Анна Каренина

часть своего имения. После этого Кити с невольною улыбкой умиления вспомнила
сконфуженность своего мужа, его неод нократные неловкие под ход ы к занимавшему его
д елу и как он, наконец, прид умав од но-ед инственное сред ство, не оскорбив, помочь
Долли, пред ложил Кити отд ать ей свою часть именья, о чем она прежд е не д огад алась.
«Какой же он неверующий? С его серд цем, с этим страхом огорчить кого-нибуд ь, д аже
ребенка! Все д ля д ругих, ничего д ля себя. Сергей Иванович так и д умает, что это
обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с д етьми на его
опеке. Все эти мужики, которые кажд ый д ень приход ят к нему, как буд то он обязан им
служить».
«Да, только буд ь таким, как твой отец, только таким», — проговорила она, перед авая
Митю няне и притрогиваясь губой к его щечке.

VIII
С той минуты, как при вид е любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул
на вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убежд ения, которые
незаметно д ля него, в период от д вад цати д о трид цати четырех лет, заменили его д етские
и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без
малейшего знания о том, откуд а, д ля чего, зачем и что она такое. Организм, разрушение
его, неистребимость материи, закон сохранения силы, развитие — были те слова, которые
заменили ему прежнюю веру. Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши
д ля умственных целей; но д ля жизни они ничего не д авали, и Левин вд руг почувствовал
себя в положении человека, который променял бы теплую шубу на кисейную од ежд у и
который в первый раз на морозе несомненно, не рассужд ениями, а всем существом своим
убед ился бы, что он все равно что голый и что он неминуемо д олжен мучительно
погибнуть.
С той минуты, хотя и не отд авая себе в том отчета и прод олжая жить по-прежнему,
Левин не переставал чувствовать этот страх за свое незнание.
Кроме того, он смутно чувствовал, что то, что он называл своими убежд ениями, было
не только незнание, но что это был такой склад мысли, при котором невозможно было
знание того, что ему нужно было.
Первое время женитьба, новые рад ости и обязанности, узнанные им, совершенно
заглушили эти мысли; но в послед нее время, после род ов жены, когд а он жил в Москве
без д ела, Левину все чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее стал пред ставляться
требовавший разрешения вопрос.
Вопрос д ля него состоял в след ующем: —"Если я не признаю тех ответов, которые
д ает христианство на вопросы моей жизни, то какие я признаю ответы?» И он никак не
мог найти во всем арсенале своих убежд ений не только каких-нибуд ь ответов, но ничего
похожего на ответ.
Он был в положении человека, отыскивающего пищу в игрушечных и оружейных
лавках.
Невольно, бессознательно д ля себя, он теперь во всякой книге, во всяком разговоре, во
всяком человеке искал отношения к этим вопросам и разрешения их.
Более всего его при этом изумляло и расстраивало то, что большинство люд ей его
круга и возраста, заменив, как и он, прежние верования такими же, как и он, новыми
убежд ениями, не вид ели в этом никакой бед ы и были совершенно д овольны и спокойны.
Так что, кроме главного вопроса, Левина мучали еще д ругие вопросы: — искренни ли эти
люд и? не притворяются ли они? или не иначе ли как-нибуд ь, яснее, чем он, понимают
они те ответы, которые д ает наука на занимающие его вопросы? И он старательно изучал
и мнения этих люд ей и книги, которые выражали эти ответы.
Од но, что он нашел с тех пор, как вопросы эти стали занимать его, было то, что он
ошибался, пред полагая по воспоминаниям своего юношеского, университетского круга,
что религия уж отжила свое время и что ее более не существует. Все хорошие по жизни
близкие ему люд и верили. И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей
Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом д етстве, и
д евяносто д евять сотых русского народ а, весь тот народ , жизнь которого внушала ему
наибольшее уважение, верили.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убед ился, что люд и, разд елявшие с ним
од инаковые воззрения, ничего д ругого не под разумевали под ними и что они, ничего не

объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог
жить, а старались разрешить совершенно д ругие, не могущие интересовать его вопросы,
как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении д уши и т. п.
Кроме того, во время род ов жены с ним случилось необыкновенное д ля него событие.
Он, неверующий, стал молиться и в ту минуту, как молился, верил. Но прошла эта минута,
и он не мог д ать этому тогд ашнему настроению никакого места в своей жизни.
Он не мог признать, что он тогд а знал правд у, а теперь ошибается, потому что, как
только он начинал д умать спокойно об этом, все распад алось вд ребезги; не мог и
признать того, что он тогд а ошибался, потому что д орожил тогд ашним д ушевным
настроением, а признавая его д анью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был в
мучительном разлад е с самим собою и напрягал все д ушевные силы, чтобы выйти из него.
IX
Мысли эти томили и мучали его то слабее, то сильнее, но никогд а не покид али его. Он
читал и д умал, и чем больше он читал и д умал, тем д альше чувствовал себя от
преслед уемой им цели.
В послед нее время в Москве и в д еревне, убед ившись, что в материалистах он не
найд ет ответа, он перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и
Гегеля, и Шопенгауера — тех философов, которые не материалистически объясняли
жизнь.
Мысли казались ему плод отворны, когд а он или читал, или сам прид умывал
опровержения против д ругих учений, в особенности против материалистического; но как
только он читал или сам прид умывал разрешение вопросов, так всегд а повторялось од но
и то же. След уя д анному опред елению неясных слов, как д ух, воля, свобод а, субстанция,
нарочно вд аваясь в ту ловушку слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он
начинал как буд то что-то понимать. Но стоило забыть искусственный ход мысли и из
жизни вернуться к тому, что уд овлетворяло, когд а он д умал, след уя д анной нити, — и
вд руг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный д ом, и ясно было, что
постройка была сд елана из тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более
важного в жизни, чем разум.
Од но время, читая Шопенгауера, он под ставил на место его воли — любовь, и эта
новая философия д ня на д ва, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так
же завалилась, когд а он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною,
негреющею од ежд ой.
Брат Сергей Иванович посоветовал ему прочесть богословские сочинения Хомякова.
Левин прочел второй том сочинений Хомякова и, несмотря на оттолкнувший его сначала
полемический, элегантный и остроумный тон, был поражен в них учением о церкви. Его
поразила сначала мысль о том, что постижение божественных истин не д ано человеку, но
д ано совокупности люд ей, соед иненных любовью, — церкви. Его обрад овала мысль о том,
как легче было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все
верование люд ей, имеющую во главе бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже
принять верования в бога, в творение, в пад ение, в искупление, чем начинать с бога,
д алекого, таинственного бога, творения и т. д . Но, прочтя потом историю церкви
католического писателя и историю церкви православного писателя и увид ав, что обе
церкви, непогрешимые по сущности своей, отрицают од на д ругую, он разочаровался и в
хомяковском учении о церкви, и это зд ание рассыпалось таким же прахом, как и

философские постройки.
Всю эту весну он был не свой человек и пережил ужасные минуты.
«Без знания того, что я такое и зачем я зд есь, нельзя жить. А знать я этого не могу,
след овательно нельзя жить», — говорил себе Левин.
«В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном пространстве
выд еляется пузырек-организм, и пузырек этот под ержится и лопнет, и пузырек этот — я».
Это была мучительная неправд а, но это был ед инственный, послед ний результат
вековых труд ов мысли человеческой в этом направлении.
Это было то послед нее верование, на котором строились все, во всех отраслях,
изыскания человеческой мысли. Это было царствующее убежд ение, и Левин из всех
д ругих объяснений, как все-таки более ясное, невольно, сам не зная когд а и как, усвоил
именно это.
Но это не только была неправд а, это была жестокая насмешка какой-то злой силы,
злой, противной и такой, которой нельзя было под чиняться.
Над о было избавиться от этой силы. И избавление было в руках кажд ого. Над о было
прекратить эту зависимостъ от зла. И было од но сред ство — смерть.
И, счастливый семьянин, зд оровый человек, Левин был несколько раз так близок к
самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ход ить с ружьем,
чтобы не застрелиться.
Но Левин не застрелился и не повесился и прод олжал жить.
X
Когд а Левин д умал о том, что он такое и д ля чего он живет, он не наход ил ответа и
приход ил в отчаянье; но когд а он переставал спрашивать себя об этом, он как буд то знал,
и что он такое и д ля чего он живет, потому что тверд о и опред еленно д ействовал и жил;
д аже в это послед нее время он горазд о тверже и опред еленнее жил, чем прежд е.
Вернувшись в начале июня в д еревню, он вернулся и к своим обычным занятиям.
Хозяйство сельское, отношения с мужиками и сосед ями, д омашнее хозяйство, д ела сестры
и брата, которые были у него на руках, отношения с женою, род ными, заботы о ребенке,
новая пчелиная охота, которою он увлекся с нынешней весны, занимали все его время.
Дела эти занимали его не потому, чтоб он оправд ывал их д ля себя какими-нибуд ь
общими взгляд ами, как он это д елывал прежд е; напротив, теперь, с од ной стороны,
разочаровавшись неуд ачей прежних пред приятий д ля общей пользы, с д ругой стороны,
слишком занятый своими мыслями и самым количеством д ел, которые со всех сторон
наваливались на него, он совершенно оставил всякие соображения об общей пользе, и
д ела эти занимали его только потому, что ему казалось, что он д олжен был д елать то, что
он д елал, — что он не мог иначе.
Прежд е (это началось почти с д етства и все росло д о полной возмужалости), когд а он
старался сд елать что-нибуд ь такое, что сд елало бы д обро д ля всех, д ля человечества, д ля
России, д ля всей д еревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама
д еятельность всегд а бывала несклад ная, не было полной уверенности в том, что д ело
необход имо нужно, и сама д еятельность, казавшаяся сначала столь большою, все
уменьшаясь и уменьшаясь, сход ила на нет; теперь же, когд а он после женитьбы стал
более и более ограничиваться жизнью д ля себя, он, хотя не испытывал более никакой
рад ости при мысли о своей д еятельности, чувствовал уверенность, что д ело его
необход имо, вид ел, что оно спорится горазд о лучше, чем прежд е, и что оно все

становится больше и больше.
Теперь он, точно против воли, все глубже и глубже врезывался в землю, как плуг, так
что уж и не мог выбраться, не отворотив борозд ы.
Жить семье так, как привыкли жить отцы и д ед ы, то есть в тех же условиях
образования и в тех же воспитывать д етей, было, несомненно, нужно. Это было так же
нужно, как обед ать, когд а есть хочется; и д ля этого так же нужно, как приготовить обед ,
нужно было вести хозяйственную машину в Покровском так, чтобы были д оход ы. Так же
несомненно, как нужно отд ать д олг, нужно было д ержать род овую землю в таком
положении, чтобы сын, получив ее в наслед ство, сказал так же спасибо отцу, как Левин
говорил спасибо д ед у за все то, что он настроил и насад ил. И д ля этого нужно было не
отд авать землю внаймы, а самому хозяйничать, д ержать скотину, навозить поля, сажать
леса.
Нельзя было не д елать д ел Сергея Ивановича,сестры, всех мужиков, ход ивших за
советами и привыкших к этому, как нельзя бросить ребенка, которого д ержишь уже на
руках. Нужно было позаботиться об уд обствах приглашенной свояченицы с д етьми и
жены с ребенком, и нельзя было не быть с ними хоть малую часть д ня.
И все это вместе с охотой за д ичью и новой пчелиной охотой наполняло всю ту жизнь
Левина, которая не имела д ля него никакого смысла, когд а он д умал.
Но кроме того, что Левин тверд о знал, чтó ему над о д елать, он точно так же знал, как
ему над о все это д елать и какое д ело важнее д ругого.
Он знал, что нанимать рабочих над о было как можно д ешевле; но брать в кабалу их,
д авая вперед д еньги, д ешевле, чем они стоят, не над о было, хотя это и было очень
выгод но. Прод авать в бескормицу мужикам солому можно было, хотя и жалко было их; но
постоялый д вор и питейный, хотя они и д оставляли д оход , над о было уничтожить. За
порубку лесов над о было взыскивать сколь возможно строже, но за загнанную скотину
нельзя было брать штрафов, и хотя это и огорчало караульщиков и уничтожало страх,
нельзя было не отпускать загнанную скотину.
Петру, платившему ростовщику д есять процентов в месяц, нужно было д ать взаймы,
чтобы выкупить его; но нельзя было спустить и отсрочить оброк мужикам-
неплательщикам. Нельзя было пропустить приказчику то, что лужок не был скошен и
трава пропала зад аром; но нельзя было и косить восемьд есят д есятин, на которых был
посажен молод ой лес. Нельзя было простить работнику, ушед шему в рабочую пору д омой
потому, что у него отец умер, как ни жалко было его, и над о было расчесть его д ешевле за
прогульные д орогие месяцы; но нельзя было и не выд авать месячины старым, ни на что
не нужным д воровым.
Левин знал тоже, что, возвращаясь д омой, над о было прежд е всего ид ти к жене,
которая была незд орова; а мужикам, д ожид авшимся его уже три часа, можно было еще
под ожд ать; и знал, что, несмотря на все уд овольствие, испытываемое им при сажании роя,
над о было лишиться этого уд овольствия и, пред оставив старику без себя сажать рой,
пойти толковать с мужиками, нашед шими его на пчельнике.
Хорошо ли, д урно ли он поступал, он не знал и не только не стал бы теперь
д оказывать, но избегал разговоров и мыслей об этом.
Рассужд ения привод или его в сомнения и мешали ему вид еть, чтó д олжно и чтó не
д олжно. Когд а же он не д умал, а жил, он не переставая чувствовал в д уше своей
присутствие непогрешимого суд ьи, решившего, который из д вух возможных поступков
лучше и который хуже; и как только он поступал не так, как над о, он тотчас же чувствовал
это.

Так он жил, не зная и не вид я возможности знать, что он такое и д ля чего живет на
свете, и мучаясь этим незнанием д о такой степени, что боялся самоубийства, и вместе с
тем тверд о проклад ывая свою особенную, опред еленную д орогу в жизни.
XI
В тот д ень, как Сергей Иванович приехал в Покровское, Левин наход ился в од ном из
своих самых мучительных д ней.
Было самое спешное рабочее время, когд а во всем народ е проявляется такое
необыкновенное напряжение самопожертвования в труд е, какое не проявляется ни в
каких д ругих условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люд и,
проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не повторялось кажд ый год и
если бы послед ствия этого напряжения не были так просты.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, д окосить луга, перед воить пар, обмолотить
семена и посеять озимое — все это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть
сд елать все это, над о, чтобы от старого д о малого все д еревенские люд и работали не
переставая в эти три-четыре нед ели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом,
луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отд авая сну не более д вух-трех
часов в сутки. И кажд ый год это д елается по всей России.
Проживя большую часть жизни в д еревне и в близких сношениях с народ ом, Левин
всегд а в рабочую пору чувствовал, что это общее народ ное возбужд ение сообщается и
ему.
С утра он езд ил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирд ы, и, вернувшись
д омой к вставанью жены и свояченицы, напился с ними кофею и ушел пешком на хутор,
гд е д олжны были пустить вновь установленную молотилку д ля приготовления семян.
Целый д ень этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и д ома разговаривая с
женою, с Долли, с д етьми ее, с тестем, д умал об од ном и од ном, что занимало его в это
время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: — «Что
же я такое? и гд е я? и зачем я зд есь?»
Стоя в холод ке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом
лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной
крыши, Левин гляд ел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и
горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому,
только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогруд ых ласточек, с присвистом
влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на
народ , копошившийся в темной и пыльной риге, и д умал странные мысли.
«Зачем все это д елается? — д умал он. — Зачем я тут стою, заставляю их работать? Из
чего они все хлопочут и стараются показать при мне свое усерд ие? Из чего бьется эта
старуха Матрена, моя знакомая? (Я лечил ее, когд а на пожаре на нее упала матица), —
д умал он, гляд я на худ ую бабу, которая, д вигая граблями зерно, напряженно ступала
черно-загорелыми босыми ногами по неровному жесткому току. — Тогд а она
вызд оровела; но не нынче-завтра, через д есять лет, ее закопают, и ничего не останется ни
от нее, ни от этой щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным д вижением
отбивает из мякины колос. И ее закопают, и пегого мерина этого разд утыми нозд рями
лошад ь, переступающую по д вигающемуся из-под нее наклонному колесу. — И ее
закопают, и Фед ора под авальщика с его курчавой, полною мякины бород ой и прорванной
на белом плече рубашкой закопают. А он разрывает снопы, и что-то команд ует, и кричит

на баб, и быстрым д вижением поправляет ремень на маховом колесе. И главное, не только
их, но меня закопают, и ничего не останется. К чему?»
Он д умал это и вместе с тем гляд ел на часы, чтобы расчесть, сколько обмолотят в час.
Ему нужно было это знать, чтобы, суд я по этому, зад ать урок на д ень.
«Скоро уж час, а только начали третью копну», — под умал Левин, под ошел к
под авальщику и, перекрикивая грохот машины, сказал ему, чтоб он реже пускал.
— Помногу под аешь, Фед ор! Вид ишь — запирается, оттого не споро. Разравнивай!
Почерневший от липнувшей к потному лицу пыли Фед ор прокричал что-то в ответ, но
все д елал не так, как хотелось Левину.
Левин, под ойд я к барабану, отстранил Фед ора и сам взялся под авать.
Проработав д о обед а мужицкого, д о которого уже оставалось нед олго, он вместе с
под авальщиком вышел из риги и разговорился, остановившись под ле сложенного на току
д ля семян аккуратного желтого скирд а жатой ржи.
Под авальщик был из д альней д еревни, из той, в которой Левин прежд е отд авал землю
на артельном начале. Теперь она была отд ана д ворнику внаймы.
Левин разговорился с под авальщиком Фед ором об этой земле и спросил, не возьмет ли
землю на буд ущий год Платон, богатый и хороший мужик той же д еревни.
— Цена д орога, Платону не выручить, Константин Дмитрич, — отвечал мужик,
выбирая колосья из потной пазухи.
— Да как же Кириллов выручает?
— Митюхе (так презрительно назвал мужик д ворника), Константин Дмитрич, как не
выручить! Этот нажмет, д а свое выберет. Он хрестьянина не пожалеет. А д яд я Фоканыч
(так он звал старика Платона) разве станет д рать шкуру с человека? Гд е в д олг, гд е и
спустит. Ан и не д оберет. Тоже человеком.
— Да зачем же он буд ет спускать?
— Да так, значит — люд и разные; од ин человек только д ля нужд ы своей живет, хоть
бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч — правд ивый старик. Он д ля д уши живет.
Бога помнит.
— Как бога помнит? Как д ля д уши живет? — почти вскрикнул Левин.
— Известно как, по правд е, по-божью. Вед ь люд и разные. Вот, хоть вас взять, тоже не
обид ите человека…
— Да, д а, прощай! — проговорил Левин, зад ыхаясь от волнения, и, повернувшись, взял
свою палку и быстро пошел прочь к д ому.
Новое рад остное чувство охватило Левина. При словах мужика о том, что Фоканыч
живет д ля д уши, по правд е, по-божью, неясные, но значительные мысли толпою как
буд то вырвались откуд а-то иззаперти и, все стремясь к од ной цели, закружились в его
голове, ослепляя его своим светом.
XII
Левин шел большими шагами по большой д ороге, прислушиваясь не столько к своим
мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько к д ушевному состоянию, прежд е никогд а
им не испытанному.
Слова, сказанные мужиком, произвели в его д уше д ействие электрической искры,
вд руг преобразившей и сплотившей в од но целый рой разрозненных, бессильных
отд ельных мыслей, никогд а не перестававших занимать его. Мысли эти незаметно д ля
него самого занимали его и в то время, когд а он говорил об отд аче земли.

Он чувствовал в своей д уше что-то новое и с наслажд ением ощупывал это новое, не
зная еще, что это такое.
«Не д ля нужд своих жить, а д ля бога. Для какого бога? Для бога. И что можно сказать
бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не над о жить д ля своих нужд , то есть
что не над о жить д ля того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а над о
жить д ля чего-то непонятного, д ля бога, которого никто ни понять, ни опред елить не
может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Фед ора? А поняв, усумнился в их
справед ливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?
Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яснее, чем я
понимаю что-нибуд ь в жизни, и никогд а в жизни не сомневался и не могу усумниться в
этом. И не я од ин, а все, весь мир од но это вполне понимают и в од ном этом не
сомневаются и всегд а согласны.
Фед ор говорит, что Кириллов, д ворник, живет д ля брюха. Это понятно и разумно. Мы
все, как разумные существа, не можем иначе жить, как д ля брюха. И вд руг тот же Фед ор
говорит, что д ля брюха жить д урно, а над о жить д ля правд ы, д ля бога, и я с намека
понимаю его! И я и миллионы люд ей, живших века тому назад и живущих теперь,
мужики, нищие д ухом и муд рецы, д умавшие и писавшие об этом, своим неясным языком
говорящие то же, — мы все согласны в этом од ном: — д ля чего над о жить и чтó хорошо. Я
со всеми люд ьми имею только од но тверд ое, несомненное и ясное знание, и знание это
не может быть объяснено разумом — оно вне его и не имеет никаких причин и не может
иметь никаких послед ствий.
Если д обро имеет причину, оно уже не д обро; если оно имеет послед ствие — наград у,
оно тоже не д обро. Стало быть, д обро вне цепи причин и след ствий.
И его-то я знаю, и все мы знаем.
А я искал чуд ес, жалел, что не вид ал чуд а, которое бы убед ило меня. А вот оно чуд о,
ед инственно возможное, постоянно существующее, со всех сторон окружающее меня, и я
не замечал его!
Какое же может быть чуд о больше этого?
Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страд ания?» —
д умал Левин, шагая по пыльной д ороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая
чувство утоления д олгого страд ания. Чувство это было так рад остно, что оно казалось ему
невероятным. Он зад ыхался от волнения и, не в силах ид ти д альше, сошел с д ороги в лес и
сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег,
облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
«Да, над о опомниться и обд умать, — д умал он, пристально гляд я на несмятую траву,
которая была перед ним, и след я за д вижениями зеленой букашки, под нимавшейся по
стеблю пырея и зад ерживаемой в своем под ъеме листом снытки. — Все сначала, —
говорил он себе, отворачивая лист снытки, чтобы он не мешал букашке, и пригибая
д ругую траву, чтобы букашка перешла на нее. — Что рад ует меня? Что я открыл?
Прежд е я говорил, что в моем теле, в теле этой травы и этой букашки (вот она не
захотела на ту траву, расправила крылья и улетела) совершается по физическим,
химическим, физиологическим законам обмен материи. А во всех нас, вместе с осинами, и
с облаками, и с туманными пятнами, совершается развитие. Развитие из чего? во что?
Бесконечное развитие и борьба?.. Точно может быть какое-нибуд ь направление и борьба в
бесконечном! И я уд ивлялся, что, несмотря на самое большое напряжение мысли по этому
пути, мне все-таки не открывается смысл жизни, смысл моих побужд ений и стремлений.
А смысл моих побужд ений во мне так ясен, что я постоянно живу по нем, и я уд ивился и

обрад овался, когд а мужик мне высказал его: — жить д ля бога, д ля д уши.
Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю. Я понял ту силу, которая не в од ном
прошед шем д ала мне жизнь, но теперь д ает мне жизнь. Я освобод ился от обмана, я узнал
хозяина».
И он вкратце повторил сам себе весь ход своей мысли за эти послед ние д ва год а,
начало которого была ясная, очевид ная мысль о смерти при вид е любимого безнад ежно
больного брата.
В первый раз тогд а поняв ясно, что д ля всякого человека и д ля него вперед и ничего не
было, кроме страд ания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что
над о или объяснить свою жизнь так, чтобы она не пред ставлялась злой насмешкой
какого-то д ьявола, или застрелиться.
Но он не сд елал ни того, ни д ругого, а прод олжал жить, мыслить и чувствовать и д аже
в это самое время женился и испытал много рад остей и был счастлив, когд а не д умал о
значении своей жизни.
Что ж это значило? Это значило, что он жил хорошо, но д умал д урно.
Он жил (не сознавая этого) теми д уховными истинами, которые он всосал с молоком, а
д умал не только не признавая этих истин, но старательно обход я их.
Теперь ему ясно было, что он мог жить только благод аря тем верованиям, в которых
он был воспитан.
«Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б не имел этих верований, не
знал, что над о жить д ля бога, а не д ля своих нужд ? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из
того, что составляет главные рад ости моей жизни, не существовало бы д ля меня». И, д елая
самые большие усилия воображения, он все-таки не мог пред ставить себе того зверского
существа, которое бы был он сам, если бы не знал того, д ля чего он жил.
«Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне д ать мысль, —
она несоизмерима с вопросом. Ответ мне д ала сама жизнь, в моем знании того, что
хорошо и что д урно. А знание это я не приобрел ничем, но оно д ано мне вместе со всеми,
д ано потому, что я ниоткуд а не мог взять его.
Откуд а взял я это? Разумом, что ли, д ошел я д о того, что над о любить ближнего и не
д ушить его? Мне сказали это в д етстве, и я рад остно поверил, потому что мне сказали то,
что было у меня в д уше. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за
существование и закон, требующий того, чтобы д ушить всех, мешающих уд овлетворению
моих желаний. Это вывод разума. А любить д ругого не мог открыть разум, потому что это
неразумно».
«Да, горд ость», — сказал он себе, переваливаясь на живот и начиная завязывать узлом
стебли трав, стараясь не сломать их.
«И не только горд ость ума, а глупость ума. А главное — плутовство, именно
плутовство ума. Именно мошенничество ума», — повторил он.
XIII
И Левину вспомнилась нед авняя сцена с Долли и ее д етьми. Дети, оставшись од ни,
стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на д еле, при
Левине стала внушать им, какого труд а стоит большим то, что они разрушают, и то, что
труд этот д елается д ля них, что если они буд ут бить чашки, то им не из чего буд ет пить
чай, а если буд ут разливать молоко, то им нечего буд ет есть и они умрут с голод у.
И Левина поразило то спокойное, унылое нед оверие, с которым д ети слушали эти

слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и
не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не
могли себе пред ставить всего объема того, чем они пользуются, и потому не могли
пред ставить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.
«Это все само собой, — д умали они, — и интересного и важного в этом ничего нет,
потому что это всегд а было и буд ет. И всегд а все од но и то же. Об этом нам д умать
нечего, это готово; а нам хочется выд умать что-нибуд ь свое и новенькое. Вот мы
выд умали в чашку положить малину и жарить ее на свечке, а молоко лить фонтаном
прямо в рот д руг д ругу. Это весело и ново, и ничего не хуже, чем пить из чашек».
«Разве не то же самое д елаем мы, д елал я, разумом отыскивая значение сил природ ы и
смысл жизни человека?» — прод олжал он д умать.
«И разве не то же д елают все теории философские, путем мысли, странным, не
свойственным человеку, привод я его к знанию того, что он д авно знает, и так верно знает,
что без того и жить бы не мог? Разве не вид но ясно в развитии теории кажд ого философа,
что он вперед знает так же несомненно, как и мужик Фед ор, и ничуть не яснее его,
главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому,
что всем известно?
Ну-ка, пустить од них д етей, чтоб они сами приобрели, сд елали посуд у, под оили
молоко и т. д . Стали бы они шалить? Они бы с голод у померли. Ну-ка, пустите нас с
нашими страстями, мыслями, без понятия о ед ином боге и творце! Или без понятия того,
что есть д обро, без объяснения зла нравственного.
Ну-ка, без этих понятий постройте что-нибуд ь!
Мы только разрушаем, потому что мы д уховно сыты. Именно д ети!
Откуд а у меня рад остное, общее с мужиком знание, которое од но д ает мне
спокойствие д уши? Откуд а взял я это?
Я, воспитанный в понятии бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми
д уховными благами, которые д ало мне христианство, преисполненный весь и живущий
этими благами, я, как д ети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я
живу. А как только наступает важная минута жизни, как д ети, когд а им холод но и
голод но, я ид у к нему, и еще менее, чем д ети, которых мать бранит за их д етские шалости,
я чувствую, что мои д етские попытки с жира беситься не зачитываются мне.
Да, то, что я знаю, я знаю не разумом, а это д ано мне, открыто мне, и я знаю это
серд цем, верою в то главное, что исповед ует церковь.»
«Церковь? Церковь!» — повторил Левин, перелег на д ругую сторону и, облокотившись
на руку, стал гляд еть вд аль, на сход ившее с той стороны к реке стад о.
«Но могу ли я верить во все, что исповед ует церковь? — д умал он, испытывая себя и
прид умывая все то, что могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно стал
вспоминать те учения церкви, которые более всего всегд а казались ему странными и
соблазняли его. — Творение? А я чем же объяснял существование? Существованием?
Ничем? — Дьявол и грех? — А чем я объясняю зло?.. Искупитель?..
Но я ничего, ничего не знаю и не могу знать, как только то, что мне сказано вместе со
всеми».
И ему теперь казалось, что не было ни од ного из верований церкви, которое бы
нарушило главное — веру в бога, в д обро как ед инственное назначение человека.
Под кажд ое верование церкви могло быть под ставлено верование в служение правд е
вместо нужд . И кажд ое не только не нарушало этого, но было необход имо д ля того, чтобы
совершалось то главное, постоянно проявляющееся на земле чуд о, состоящее в том, чтобы

возможно было кажд ому вместе с миллионами разнообразнейших люд ей, муд рецов и
юрод ивых, д етей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и
царями, понимать несомненно од но и то же и слагать ту жизнь д уши, д ля которой од ной
стоит жить и которую од ну мы ценим.
Лежа на спине, он смотрел теперь на высокое, безоблачное небо. «Разве я не знаю, что
это — бесконечное пространство и что оно не круглый свод ? Но как бы я ни щурился и ни
напрягал свое зрение, я не могу вид еть его не круглым и не ограниченным, и, несмотря на
свое знание о бесконечном пространстве, я несомненно прав, когд а я вижу тверд ый
голубой свод , я более прав, чем когд а я напрягаюсь вид еть д альше его».
Левин перестал уже д умать и только как бы прислушивался к таинственным голосам, о
чем-то рад остно и озабоченно переговаривавшимся межд у собой.
«Неужели это вера? — под умал он, боясь верить своему счастью. — Боже мой,
благод арю тебя!» — проговорил он, проглатывая под нимавшиеся рыд анья и вытирая
обеими руками слезы, которыми полны были его глаза.
XIV
Левин смотрел перед собой и вид ел стад о, потом увид ал свою тележку, запряженную
Вороным, и кучера, который, под ъехав к стад у, поговорил что-то с пастухом; потом он уже
вблизи от себя услыхал звук колес и фырканье сытой лошад и; но он так был поглощен
своими мыслями, что он и не под умал о том, зачем ед ет к нему кучер.
Он вспомнил это только тогд а, когд а кучер, уже совсем под ъехав к нему, окликнул его.
— Барыня послали. Приехали братец и еще какой-то барин.
Левин сел в тележку и взял вожжи.
Как бы пробуд ившись от сна, Левин д олго не мог опомниться. Он огляд ывал сытую
лошад ь, взмылившуюся межд у ляжками и на шее, гд е терлись повод ки, огляд ывал Ивана-
кучера, сид евшего под ле него, и вспоминал о том, что он жд ал брата, что жена, вероятно,
беспокоится его д олгим отсутствием, и старался д огад аться, кто был гость, приехавший с
братом. И брат, и жена, и неизвестный гость пред ставлялись ему теперь иначе, чем
прежд е. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми люд ьми уже буд ут д ругие.
«С братом теперь не буд ет той отчужд енности, которая всегд а была межд у нами, —
споров не буд ет; с Кити никогд а не буд ет ссор; с гостем, кто бы он ни был, буд у ласков и
д обр; с люд ьми, с Иваном — все буд ет д ругое».
Сд ерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую ход а д обрую
лошад ь, Левин огляд ывался на сид евшего под ле себя Ивана, не знавшего, что д елать
своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего свою рубашку, и
искал пред лога д ля начала разговора с ним. Он хотел сказать, что напрасно Иван высоко
под тянул черессед ельню, но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного
разговора. Другого же ничего ему не приход ило в голову.
— Вы извольте вправо взять, а то пень, — сказал кучер, поправляя за вожжу Левина.
— Пожалуйста, не трогай и не учи меня! — сказал Левин, разд осад ованный этим
вмешательством кучера. Точно так же, как и всегд а, вмешательство привело бы его в
д осад у, и тотчас же с грустью почувствовал, как ошибочно было его пред положение о
том, чтобы д ушевное настроение могло тотчас же изменить его в соприкосновении с
д ействительностью.
Не д оезжая с четверть версты от д ома, Левин увид ал бегущих ему навстречу Гришу и
Таню.

— Дяд я Костя! И мама ид ет, и д ед ушка, и Сергей Иваныч, и еще кто-то, — говорили
они, влезая на тележку.
— Да кто?
— Ужасно страшный! И вот так руками д елает, — сказала Таня, под нимаясь в тележке
и перед разнивая Катавасова.
— Да старый или молод ой? — смеясь, сказал Левин, которому пред ставление Тани
напоминало кого-то.
«Ах, только бы не неприятный человек!» — под умал Левин.
Только загнув за поворот д ороги и увид ав шед ших навстречу, Левин узнал Катавасова в
соломенной шляпе, шед шего, точно так размахивая руками, как пред ставляла Таня.
Катавасов очень любил говорить о философии, имея о ней понятие от естественников,
никогд а не занимавшихся философией; и в Москве Левин в послед нее время много
спорил с ним.
И од ин из таких разговоров, в котором Катавасов, очевид но, д умал, что он од ержал
верх, было первое, что вспомнил Левин, узнав его.
«Нет, уж спорить и легкомысленно высказывать свои мысли ни за что не буд у», —
под умал он.
Выйд я из тележки и позд оровавшись с братом и Катавасовым, Левин спросил про жену.
— Она перенесла Митю в Колок (это был лес около д ома). Хотела устроить его там, а
то в д оме жарко, — сказала Долли.
Левин всегд а отсоветывал жене носить ребенка в лес, наход я это опасным, и известие
это было ему неприятно.
— Носится с ним из места в место, — улыбаясь, сказал князь. — Я ей советовал
попробовать снести его на лед ник.
— Она хотела прийти на пчельник. Она д умала, что ты там. Мы туд а ид ем, — сказала
Долли.
— Ну, что ты д елаешь? — сказал Сергей Иванович, отставая от д ругих и равняясь с
братом.
— Да ничего особенного. Как всегд а, занимаюсь хозяйством, — отвечал Левин. — Что
же ты, над олго? Мы так д авно жд али.
— Нед ельки на д ве. Очень много д ела в Москве.
При этих словах глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на всегд ашнее и теперь
особенно сильное в нем желание быть в д ружеских и, главное, простых отношениях с
братом, почувствовал, что ему неловко смотреть на него. Он опустил глаза и не знал, что
сказать.
Перебирая пред меты разговора такие,какие были бы приятны Сергею Ивановичу и
отвлекли бы его от разговора о сербской войне и славянского вопроса, о котором он
намекал упоминанием о занятиях в Москве, Левин заговорил о книге Сергея Ивановича.
— Ну что, были рецензии о твоей книге? — спросил он.
Сергей Иванович улыбнулся на умышленность вопроса.
— Никто не занят этим, и я менее д ругих, — сказал он. — Посмотрите, Дарья
Александ ровна, буд ет д ожд ик, — прибавил он, указывая зонтиком на показавшиеся над
макушами осин белые тучки.
И д овольно было этих слов, чтобы то не вражд ебное, но холод ное отношение д руг к
д ругу, которого Левин так хотел избежать, опять установилось межд у братьями.
Левин под ошел к Катавасову.
— Как хорошо вы сд елали, что взд умали приехать, — сказал он ему.

— Давно собирался. Теперь побесед уем, посмотрим. Спенсера прочли?
— Нет, не д очел, — сказал Левин. — Впрочем, мне он не нужен теперь.
— Как так? Это интересно. Отчего?
— То есть я окончательно убед ился, что разрешения занимающих меня вопросов я не
найд у в нем и ему под обных. Теперь…
Но спокойное и веселое выражение лица Катавасова вд руг поразило его, и ему так
стало жалко своего настроения, которое он, очевид но, нарушал этим разговором, что он,
вспомнив свое намерение, остановился.
— Впрочем, после поговорим, — прибавил он. — Если на пчельник, то сюд а, по этой
тропинке, — обратился он во всем.
Дойд я по узкой тропинке д о нескошенной полянки, покрытой с од ной стороны
сплошной яркой иван-д а-марьей, сред и которой часто разрослись темно-зеленые высокие
кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в густой свежей тени молод ых осинок, на
скамейке и обрубках, нарочно приготовленных д ля посетителей пчельника, боящихся
пчел, а сам пошел на осек, чтобы принести д етям и большим хлеба, огурцов и свежего
мед а.
Стараясь д елать как можно меньше быстрых д вижений и прислушиваясь к
пролетавшим все чаще и чаще мимо него пчелам, он д ошел по тропинке д о избы. У самых
сеней од на пчела завизжала, запутавшись ему в бород у, но он осторожно выпростал ее.
Войд я в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, над ев ее
и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными
ряд ами, привязанные к кольям лычками, стояли сред и выкошенного места все знакомые
ему, кажд ый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молод ые, посаженные в
нынешнем год у. Перед летками ульев рябили в глазах кружащиеся и толкущиеся на од ном
месте, играющие пчелы и трутни, и сред и их, всь в од ном направлении, туд а в лес на
цветущую липу и назад к ульям, пролетали рабочие пчелы с взяткой и за взяткой.
В ушах не переставая отзывались разнообразные звуки то занятой д елом, быстро
пролетающей рабочей пчелы, то трубящего, празд нующего трутня, то встревоженных,
оберегающих от врага свое д остояние, сбирающихся жалить пчел-караульщиц. На той
стороне оград ы старик строгал обруч и не вид ал Левина. Левин, не окликая его,
остановился на серед ине пчельника.
Он рад был случаю побыть од ному, чтобы опомниться от д ействительности, которая
уже успела так принизить его настроение.
Он вспомнил, что уже успел рассерд иться на Ивана, выказать холод ность брату и
легкомысленно поговорить с Катавасовым.
«Неужели это было только минутное настроение, и оно пройд ет, не оставив след а?» —
под умал он.
Но в ту же минуту, вернувшись к своему настроению, он с рад остью почувствовал, что
что-то новое и важное произошло в нем. Действительность только на время застилала то
д ушевное спокойствие, которое он нашел; но оно было цело в нем.
Точно так же как пчелы, теперь вившиеся вокруг него, угрожавшие ему и развлекавшие
его, лишали его полного физического спокойствия, заставляли его сжиматься, избегая их,
так точно заботы, обступив его с той минуты, как он сел в тележку, лишали его свобод ы
д ушевной; но это прод олжалось только д о тех пор, пока он был сред и них. Как, несмотря
на пчел, телесная сила была вся цела в нем, так и цела была вновь созд анная им его
д уховная сила.

XV
— А ты знаешь, Костя, с кем Сергей Иванович ехал сюд а? — сказала Долли, од елив
д етей огурцами и мед ом. — С Вронским! Он ед ет в Сербию.
— Да еще не од ин, а эскад рон вед ет на свой счет! — сказал Катавасов.
— Это ему ид ет, — сказал Левин. — А разве всь ид ут еще д обровольцы? — прибавил
он, взглянув на Сергея Ивановича.
Сергей Иванович, не отвечая, осторожно вынимал ножом-тупиком из чашки, в которой
лежал углом белый сот мед у, влипшую в под текший мед живую еще пчелу.
— Да еще как! Вы бы вид ели, что вчера было на станции! — сказал Катавасов, звонко
перекусывая огурец.
— Ну, это-то как понять? Рад и Христа, объясните мне, Сергей Иванович, куд а ед ут все
эти д обровольцы, с кем они воюют? — спросил старый князь, очевид но прод олжая
разговор, начавшийся еще без Левина.
— С турками, — спокойно улыбаясь, отвечал Сергей Иванович, выпроставши
беспомощно д вигавшую ножками, почерневшую от мед а пчелу и ссаживая ее с ножа на
крепкий осиновый листок.
— Но кто же объявил войну туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня Лид ия Ивановна с
мад ам Шталь?
— Никто не объявлял войны, а люд и сочувствуют страд аниям ближних и желают
помочь им, — сказал Сергей Иванович.
— Но князь говорит не о помощи, — сказал Левин, заступаясь за тестя, — а об войне.
Князь говорит, что частные люд и не могут принимать участия в войне без разрешения
правительств.
— Костя, смотри, это пчела! Право, нас искусают! — сказала Долли, отмахиваясь от осы.
— Да это и не пчела, это оса, — сказал Левин.
— Ну-с, ну-с, какая ваша теория? — сказал с улыбкой Катавасов Левину, очевид но
вызывая его на спор. — Почему частные люд и не имеют права?
— Да моя теория та: — война, с од ной стороны, есть такое животное, жестокое и
ужасное д ело, что ни од ин человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на
свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к
этому и привод ится к войне неизбежно. С д ругой стороны, и по науке и по зд равому
смыслу, в госуд арственных д елах, в особенности в д еле войны, гражд ане отрекаются от
своей личной воли.
Сергей Иванович и Катавасов с готовыми возражениями заговорили в од но время.
— В том-то и штука, батюшка, что могут быть случаи, когд а правительство не
исполняет воли гражд ан, и тогд а общество заявляет свою волю, — сказал Катавасов.
Но Сергей Иванович, очевид но, не од обрял этого возражения. Он нахмурился на слова
Катавасова и сказал д ругое:
— Напрасно ты так ставишь вопрос. Тут нет объявления войны, а просто выражение
человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, ед инокровных и ед иноверцев.
Ну, положим, д аже не братьев, не ед иноверцев, а просто д етей, женщин, стариков; чувство
возмущается, и русские люд и бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы. Пред ставь себе,
что ты бы шел по улице и увид ал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я д умаю, ты
не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы
бросился на него и защитил бы обижаемого.
— Но не убил бы, — сказал Левин.

— Нет, ты бы убил.
— Я не знаю. Если бы я увид ал это, я бы отд ался своему чувству непосред ственному;
но вперед сказать я не могу. И такого непосред ственного чувства к угнетению славян нет
и не может быть.
— Может быть, д ля тебя нет. Но д ля д ругих оно есть, — нед овольно хмурясь, сказал
Сергей Иванович. — В народ е живы пред ания о православных люд ях, страд ающих под
игом «нечестивых агарян». Народ услыхал о страд аниях своих братий и заговорил.
— Может быть, — уклончиво сказал Левин, — но я не вижу; я сам народ , я и не
чувствую этого.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще д о
болгарских ужасов никак не понимал, почему все русские так вд руг полюбили братьев
славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, д умал, что я урод или
что так Карлсбад на меня д ействует. Но, приехав сюд а, я успокоился — я вижу, что и
кроме меня есть люд и, интересующиеся только Россией, а не братьями славянами. Вот и
Константин.
— Личные мнения тут ничего не значат, — сказал Сергей Иваныч, — нет д ела д о
личных мнений, когд а вся Россия — народ выразил свою волю.
— Да извините меня. Я этого не вижу. Народ и знать не знает, — сказал князь.
— Нет, папа… как же нет? А в воскресенье в церкви? — сказала Долли, прислушиваясь
к разговору. — Дай, пожалуйста, полотенце, — сказала она старику, с улыбкой
смотревшему на д етей. — Уж не может быть, чтобы все…
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они
ничего не поняли, взд ыхали, как при всякой проповед и, — прод олжал князь. — Потом им
сказали, что вот собирают на д ушеспасительное д ело в церкви, ну они вынули по копейке
и д али. А на что — они сами не знают.
— Народ не может не знать; сознание своих суд еб всегд а есть в народ е, и в такие
минуты, как нынешние, оно выясняется ему, — утверд ительно сказал Сергей Иванович,
взгляд ывая на старика пчельника.
Красивый старик с черной с просед ью бород ой и густыми серебряными волосами
непод вижно стоял, д ержа чашку с мед ом, ласково и спокойно с высоты своего роста гляд я
на господ , очевид но ничего не понимая и не желая понимать.
— Это так точно, — значительно покачивая головой, сказал он на слова Сергея
Ивановича.
— Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не д умает, — сказал Левин. — Ты
слышал, Михайлыч, об войне? — обратился он к нему. — Вот что в церкви читали? Ты что
же д умаешь? Над о нам воевать за христиан?
— Что ж нам д умать? Александ р Николаевич, император, нас обд умал, он нас и
обд умает во всех д елах.Ему вид ней… Хлебушка не принесть ли еще? Парнишке еще д ать?
— обратился он к Дарье Александ ровне, указывая на Гришу, который д оед ал корку.
— Мне не нужно спрашивать, — сказал Сергей Иванович, — мы вид ели и вид им сотни
и сотни люд ей, которые бросают все, чтобы послужить правому д елу, приход ят со всех
сторон России и прямо и ясно выражают свою мысль и цель. Они приносят свои гроши
или сами ид ут и прямо говорят зачем. Что же это значит?
— Значит, по-моему, — сказал начинавший горячиться Левин, — что в
восьмид есятимиллионном народ е всегд а найд утся не сотни, как теперь, а д есятки тысяч
люд ей, потерявших общественное положение, бесшабашных люд ей, которые всегд а
готовы — в шайку Пугачева, в Хиву, в Сербию…

— Я тебе говорю, что не сотни и не люд и бесшабашные, а лучшие пред ставители
народ а! — сказал Сергей Иваныч с таким разд ражением, как буд то он защищал послед нее
свое д остояние. — А пожертвования? Тут уж прямо весь народ выражает свою волю.
— Это слово «народ » так неопред еленно, — сказал Левин. — Писаря волостные,
учителя и из мужиков од ин на тысячу, может быть, знают, о чем ид ет д ело. Остальные же
восемьд есят миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют
ни малейшего понятия, о чем им над о бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право
говорить, что это воля народ а?
XVI
Опытный в д иалектике Сергей Иванович, не возражая, тотчас же перенес разговор в
д ругую область.
— Да, если ты хочешь арифметическим путем узнать д ух народ а, то, разумеется,
д остигнуть этого очень труд но. И под ача голосов не введ ена у нас и не может быть
введ ена, потому что не выражает воли народ а; но д ля этого есть д ругие пути. Это
чувствуется в возд ухе, это чувствуется серд цем. Не говорю уже о тех под вод ных течениях,
которые д винулись в стоячем море народ а и которые ясны д ля всякого
непред убежд енного 
человека; 
взгляни 
на 
общество 
в 
тесном 
смысле. 
Все
разнообразнейшие партии мира интеллигенции, столь вражд ебные прежд е, все слились в
од но. Всякая рознь кончилась, все общественные органы говорят од но и од но, все
почуяли стихийную силу, которая захватила их и несет в од ном направлении.
— Да это газеты все од но говорят, — сказал князь. — Это правд а. Да уж так-то все од но,
что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего.
— Лягушки ли, не лягушки, — я газет не изд аю и защищать их не хочу; но я говорю о
ед иномыслии в мире интеллигенции, — сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату.
Левин хотел отвечать, но старый князь перебил его.
— Ну, про это ед иномыслие еще д ругое можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня
зятек, Степан Аркад ьич, вы его знаете, Он теперь получает место члена от комитета
комиссии и еще что-то, я не помню. Только д елать там нечего — что ж, Долли, это не
секрет! — а восемь тысяч жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба,
— он вам д окажет, что самая нужная. И он правд ивый человек, но нельзя же не верить в
пользу восьми тысяч.
— Да, он просил перед ать о получении места Дарье Александ ровне, — нед овольно
сказал Сергей Иванович, полагая, что князь говорит некстати.
— Так-то и ед иномыслие газет. Мне это растолковали: — как только война, то им
вд вое д оход а. Как же им не считать, что суд ьбы народ а и славян… и все это?
— Я не люблю газет многих, но это несправед ливо, — сказал Сергей Иванович.
— Я только бы од но условие поставил, — прод олжал князь. — Alphonse Karr прекрасно
это писал перед войной с Пруссией. «Вы считаете, что война необход има? Прекрасно. Кто
проповед ует войну — в особый, перед овой легион и на штурм, в атаку, вперед и всех!»
— Хороши буд ут ред акторы, — громко засмеявшись, сказал Катавасов, пред ставив себе
знакомых ему ред акторов в этом избранном легионе.
— Да что ж, они убегут, — сказала Долли, — только помешают.
— А коли побегут, так сзад и картечью или казаков с плетьми поставить, — сказал
князь.
— Да это шутка, и нехорошая шутка, извините меня, князь, — сказал Сергей Иванович.

— Я не вижу, чтобы это была шутка, это… — начал было Левин, но Сергей Иваныч
перебил его.
— Кажд ый член общества призван д елать свойственное ему д ело, — сказал он. — И
люд и мысли исполняют свое д ело, выражая общественное мнение. И ед инод ушие и
полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем рад остное
явление. Двад цать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народ а,
который готов встать, как од ин человек, и готов жертвовать собой д ля угнетенных
братьев; это великий шаг и зад аток силы.
— Но вед ь не жертвовать только, а убивать турок, — робко сказал Левин. — Народ
жертвует и готов жертвовать д ля своей д уши, а не д ля убийства, — прибавил он, невольно
связывая разговор с теми мыслями, которые так его занимали.
— Как д ля д уши? Это, понимаете, д ля естественника затруд нительное выражение. Что
же это такое д уша? — улыбаясь, сказал Катавасов.
— Ах, вы знаете!
— Вот, ей-богу, ни малейшего понятия не имею! — с громким смехом сказал
Катавасов.
— «Я не мир, а меч принес», говорит Христос, — с своей стороны возразил Сергей
Иваныч, просто, как буд то самую понятную вещь, привод я то самое место из евангелия,
которое всегд а более всего смущало Левина.
— Это так точно, — опять повторил старик, стоявший около них, отвечая на случайно
брошенный на него взгляд .
— Нет, батюшка, разбиты, разбиты, совсем разбиты! — весело прокричал Катавасов.
Левин покраснел от д осад ы, не на то, что он был разбит, а на то, что он не уд ержался и
стал спорить.
«Нет, мне нельзя спорить с ними, — под умал он, — на них непроницаемая броня, а я
голый».
Он вид ел, что брата и Катавасова убед ить нельзя, и еще менее вид ел возможности
самому согласиться с ними. То, что они проповед ывали, была та самая горд ость ума,
которая чуть не погубила его. Он не мог согласиться с тем, что д есятки люд ей, в числе
которых и брат его, имели право, на основании того, что им рассказали сотни
приход ивших в столицы краснобаев-д обровольцев, говорить, что они с газетами
выражают волю и мысль народ а, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не вид ел выражения этих мыслей в народ е, в
сред е которого он жил, и не наход ил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем д ругим
считать, как од ним из люд ей, составляющих русский народ ), а главное потому, что он
вместе с народ ом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но тверд о знал,
что д остижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того
закона д обра, который открыт кажд ому человеку, и потому не мог желать войны и
проповед ывать д ля каких бы то ни было общих целей. Он говорил вместе с Михайлычем
и народ ом, выразившим свою мысль в пред ании о призвании варягов: — «Княжите и
влад ейте нами. Мы рад остно обещаем полную покорность. Весь труд , все унижения,все
жертвы мы берем на себя; но не мы суд им и решаем». А теперь народ , по словам Сергей
Иванычей, отрекался от этого, купленного такой д орогой ценой, права.
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый суд ья,
то почему революция, коммуна не так же законны, как и д вижение в пользу славян? Но
все это были мысли, которые ничего не могли решить. Од но несомненно можно было
вид еть — это то, что в настоящую минуту спор разд ражал Сергея Ивановича, и потому

спорить было д урно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки
собрались и что от д ожд я лучше ид ти д омой.
XVII
Князь и Сергей Иваныч сели в тележку и поехали; остальное общество, ускорив шаг,
пешком пошло д омой.
Но туча, то белея, то чернея, так быстро над вигалась, что над о было еще прибавить
шага, чтобы д о д ожд я поспеть д омой. Перед овые ее, низкие и черные, как д ым с копотью,
облака с необыкновенной быстротой бежали по небу. До д ома еще было шагов д вести, а
уже под нялся ветер, и всякую секунд у можно было жд ать ливня.
Дети с испуганным и рад остным визгом бежали вперед и. Дарья Александ ровна, с
труд ом борясь с своими облепившими ее ноги юбками, уже не шла, а бежала, не спуская с
глаз д етей. Мужчины, прид ерживая шляпы, шли большими шагами. Они были уже у
самого крыльца, как большая капля уд арилась и разбилась о край железного желоба. Дети
и за ними большие с веселым говором вбежали под защиту крыши.
— Катерина Александ ровна? — спросил Левин у встретившей их в перед ней Агафьи
Михайловны с платками и плед ами.
— Мы д умали, с вами, — сказала она.
— А Митя?
— В Колке, д олжно быть, и няня с ними.
Левин схватил плед ы и побежал в Колок.
В этот короткий промежуток времени туча уже настолько над винулась своей
серед иной на солнце, что стало темно, как в затмение. Ветер упорно, как бы настаивая на
своем, останавливал Левина и, обрывая листья и цвет с лип и безобразно и странно оголяя
белые сучья берез, нагибал все в од ну сторону: — акации, цветы, лопухи, траву и макушки
д ерев. Работавшие в сад у д евки с визгом пробежали под крышу люд ской. Белый занавес
проливного д ожд я уже захватывал весь д альний лес и половину ближнего поля и быстро
под вигался к Колку. Сырость д ожд я, разбивавшегося на мелкие капли, слышалась в
возд ухе.
Нагибая вперед голову и борясь с ветром, который вырывал у него платки, Левин уже
под бегал к Колку и уже вид ел что-то белеющееся за д убом, как вд руг все вспыхнуло,
загорелась вся земля и как буд то над головой треснул свод небес. Открыв ослепленные
глаза, Левин сквозь густую завесу д ожд я, отд елявшую его теперь от Колка, с ужасом
увид ал прежд е всего странно изменившую свое положение зеленую макушу знакомого
д уба в серед ине леса. «Неужели разбило?» — ед ва успел под умать Левин, как, все
убыстряя и убыстряя д вижение, макушка д уба скрылась за д ругими д еревьями, и он
услыхал треск упавшего на д ругие д еревья большого д ерева.
Свет молнии, звук грома и ощущение мгновенно обд анного холод ом тела слились д ля
Левина в од но впечатление ужаса.
— Боже мой! Боже мой, чтоб не на них! — проговорил он.
И хотя он тотчас же под умал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они не
были убиты д убом, который уже упал теперь, он повторил ее, зная, что лучше этой
бессмысленной молитвы он ничего не может сд елать.
Добежав д о того места, гд е они бывали обыкновенно, он не нашел их.
Они были на д ругом конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в темных
платьях (они прежд е были в светлых), нагнувшись, стояли над чем-то. Это были Кити и

няня. Дожд ь уже переставал, и начинало светлеть, когд а Левин под бежал к ним. У няни
низ платья был сух, но на Кати платье промокли насквозь и всю облепило ее. Хотя д ожд я
уже не было, они все еще стояли в том же положении, в которое они стали, когд а
разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
— Живы? Целы? Слава богу! — проговорил он, шлепая по неубравшейся вод е
сбивавшеюся, полною вод ы ботинкой и под бегая к ним.
Румяное и мокрое лицо Кити было обращено к нему и робко улыбалось из-под
изменившей форму шляпы.
— Ну, как тебе не совестно! Я не понимаю, как можно быть такой неосторожной! — с
д осад ой напал он на жену.
— Я, ей-богу, не виновата. Только что хотели уйти, тут он развозился. Над о было его
переменить. Мы только что… — стала извиняться Кити.
Митя был цел, сух и не переставая спал.
— Ну, слава богу! Я не знаю, что говорю!
Собрали мокрые пеленки; няня вынула ребенка и понесла его. Левин шел под ле жены,
виновато за свою д осад у, потихоньку от няни, пожимая ее руку.
XVIII
В прод олжение всего д ня за самыми разнообразными разговорами, в которых он как бы
только од ной внешней стороной своего ума принимал участие, Левин, несмотря на
разочарование в перемене, д олженствовавшей произойти в нем, не переставал рад остно
слышать полноту своего серд ца.
После д ожд я было слишком мокро, чтобы ид ти гулять; притом же и грозовые тучи не
сход или с горизонта и то там, то зд есь проход или, гремя и чернея, по краям неба. Все
общество провело остаток д ня д ома.
Споров более не затевалось, а, напротив, после обед а все были в самом хорошем
расположении д уха.
Катавасов сначала смешил д ам своими оригинальными шутками, которые всегд а так
нравились при первом знакомстве с ним, но потом, вызванный Сергеем Ивановичем,
рассказал очень интересные свои наблюд ения о различии характеров и д аже физиономий
самок и самцов комнатных мух и об их жизни. Сергей Иванович тоже был весел и за чаем,
вызванный братом, изложил свой взгляд на буд ущность восточного вопроса, и так просто
и хорошо, что все заслушались его.
Только од на Кити не могла д ослушать его, — ее позвали мыть Митю.
Через несколько минут после уход а Кити и Левина вызвали к ней в д етскую.
Оставив свой чай и тоже сожалея о перерыве интересного разговора и вместе с тем
беспокоясь о том, зачем его звали, так как это случалось только при важных случаях,
Левин пошел в д етскую.
Несмотря на то, что нед ослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожд енный
сорокамиллионный мир славян д олжен вместе с Россией начать новую эпоху в истории,
очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое д ля него, несмотря на то, что и
любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он
остался од ин, выйд я из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли. И все эти
соображения о значении славянского элемента во всемирной истории показались ему так
ничтожны в сравнении с тем, что д елалось в его д уше, что он мгновенно забыл все это и
перенесся в то самое настроение, в котором был нынче утром.

Он не вспоминал теперь, как бывало прежд е, всего ход а мысли (этого не нужно было
ему). Он сразу перенесся в то чувство, которое руковод ило им, которое было связано с
этими мыслями, и нашел в д уше своей это чувство еще более сильным и опред еленным,
чем прежд е. Теперь с ним не было того, что бывало при прежних прид умываемых
успокоениях, когд а над о было восстановить весь ход мысли д ля того, чтобы найти
чувство. Теперь, напротив, чувство рад ости и успокоения было живее, чем прежд е, а
мысль не поспевала за чувством.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие д ве звезд ы на потемневшем уже небе
и вд руг вспомнил: — «Да, гляд я на небо, я д умал о том, что свод , который я вижу, не есть
неправд а, и при этом что-то я не д од умал, что-то я скрыл от себя, — под умал он. — Но что
бы там ни было, возражения не может быть. Стоит под умать — и все разъяснится!»
Уже вход я в д етскую, он вспомнил, что такое было то, что он скрыл от себя. Это было
то, что если главное д оказательство божества есть его откровение о том,что есть д обро,
то почему это откровение ограничивается од ною христианскою церковью? Какое
отношение к этому откровению имеют верования буд д истов, магометан, тоже
исповед ующих и д елающих д обро?
Ему казалось, что у него есть ответ на этот вопрос; но он не успел еще сам себе
выразить его, как уже вошел в д етскую.
Кити стояла с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ребенком и,
заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его к себе. Од ною рукою она
под д ерживала под голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого ребенка,
д ругою она, равномерно напрягая мускул, выжимала на него губку.
— Ну вот, посмотри, посмотри! — сказала она,когд а муж под ошел к ней. — Агафья
Михайловна права. Узнает.
Дело шло о том, что Митя с нынешнего д ня, очевид но, несомненно уже узнавал всех
своих.
Как только Левин под ошел к ванне, ему тотчас же был пред ставлен опыт, и опыт
вполне уд ался. Кухарка, нарочно д ля этого призванная, нагнулась к ребенку. Он
нахмурился и отрицательно замотал головой. Кити нагнулась к нему, — он просиял
улыбкой, уперся ручками в губку и запрукал губами, производ я такой д овольный и
странный звук, что не только Кити и няня, но и Левин пришел в неожид анное
восхищение.
Ребенка вынули на од ной руке из ванны, окатили вод ой, окутали простыней, вытерли
и после пронзительного крика под али матери.
— Ну, я рад а, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити мужу, после того как она с
ребенком у груд и спокойно уселась на привычном месте. — Я очень рад а. А то это меня
уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не чувствуешь.
— Нет, разве я говорил, что я не чувствую? Я только говорил, что я разочаровался.
— Как, в нем разочаровался?
— Не то что разочаровался в нем, а в своем чувстве; я жд ал больше. Я жд ал, что, как
сюрприз, распустится во мне новое приятное чувство. И вд руг вместо этого — гад ливость,
жалость…
Она внимательно слушала его через ребенка, над евая на тонкие пальцы кольца,
которые она снимала, чтобы мыть Митю.
— И главное, что горазд о больше страха и жалости, чем уд овольствия. Нынче после
этого страха во время грозы я понял, как я люблю его.
Кити просияла улыбкой.

— А ты очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно,
как уж прошло. Я пойд у посмотреть д уб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый д ень
было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когд а ты захочешь… Ну, ид и к
ним. А то после ванны зд есь всегд а жарко и пар…
XIX
Выйд я из д етской и оставшись од ин, Левин тотчас же опять вспомнил ту мысль, в
которой было что-то неясно.
Вместо того чтобы ид ти в гостиную, из которой слышны были голоса, он остановился
на террасе и, облокотившись на перила, стал смотреть на небо.
Уже совсем стемнело, и на юге, куд а он смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной
стороны. Оттуд а вспыхивала молния и слышался д альний гром. Левин прислушивался к
равномерно пад ающим с лип в сад у каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд
и на проход ящий в серед ине его Млечный Путь с его разветвлением. При кажд ой вспышке
молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезд ы исчезали, но, как только потухала
молния, опять, как буд то брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же
местах.
«Ну, что же смущает меня?» — сказал себе Левин, вперед чувствуя, что разрешение его
сомнений, хотя он не знает еще его, уже готово в его д уше.
«Да, од но очевид ное, несомненное проявление божества — это законы д обра, которые
явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то
что соед иняюсь, а волею-неволею соед инен с д ругими люд ьми в од но общество
верующих, которое называют церковью. Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буд д исты
— что же они такое? — зад ал он себе тот самый вопрос,который и казался ему опасным.
— Неужели эти сотни миллионов люд ей лишены того лучшего блага, без которого
жизнь не имеет смысла? — Он зад умался, но тотчас же поправил себя. — Но о чем же я
спрашиваю? — сказал он себе. — Я спрашиваю об отношении к божеству всех
разнообразных верований всего человечества. Я спрашиваю об общем проявлении бога
д ля всего мира со всеми этими туманными пятнами. Что же я д елаю? Мне лично, моему
серд цу открыто несомненно знание, непостижимое разумом, а я упорно хочу разумом и
словами выразить это знание.
Разве я не знаю, что звезд ы не ход ят? — спросил он себя, гляд я на изменившую уже
свое положение к высшей ветке березы яркую планету. — Но я, гляд я на д вижение звезд ,
не могу пред ставить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезд ы ход ят.
И разве астрономы могли бы понять и вычислить что-нибуд ь, если бы они принимали
в расчет все сложные разнообразные д вижения земли? Все уд ивительные заключения их о
расстояниях, весе, д вижениях и возмущениях небесных тел основаны только на вид имом
д вижении светил вокруг непод вижной земли, на том самом д вижении, которое теперь
перед о мной и которое было таким д ля миллионов люд ей в прод олжение веков и было и
буд ет всегд а од инаково и всегд а может быть поверено. И точно так же, как празд ны и
шатки были бы заключения астрономов, не основанные на наблюд ениях вид имого неба
по отношению к од ному мерид иану и од ному горизонту, так празд ны и шатки были бы и
мои заключения, не основанные на том понимании д обра, которое д ля всех всегд а было и
буд ет од инаково и которое открыто мне христианством и всегд а в д уше моей может быть
поверено. Вопроса же о д ругих верованиях и их отношениях к божеству я не имею права и
возможности решить».

— А, ты не ушел? — сказал вд руг голос Кити, шед шей тем же путем в гостиную. — Что,
ты ничем не расстроен? — сказала она, внимательно вгляд ываясь при свете звезд в его
лицо.
Но она все-таки не рассмотрела бы его лица, если б опять молния, скрывшая звезд ы, не
осветила его. При свете молнии она рассмотрела все его лицо и, увид ав, что он спокоен и
рад остен, улыбнулась ему.
«Она понимает, — д умал он, — она знает, о чем я д умаю. Сказать ей или нет? Да, я
скажу ей». Но в ту минуту, как он хотел начать говорить,она заговорила тоже.
— Вот что, Костя! Сд елай од олжение, — сказала она, — под и в угловую и посмотри,
как Сергею Ивановичу все устроили. Мне неловко. Поставили ли новый умывальник?
— Хорошо, я пойд у непременно, — сказал Левин, вставая и целуя ее.
«Нет, не над о говорить, — под умал он, когд а она прошла вперед его. — Это тайна, д ля
меня од ного нужная, важная и невыразимая словами.
Это новое чувство не изменило меня, не осчастливило, не просветило вд руг, как я
мечтал, — так же как и чувство к сыну. Никакого сюрприза тоже не было. А вера — не вера
— я не знаю, что это такое, — но чувство это так же незаметно вошло страд аниями и
тверд о засело в д уше.
Так же буд у серд иться на Ивана кучера, так же буд у спорить, буд у некстати
высказывать свои мысли, так же буд ет стена межд у святая святых моей д уши и д ругими,
д аже женой моей, так же буд у обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буд у
не понимать разумом, зачем я молюсь, и буд у молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя
жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, кажд ая минута ее — не только
не бессмысленна, как была прежд е, но имеет несомненный смысл д обра, который я
властен вложить в нее!»
1873—1877