом не исследовался. Указание суда на то, что ответчик не представил суду доказательства несоответствия норм ЕТК США законодательству штата Орегон, выглядит неуклюже, поскольку суд сам отметил, что им "исследованы нормы Единого торгового кодекса США, РЕГУЛИРУЮЩИЕ спорные правоотношения" (выделено мной. - В.К.).

В приведенном Постановлении кассационной инстанции судом были допущены ошибки в применении коллизионных норм. Для разрешения вопроса о применимом к векселю праве суд не обратился к коллизионным нормам Конвенции о коллизиях в отношении векселей. Во-первых, судом не применены положения Конвенции о форме векселя (ст. 3): вексель был выдан на территории Кипра, а следовательно, его форма подчинялась праву Кипра. Во-вторых, суд не исследовал вопрос о вексельной правоспособности филиала, в частности его способности принимать вексель: векселедателем являлась кипрская компания, держателем - учрежденный на Кипре филиал российского ОАО, однако правовой статус последнего (включая вопрос о взаимоотношениях между таким филиалом и его учредителем - российским ОАО) судом не анализировался.

§ 4. Международные торговые договоры и соглашения ВТО как регуляторы внешнеэкономических сделок

Одним из регуляторов внешнеэкономических сделок выступают международные торговые договоры. Часть норм таких договоров определенно направлена на регулирование внешнеэкономических сделок, и поэтому мы рассматриваем их как выражение материально- правового метода регулирования. Однако в основном такие договоры содержат нормы общего характера, направленные на регулирование широкого комплекса торгово-экономических отношений России и зарубежных стран.

Среди торговых договоров выделяют разновидности начиная от наиболее общих (договоры о торговле и мореплавании, другие торговые соглашения) до более конкретных (соглашения о товарных поставках, товарообороте и платежах, клиринговые соглашения, торговые конвенции). Для целей настоящей работы наибольший интерес представляют последние из перечисленных, поскольку они содержат положения, некоторые из которых непосредственно касаются экономических интересов отдельных участников внешнеэкономических сделок, такие как некоторые условия поставок согласованных товаров, сроки, порядок расчетов, перечни товаров.

В соответствии с такими договорами государство-участник обязуется "содействовать заключению соответствующих внешнеторговых сделок его национальными физическими и юридическими лицами" <1>. "На базе межправительственных соглашений о товарообороте, - отмечает Л.А. Лунц, - внешнеторговые организации различных стран заключают между собой конкретные внешнеторговые сделки" <2>. В.С. Поздняков и М.М. Богуславский рассматривают международные соглашения, такие как соглашения о товарообороте и платежах, не как источники международного частного права, а как "юридические факты, порождающие международные обязательственные отношения между самими государствами: по обеспечению... поставок товаров, по предоставлению кредитов" <3>.

Соглашения о товарообороте уточняются ежегодными протоколами. На практике возникали ситуации, когда заключенные во исполнение протокола (международное соглашение) предыдущего года, но не исполненные в текущем году договоры поставки (гражданско-правовые сделки) подлежали изменению либо аннулированию лишь в случае, когда два правительства в порядке исключения прямо договаривались об этом <1>.

Следовательно, в данном случае соглашение правительства является основанием для изменения или прекращения гражданско-правовых обязательств сторон из внешнеэкономических сделок.

Не совсем ясна ситуация с международными договорами бывшего СССР об экономическом и техническом сотрудничестве с развивающимися странами. Ранее такие договоры дополнялись основанными на них контрактами (гражданско-правовыми сделками) между предприятиями соответствующих стран <1>. "Содержание контрактов, заключаемых во исполнение международных соглашений по экономическому и техническому сотрудничеству, в значительной мере предопределены этими... соглашениями." <2>

В настоящее время известна практика заключения межправительственных соглашений, касающихся реализации какого-либо крупномасштабного проекта (например, строительство или реконструкция). "Затем на базе уже имеющегося межправительственного соглашения, - отмечают Г.К. Дмитриева и И.С. Мартынов, - предприятия-контрагенты заключают подрядный, гражданско- правовой договор, конкретизируя и развивая положения международного договора" <1>. По нашему мнению, юридически неверно говорить о конкретизации международного договора. Так, заключая гражданско-правовую (внутреннюю) сделку, стороны с помощью договора регулируют свои отношения, но не конкретизируют законодательство.

В итоге следует согласиться с точкой зрения Л.А. Лунца по поводу природы торговых договоров: "По существу, в названных договорах говорится о таких правах, которые СВЯЗАНЫ С ТОРГОВЛЕЙ, НО ЛИШЬ ЧАСТИЧНО ОТНОСЯТСЯ К ОБЛАСТИ ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА" <1>

Кредитные соглашения как разновидность торговых договоров либо касаются предоставления кредитов самими государствами, либо определяют основные условия предоставления кредитов, а сами кредиты предоставляются не государствами, а другими субъектами (банками, фирмами) <1>. Интересный подход обнаруживаем у А.Б. Альтшуллера. Указывая на комплексный характер правового регулирования валютных отношений (нормами международного публичного права, международного частного права, гражданского права), автор отмечал, что в результате заключения межгосударственного соглашения, например торгового, подлежат применению международно-правовые нормы, касающиеся, например, предоставления кредита. "Вступление в действие данной категории норм означает, что в необходимых случаях... следует руководствоваться также общими началами международного публичного права... Вместе с тем реализация правоотношений государств по такому соглашению влечет включение в сферу кредитных связей, например банковского механизма, и тогда возникают кредитные (по своей природе гражданско-правовые) отношения между банками стран (государственными, коммерческими), а это, в свою очередь, обуславливает применение соответствующих норм гражданско-правового... характера..." <2>.

Как отмечает Л.А. Лунц, "кредитные соглашения между государствами относятся к сфере международного публичного права, а не к сфере гражданского права... В подобных случаях государства в отношениях между собой используют цивилистическую технику, но отношения остаются в сфере международного права. Такого рода отношения могут регулироваться лишь нормами международного публичного права..." <1>.

Х.Р. Шамсиев задается вопросом: являются ли соглашения о межгосударственном кредите международными договорами или коммерческими (в нашем понимании внешнеэкономическими) сделками? С точки зрения автора, "на практике, при наличии сомнений, имеется в виду международно-правовой характер данного соглашения" <1>. Следует отметить довольно вольную трактовку автором положений межгосударственных соглашений, оформляющих внешнее заимствование. По его мнению, "должники и кредиторы при урегулировании возникших отношений по внешнему долгу не только в частноправовых соглашениях, но и в рамках международного договора применяют различные гражданско-правовые механизмы, такие как "обеспечение исполнения обязательств" залогом акций и иных ценных бумаг, "перевод долга", "новации долга", "зачет"... "уплата процентов" за пользование кредитом и за просрочку исполнения денежных обязательств". Отсюда делается вывод: "наличие частноправовых элементов в указанных отношениях может служить основанием для возможного применения к этим отношениям правил международного частного права..." <2>.

Представляется, что в отношениях по межгосударственному долгу классические для международного частного права принципы определения применимого права использованы быть не могут. Действительно, если в Соглашении между Правительством РФ и Правительством Украины о взаиморасчетах, связанных с разделом Черноморского флота 1997 г. <1>, сказано, что Российская Сторона уплачивает Украинской Стороне проценты по ставке Libor+1% годовых для шестимесячных депозитов, это может повлечь необходимость привлечения национального законодательства. Однако такое законодательство привлекается для этого конкретного случая, и его определение осуществляется не на основании коллизионных норм, а по соглашению между Договаривающимися сторонами, а если спор стал предметом судебного разбирательства, то суд может применить нормы, которые являются совпадающими по законам обоих государств, или применить свое национальное законодательство на основе закона суда (lex fori). Во всяком случае, суд не должен обращаться к конкретным коллизионным привязкам своего законодательства, поскольку они регулируют отношения принципиально иного характера. Как отмечает М.М. Богуславский, "очевидно, общие правила о применении права, установленные действующим российским законодательством... могут применяться к отношениям, в которых государство участвует иным образом, чем при осуществлении суверенных функций" <2>.

Предстоящее вступление России во Всемирную торговую организацию будет сопровождаться присоединением к основным документам данной международной организации - Генеральному соглашению по тарифам и торговле (ГАТТ) <1> (в редакции 1994 г.), а также Соглашению по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности 1994 г. <2> (Соглашение ТРИПС), Генеральному соглашению по торговле услугами 1994 г. (ГАТС) <3>.

Данные соглашения будут оказывать непосредственное регулирующее действие на внутренние гражданские правоотношения и на заключение внешнеэкономических сделок. Прежде всего, российские экспортеры перестанут подвергаться дискриминационным ограничениям в торговле с зарубежными партнерами, поскольку на них будут распространяться единые стандартные требования, касающиеся как ввозимой продукции, так и уплаты таможенных пошлин. В настоящее время российские экспортеры платят ввозные пошлины в большем размере, чем поставщики из иных стран, а в некоторых случаях к ним применяются специальные антидемпинговые меры.