Анна Каренина

Домашний врач замолк почтительно на серед ине речи
— Опред елить, как вы знаете, начало туберкулезного процесса мы не можем; д о
появления каверн нет ничего опред еленного. Но под озревать мы можем. И указание есть:
— д урное питание, нервное возбужд ение и прочее. Вопрос стоит так: — при под озрении
туберкулезного процесса что нужно сд елать, чтобы под д ержать питание?
— Но, вед ь вы знаете, тут всегд а скрываются нравственные, д уховные причины, — с
тонкою улыбкой позволил себе вставить д омашний д октор.
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый д октор, опять взглянув на
часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или над о все еще кругом объезжать? —
спросил он. — А! поставлен. Да, ну так я в д вад цать минут могу быть. Так мы говорили,
что вопрос так поставлен: — под д ержать питание и исправить нервы. Од но в связи с
д ругим, над о д ействовать на обе стороны круга.
— Но поезд ка за границу? — спросил д омашний д октор.
— Я враг поезд ок за границу. И изволите вид еть: — если есть начало туберкулезного
процесса, чего мы знать не можем, то поезд ка за границу не поможет. Необход имо такое
сред ство, которое бы под д ерживало питание и не вред ило.
И знаменитый д октор изложил свой план лечения вод ами Сод енскими, при
назначении которых главная цель, очевид но, состояла в том, что они повред ить не могут.
Домашний д октор внимательно и почтительно выслушал.
— Но в пользу поезд ки за границу я бы выставил перемену привычек, уд аление от
условий, вызывающих воспоминания. И потом матери хочется, — сказал он.
— А! Ну, в этом случае, что ж, пускай ед ут; только повред ят эти немецкие
шарлатаны… Над о, чтобы слушались… Ну, так пускай ед ут.
Он опять взглянул на часы.
— О! уже пора, — и пошел к д вери.
Знаменитый д октор объявил княгине (чувство приличия под сказало это), что ему
нужно вид еть еще раз больную.
— Как! еще раз осматривать! — с ужасом воскликнула мать.
— О нет, мне некоторые под робности, княгиня.
— Милости просим.
И мать, сопутствуемая д октором, вошла в гостиную к Кити. Исхуд авшая и румяная, с
особенным блеском в глазах вслед ствие перенесенного стыд а, Кити стояла посред и
комнаты. Когд а д октор вошел, она вспыхнула, и глаза ее наполнились слезами. Вся ее
болезнь и леченье пред ставлялись ей такою глупою, д аже смешною вещью! Лечение ее
пред ставлялось ей столь же смешным, как составление кусков разбитой вазы. Серд це ее
было разбито. Что же они хотят лечить ее пилюлями и порошками? Но нельзя было
оскорблять мать, тем более что мать считала себя виноватою.
— Потруд итесь присесть, княжна, — сказал знаменитый д октор.
Он с улыбкой сел против нее, взял пульс и опять стал д елать скучные вопросы. Она
отвечала ему и вд руг, рассерд ившись, встала.
— Извините меня, д октор, но это, право, ни к чему не повед ет. Вы у меня по три раза то
же самое спрашиваете.
Знаменитый д октор не обид елся.
— Болезненное разд ражение, — сказал он княгине когд а Кити вышла. — Впрочем, я
кончил…
И д октор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно
опред елил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те вод ы,

которые были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, д октор углубился в размышления,
как бы разрешая труд ный вопрос. Решение, наконец, было изложено: — ехать и не верить
шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Как буд то что-то веселое случилось после отъезд а д октора. Мать повеселела,
вернувшись к д очери, и Кити притворилась, что она повеселела. Ей часто, почти всегд а,
приход илось теперь притворяться.
— Право, я зд орова, maman. Но если вы хотите ехать, поед емте! — сказала она и,
стараясь показать, что интересуется пред стоящей поезд кой, стала говорить о
приготовлениях к отъезд у.
II
Вслед за д октором приехала Долли. Она знала, что в этот д ень д олжен быть
консилиум, и, несмотря на то, что нед авно под нялась от род ов (она род ила д евочку в
конце зимы), несмотря на то, что у ней было много своего горя и забот, она, оставив
груд ного ребенка и заболевшую д евочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась
нынче.
— Ну, что? — сказала она; вход я в гостиную и не снимая шляпы. — Вы все веселые.
Верно, хорошо?
Ей попробовали рассказывать, что говорил д октор, но оказалось, что, хотя д октор и
говорил очень склад но и д олго, никак нельзя было перед ать того, что он сказал.
Интересно было только то, что решено ехать за границу.
Долли невольно взд охнула. Лучший д руг ее, сестра, уезжала. А жизнь ее была не весела.
Отношения к Степану Аркад ьичу после примирения сд елались унизительны. Спайка,
сд еланная Анной, оказалась непрочна, и семейное согласие над ломилось опять в том же
месте. Опред еленного ничего не было, но Степана Аркад ьича никогд а почти не было
д ома, д енег тоже никогд а почти не было, и под озрения неверностей постоянно мучали
Долли, и она уже отгоняла их от себя, боясь испытанного страд ания ревности. Первый
взрыв ревности, раз пережитый, уже не мог возвратиться, и д аже открытие неверности не
могло бы уже так под ействовать на нее, как в первый раз. Такое открытие теперь только
лишило бы ее семейных привычек, и она позволяла себя обманывать, презирая его и
больше всего себя за эту слабость. Сверх того, заботы большого семейства беспрестанно
мучали ее: — то кормление груд ного ребенка не шло, то нянька ушла, то, как теперь,
заболел од ин из д етей.
— Что, как твои? — спросила мать.
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела, и я боюсь, что скарлатина. Я вот
теперь выехала, чтоб узнать, а то засяд у уже безвыезд но, если, избави бог, скарлатина.
Старый князь после отъезд а д октора тоже вышел из своего кабинета и, под ставив свою
щеку Долли и поговорив с ней, обратился к жене:
— Как же решили, ед ете? Ну, а со мной что хотите д елать?
— Я д умаю, тебе остаться, Александ р, — сказала жена.
— Как хотите.
— Maman, отчего же папа не поехать с нами? — сказала Кити. — И ему веселее и нам.
Старый князь встал и поглад ил рукой волосы Кити. Она под няла лицо и, насильно
улыбаясь, смотрела на него. Ей всегд а казалось, что он лучше всех в семье понимает ее,
хотя он мало говорил с ней. Она была, как меньшая, любимица отца, и ей казалось, что
любовь его к ней д елала его проницательным. Когд а ее взгляд встретился теперь с его

голубыми, д обрыми глазами, пристально смотревшими на нее, ей казалось, что он
насквозь вид ит ее и понимает все то нехорошее, что в ней д елается. Она, краснея,
потянулась к нему, ожид ая поцелуя, но он только потрепал ее по волосам и проговорил:
— Эти глупые шиньоны! До настоящей д очери и не д оберешься, а ласкаешь волосы
д охлых баб. Ну что, Долинька, — обратился он к старшей д очери, — твой козырь что
под елывает?
— Ничего, папа, — отвечала Долли, понимая, что речь ид ет о муже. — Все езд ит, я его
почти не вижу, — не могла она не прибавить с насмешливою улыбкой.
— Что ж, он не уехал еще в д еревню лес прод авать?
— Нет, все собирается.
— Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к
жене, сад ясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой д очери, — ты когд а-нибуд ь,
в од ин прекрасный д ень, проснись и скажи себе: — д а вед ь я совсем зд орова и весела, и
пойд ем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и
растерялась, как уличенный преступник. «Да, он все знает, все понимает и этими словами
говорит мне, что хотя и стыд но, а над о пережить свой стыд ». Она не могла собраться с
д ухом ответить что-нибуд ь. Начала было и вд руг расплакалась и выбежала из-комнаты.
— Вот твои шутки! — напустилась княгиня на мужа. — Ты всегд а… — начала она свою
укоризненную речь.
Князь слушал д овольно д олго упреки княгини и молчал, но лицо его все более и более
хмурилось.
— Она так жалка, бед няжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого
намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в люд ях! — сказала княгиня, и по перемене
ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я не понимаю, как нет
законов против таких гад ких, неблагород ных люд ей.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь,. вставая с кресла и как бы желая уйти,
но останавливаясь в д верях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то
я тебе скажу, кто виноват во всем: — ты и ты, од на ты. Законы против таких молод чиков
всегд а были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не д олжно было быть, я — старик, но
я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих
шарлатанов.
Князь, казалось, имел сказать еще многое, но как только княгиня услыхала его тон, она,
как это всегд а бывало в серьезных вопросах, тотчас же смирилась и раскаялась.
— Alexandre, Alexandre, — шептала она, под вигаясь, и расплакалась.
Как только она заплакала, князь тоже затих. Он под ошел к ней.
— Ну, буд ет, буд ет! И тебе тяжело, я знаю. Что д елать? Бед ы большой нет. Бог
милостив… благод арствуй… — говорил он, уже сам не зная, что говорит, и отвечая на
мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке. И вышел из комнаты.
Еще как только Кити в слезах вышла из комнаты, Долли с своею материнскою,
семейною привычкой тотчас же увид ала, что тут пред стоит женское д ело, и
приготовилась сд елать его. Она сняла шляпку и, нравственно засучив рукава,
приготовилась д ействовать. Во время напад ения матери на отца она пыталась уд ерживать
мать, насколько позволяла д очерняя почтительность. Во время взрыва князя она молчала;
она чувствовала стыд за мать и нежность к отцу за его сейчас же вернувшуюся д оброту; но
когд а отец ушел, она собралась сд елать главное, что было нужно, — ид ти к Кити и
успокоить ее.

— Я вам д авно хотела сказать, maman: — вы знаете ли, что Левин хотел сд елать
пред ложение Кити, когд а он был зд есь в послед ний раз? Он говорил Стиве.
— Ну что ж? Я не понимаю…
— Так, может быть, Кити отказала ему?.. Она вам не говорила?
— Нет, она ничего не говорила ни про того, ни про д ругого; она слишком горд а. Но я
знаю, что все от этого…
— Да, вы пред ставьте себе, если она отказала Левину, — а она бы не отказала ему, если
б не было того, я знаю… И потом этот так ужасно обманул ее.
Княгине слишком страшно было д умать, как много она виновата пред д очерью, и она
рассерд илась.
— Ах, я уж ничего не понимаю! Нынче всь хотят своим умом жить, матери ничего не
говорят, а потом вот и…
— Maman, я пойд у к ней.
— Под и. Разве я тебе запрещаю? — сказала мать.
III
Войд я в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe,
комнатку, такую же молод енькую, розовенькую и веселую, какою была сама Кити еще д ва
месяца тому назад , Долли вспомнила, как убирали они вместе прошлого год а эту
комнатку, с каким весельем и любовью. У ней похолод ело серд це, когд а она увид ала
Кити, сид евшую на низеньком, ближайшем от д вери стуле и устремившую непод вижные
глаза на угол ковра. Кити взглянула на сестру, и холод ное, несколько суровое выражение
ее лица не изменилось.
— Я теперь уед у и засяд у д ома, и тебе нельзя буд ет ко мне, — сказала Дарья
Александ ровна, сад ясь под ле нее. — Мне хочется поговорить с тобой.
— О чем? — испуганно под няв голову, быстро спросила Кити.
— О чем, как не о твоем горе?
— У меня нет горя.
— Полно, Кити. Неужели ты д умаешь, что я могу не знать? Я все знаю. И поверь мне,
это так ничтожно… Мы все прошли через это.
Кити молчала, и лицо ее имело строгое выражение.
— Он не стоит того, чтобы ты страд ала из-за него, — прод олжала Дарья
Александ ровна, прямо приступая к д елу.
— Да, потому что он мною пренебрег, — д ребезжащим голосом проговорила Кити. —
Не говори! Пожалуйста, не говори!
— Да кто же тебе это сказал? Никто этого не говорил. Я уверена?. что он был влюблен
в тебя и остался влюблен, но…
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вд руг
рассерд ившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами,
сжимая то тою, то д ругою рукой пряжку пояса, которую она д ержала. Долли знала эту
манеру сестры перехватывать руками, когд а она приход ила в горячность; она знала, как
Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и
неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже позд но.
— Что, что ты хочешь мне д ать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То,
что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к
нему? И это мне говорит сестра, которая д умает, что… что… что она соболезнует!.. Не

хочу я этих сожалений и притворств!
— Кити, ты несправед лива.
— Зачем ты мучаешь меня?
— Да я, напротив… Я вижу, что огорчена…
Но Кити в своей горячке не слыхала ее.
— Мне не о чем сокрушаться и утешаться. Я настолько горд а, что никогд а не позволю
себе любить человека, который меня не любит.
— Да я и не говорю… Од но — скажи мне правд у, — проговорила, взяв ее за руку, Дарья
Александ ровна, — скажи мне, Левин говорил тебе?..
Упоминание о Левине, казалось, лишило Кити послед него самооблад ания; она
вскочила со стула и, бросив пряжку о землю и д елая быстрые жесты руками, заговорила:
— К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучить меня? Я сказала и
повторяю, что я горд а и никогд а, никогд а я не сд елаю того, что ты д елаешь, — чтобы
вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил д ругую женщину. Я не
понимаю, не понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
И, сказав эти слова, она взглянула на сестру, и, увид ев, что Долли молчит, грустно
опустив голову, Кити, вместо того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села у
д вери и, закрыв лицо платком, опустила голову. Молчание прод олжалось минуты д ве.
Долли д умала о себе. То свое унижение, которое она всегд а чувствовала, особенно больно
отозвалось в ней, когд а о нем напомнила ей сестра. Она не ожид ала такой жестокости от
сестры и серд илась на нее. Но вд руг она услыхала шум платья и вместе звук
разразившегося сд ержанного рыд анья, и чьи-то руки снизу обняли ее шею. Кити на
коленях стояла пред ней.
— Долинька, я так, так несчастна! — виновато прошептала она.
И покрытое слезами милое лицо спряталось в юбке платья Дарьи Александ ровны.
Как буд то слезы были та необход имая мазь, без которой не могла ид ти успешно
машина взаимного общения межд у д вумя сестрами, — сестры после слез разговорились не
о том, что занимало их; но, и говоря о постороннем, они поняли д руг д руга. Кити поняла,
что, сказанное ею в серд цах слово о неверности мужа и об унижении д о глубины серд ца
поразило бед ную сестру, но что она прощала ей. Долли, с своей стороны, поняла все, что
она хотела знать; она убед илась, что д огад ки ее были верны, что горе, неизлечимое горе
Кити состояло именно в том, что Левин д елал пред ложение и что она отказала ему, а
Вронский обманул ее, и что она готова была любить Левина и ненавид еть Вронского.
Кити ни слова не сказала об этом; она говорила только о своем д ушевном состоянии.
— У меня нет никакого горя, — говорила она, успокоившись, — но ты можешь ли
понять, что мне все стало гад ко, противно, грубо, и прежд е всего я сама. Ты не можешь
себе пред ставить, какие у меня гад кие мысли обо всем.
— Да какие же могут быть у тебя гад кие мысли? — спросила Долли, улыбаясь.
— Самые, самые гад кие и грубые; не могу тебе сказать. Это не тоска, не скука, а
горазд о хуже. Как буд то все, что было хорошего во мне, все спряталось, а осталось од но
самое гад кое. Ну, как тебе сказать? — прод олжала она, вид я нед оуменье в глазах сестры.
— Папа сейчас мне начал говорить… мне кажется, он д умает только, что мне нужно
выйти замуж. Мама везет меня на бал: — мне кажется, что она только затем везет меня,
чтобы поскорее выд ать замуж и избавиться от меня. Я знаю, что это неправд а, но не могу
отогнать этих мыслей. Женихов так называемых я вид еть не могу. Мне кажется, что они с
меня мерку снимают. Прежд е ехать куд а-нибуд ь в бальном платье д ля меня было простое
уд овольствие, я собой любовалась; теперь мне стыд но, неловко. Ну, что хочешь! Доктор…

Ну…
Кити замялась; она хотела д алее сказать, что с тех пор, как с ней сд елалась эта
перемена, Степан Аркад ьич ей стал невыносимо неприятен и что она не может вид еть его
без пред ставлений самых грубых и безобразных.
— Ну д а, все мне пред ставляется в самом грубом, гад ком вид е, — прод олжала она. —
Это моя болезнь. Может быть, это пройд ет….
— А ты не д умай…
— Не могу. Только с д етьми мне хорошо, только у тебя.
— Жаль, что нельзя тебе бывать у меня.
— Нет, я приед у. У меня была скарлатина, и я упрошу maman.
Кити настояла на своем и переехала к сестре и всю скарлатину, которая д ействительно
пришла, ухаживала за д етьми. Обе сестры благополучно выход или всех шестерых д етей,
но зд оровье Кити не поправилось. и великим постом Щербацкие уехали за границу.
IV
Петербургский высший круг, собственно, од ин; все знают д руг д руга, д аже езд ят д руг к
д ругу. Но в этом большом круге есть свои под разд еления. Анна Аркад ьевна Каренина
имела д рузей и тесные связи в трех различных кругах. Од ин круг был служебный,
официальный круг ее мужа, состоявший из его сослуживцев и под чиненных, самым
разнообразным и прихотливым образом связанных и разъед иненных в общественных
условиях. Анна теперь с труд ом могла вспомнить то чувство почти набожного уважения,
которое она в первое время имела к этим лицам. Теперь она знала всех их, как знают д руг
д руга в уезд ном город е; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог жмет
ногу; знала их отношения д руг к д ругу и к главному центру; знала, кто за кого и как и чем
д ержится и кто с кем и в чем сход ятся и расход ятся; но этот круг правительственных,
мужских интересов никогд а, несмотря на внушения графини Лид ии Ивановны, не мог
интересовать ее, она избегала его.
Другой близкий Анне кружок — это был тот, через который Алексей Александ рович
сд елал свою карьеру. Центром этого кружка была графиня Лид ия Ивановна. Это был
кружок старых, некрасивых, д оброд етельных и набожных женщин и умных, ученых,
честолюбивых мужчин. Од ин из умных люд ей, принад лежащих к этому кружку, называл
его «совестью петербургского общества». Алексей Александ рович очень д орожил этим
кружком, и Анна, так умевшая сживаться со всеми, нашла себе в первое время своей
петербургской жизни д рузей и в этом круге. Теперь же, по возвращении из Москвы,
кружок этот ей стал невыносим. Ей показалось, что и она и все они притворяются, и ей
стало так скучно и неловко в этом обществе, что она сколько возможно менее езд ила к
графине Лид ии Ивановне.
Третий круг, наконец, гд е она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обед ов,
блестящих туалетов, свет, д ержавшийся од ною рукой за д вор, чтобы не спуститься д о
полусвета, который члены этого круга д умали, что презирали, но с которым вкусы у него
были не только сход ные, но од ни и те же. Связь ее с этим кругом д ержалась чрез княгиню
Бетси Тверскую, жену ее д воюрод ного брата, у которой было сто д вад цать тысяч д оход а и
которая с самого появления Анны в свет особенно полюбила ее, ухаживала за ней и
втягивала в свой круг, смеясь над кругом графини Лид ии Ивановны.
— Когд а стара буд у и д урна, я сд елаюсь такая же, — говорила Бетси, — но д ля вас, д ля
молод ой, хорошенькой женщины, еще рано в эту богад ельню.

Анна первое время избегала, сколько могла, этого света княгини Тверской, так как он
требовал расход ов выше ее сред ств, д а и по д уше она пред почитала первый; но после
поезд ки в Москву сд елалось наоборот. Она избегала нравственных д рузей своих и езд ила в
большой свет. Там она встречала Вронского и испытывала волнующую рад ость при этих
встречах. Особенно часто встречала она Вронского у Бетси, которая была урожд енная
Вронская и ему д воюрод ная. Вронский был везд е, гд е только мог встречать Анну, и
говорил ей, когд а мог, о своей любви. Она ему не под авала никакого повод а, но кажд ый
раз, когд а она встречалась с ним, в д уше ее загоралось то самое чувство оживления,
которое нашло на нее в тот д ень в вагоне, когд а она в первый раз увид ела его. Она сама
чувствовала, что при вид е его рад ость светилась в ее глазах и морщила ее губы в улыбку, и
она не могла зад ушить выражение этой рад ости.
Первое время Анна искренно верила, что она нед овольна им за то, что он позволяет
себе преслед овать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, гд е
она д умала встретить его, а его не было, она по овлад евшей ею грусти ясно поняла, что
она обманывала себя, что это преслед ование не только не неприятно ей, но что оно
составляет весь интерес ее жизни.
Знаменитая певица пела второй раз, и весь большой свет был в театре. Увид ав из своего
кресла в первом ряд у кузину, Вронский, не д ожд авшись антракта, вошел к ней в ложу.
— Что ж вы не приехали обед ать? — сказала она ему. — Уд ивляюсь этому
ясновид енью влюбленных, — прибавила она с улыбкой, так, чтоб он од ин слышал: — —
Она не была. Но приезжайте после оперы.
Вронский вопросительно взглянул на нее. Она нагнула голову. Он улыбкой
поблагод арил ее и сел под ле нее.
— А как я вспоминаю ваши насмешки! — прод олжала княгиня Бетси, наход ившая
особенное уд овольствие в след овании за успехом этой страсти. — Куд а это все д елось! Вы
пойманы, мой милый.
— Я только того и желаю, чтобы быть пойманным, — отвечал Вронский с своею
спокойною д оброд ушною улыбкой. — Если я жалуюсь, то на то только, что слишком мало
пойман, если говорить правд у. Я начинаю терять над ежд у.
— Какую ж вы можете иметь над ежд у? — сказала Бетси, оскорбившись за своего д руга,
— entendons nous.. — Но в глазах ее бегали огоньки, говорившие, то она очень хорошо, и
точно так же, как и он, понимает, какую он мог иметь над ежд у.
— Никакой, — смеясь и выставляя свои сплошные зубы, сказал Вронский. — Виноват,
— прибавил он, взяв из ее руки бинокль и принявшись огляд ывать чрез ее обнаженное
плечо противоположный ряд лож. — Я боюсь, что становлюсь смешон.
Он знал очень хорошо, что в глазах Бетси и всех светских люд ей он не рисковал быть
смешным. Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника
д евушки и вообще свобод ной женщины может быть смешна; но роль человека,
приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на
то, чтобы вовлечь ее в прелюбод еянье, что роль эта имеет что-то красивое,
величественное и никогд а не может быть смешна, и поэтому он с горд ою и веселою,
игравшею под его усами улыбкой опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— А отчего вы не приехали обед ать? — сказала она, любуясь им.
— Это над о рассказать вам. Я был занят, и чем? Даю вам это из ста, из тысячи… не
угад аете. Я мирил мужа с оскорбителем его жены. Да, право!
— Что ж, и помирили?
— Почти.

— Над о, чтобы вы мне это рассказали, — сказала она, вставая. — Приход ите в тот
антракт.
— Нельзя; я ед у во Французский театр.
— От Нильсон? — с ужасом спросила Бетси, которая ни за что бы не распознала
Нильсон от всякой хористки.
— Что ж д елать? Мне там свид анье, все по этому д елу моего миротворства.
— Блаженны миротворцы, они спасутся, — сказала Бетси, вспоминая что-то под обное,
слышанное ею от кого-то. — Ну, так сад итесь, расскажите, что такое?
И она опять села.
V
— Это немножко нескромно, но так мило, что ужасно хочется рассказать, — сказал
Вронский, гляд я на нее смеющимися глазами. — Я не буд у называть фамилий.
— Но я буд у угад ывать, тем лучше.
— Слушайте же: — ед ут д ва веселые молод ые человека…
— Разумеется, офицеры вашего полка?
— Я не говорю офицеры, просто д ва позавтракавшие молод ые человека…
— Перевод ите: — выпившие.
— Может быть. Ед ут на обед к товарищу, в самом веселом расположении д уха. И вид ят,
хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, огляд ывается и, им по крайней мере
кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, за ней. Скачут во весь д ух. К уд ивлению их,
красавица останавливается у под ъезд а того самого д ома, куд а они ед ут. Красавица
взбегает на верхний этаж. Они вид ят только румяные губки из-под короткого вуаля и
прекрасные маленькие ножки.
— Вы с таким чувством это рассказываете, что мне кажется, вы сами од ин из этих д вух.
— А сейчас вы мне что говорили? Ну, молод ые люд и вход ят к товарищу, у него обед
прощальный. Тут, точно, они выпивают, может быть, лишнее, как всегд а на прощальных
обед ах. И за обед ом расспрашивают, кто живет наверху в этом д оме. Никто не знает, и
только лакей хозяина на их вопрос: — живут ли наверху мамзели, отвечает, что их тут
очень много. После обед а молод ые люд и отправляются в кабинет к хозяину и пишут
письмо к неизвестной. Записали страстное письмо, признание, и сами несут письмо
наверх, чтобы разъяснить то, что в письме оказалось бы не совсем понятным.
— Зачем вы мне такие гад ости рассказываете? Ну?
— Звонят. Выход ит д евушка, они д ают письмо и уверяют д евушку, что оба так
влюблены, что сейчас умрут тут у д вери. Девушка в нед оумении вед ет переговоры. Вд руг
является господ ин с бакенбард ами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в д оме
никто не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
— Почему же вы знаете, что у него бакенбард ы, как вы говорите, колбасиками?
— А вот слушайте. Нынче я езд ил мирить их.
— Ну, и что же?
— Тут-то самое интересное. Оказывается, что это счастливая чета титулярного
советника и титулярной советницы. Титулярный советник под ает жалобу, и я д елаюсь
примирителем, и каким! Уверяю вас, Талейран ничто в сравнении со мной..
— В чем же труд ность?
— Да вот послушайте… Мы извинились как след ует: — «Мы в отчаянии, мы просим
простить за несчастное нед оразумение». Титулярный советник с колбасиками начинает

таять, но желает тоже выразить свои чувства, и как только он начинает выражать их, так
начинает горячиться и говорить грубости, и опять я д олжен пускать в ход все свои
д ипломатические таланты. «Я согласен, что поступок их нехорош, но прошу вас принять
во внимание нед оразумение, молод ость; потом молод ые люд и только позавтракали. Вы
понимаете. Они раскаиваются от всей д уши, просят простить их вину». Титулярный
советник опять смягчается: — «Я согласен, граф, и я готов простить, но понимаете, что
моя жена, моя жена, честная женщина, под вергается преслед ованиям, грубостям и
д ерзостям каких-нибуд ь мальчишек, мерз…» А вы понимаете, мальчишка этот тут, и мне
над о примирять их. Опять я пускаю в ход д ипломацию, и опять, как только над о
заключить все д ело, мой титулярный советник горячится, краснеет, колбасики
под нимаются, и опять я разливаюсь в д ипломатических тонкостях.
— Ах, это над о рассказать вам! — смеясь, обратилась Бетси к вход ившей в ее ложу
д аме. — Он так насмешил меня.
— Ну, bonne chance, — прибавила она, под авая Вронскому палец, свобод ный от
д ержания веера, и д вижением плеч опуская под нявшийся лиф платья, с тем чтобы, как
след ует, быть вполне голою, когд а выйд ет вперед , к рампе, на свет газа и на все глаза.
Вронский поехал во Французский театр, гд е ему д ействительно нужно было вид еть
полкового команд ира, не пропускавшего ни од ного пред ставления во Французском
театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и
забавляло его уже третий д ень. В д еле этом был замешан Петрицкий, которого он любил,
и д ругой, нед авно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молод ой князь
Кед ров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
Оба были в эскад роне Вронского. К полковому команд иру приезжал чиновник,
титулярный советник Венд ен, с жалобой на его офицеров, которые оскорбили его жену.
Молод ая жена его, как рассказывал Венд ен, — он был женат полгод а, — была в церкви с
матушкой и, вд руг почувствовав незд оровье, происход ящее от известного положения, не
могла больше стоять и поехала д омой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике. Тут за
ней погнались офицеры, она испугалась и, еще более разболевшись, взбежала по лестнице
д омой. Сам Венд ен, вернувшись из присутствия, услыхал звонок и какие-то голоса, вышел
и, увид ав пьяных офицеров с письмом, вытолкал их. Он просил строгого наказания.
— Нет, как хотите, — сказал полковой команд ир Вронскому, пригласив его к себе, —
Петрицкий становится невозможным. Не проход ит нед ели без истории. Этот чиновник не
оставит д ела, он пойд ет д альше.
Вронский вид ел всю неблаговид ность этого д ела и что тут д уэли быть не может, что
над о все сд елать, чтобы смягчить этого титулярного советника и замять д ело. Полковой
команд ир призвал Вронского именно потому, что знал его за благород ного и умного
человека и, главное, за человека, д орожащего честью полка. Они потолковали и решили,
что над о ехать Петрицкому и Кед рову с Вронским к этому титулярному советнику
извиняться. Полковой команд ир и Вронский оба понимали, что имя Вронского и флигель-
ад ъютантский вензель д олжны много сод ействовать смягчению титулярного советника.
И д ействительно, эти д ва сред ства оказались отчасти д ействительны; но результат
примирения остался сомнительным, как и рассказывал Вронский.
Приехав во Французский театр, Вронский уд алился с полковым команд иром в фойе и
рассказал ему свой успех или неуспех. Обд умав все, полковой команд ир решил оставить
д ело без послед ствий, но потом рад и уд овольствия стал расспрашивать Вронского о
под робностях его свид анья и д олго не мог уд ержаться от смеха, слушая рассказ Вронского
о том, как затихавший титулярный советник вд руг опять разгорался, вспоминая

под робности д ела, и как Вронский, лавируя при послед нем полуслове примирения,
ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
— Скверная история, но уморительная. Не может же Кед ров д раться с этим
господ ином! Так ужасно горячился? — смеясь, переспросил он. — А какова нынче Клер?
Чуд о! — сказал он про новую французскую актрису. — Сколько ни смотри, кажд ый д ень
новая.. Только од ни французы могут это..
VI
Княгиня Бетси, не д ожд авшись конца послед него акта, уехала из театра. Только что
успела она войти в свою уборную, обсыпать свое д линное блед ное лицо пуд рой, стереть
ее, оправить прическу и приказать чай в большой гостиной, как уж од на за д ругою стали
под ъезжать кареты к ее огромному д ому на Большой Морской. Гости выход или на
широкий под ъезд , и тучный швейцар, читающий по утрам, д ля назид ания прохожих, за
стеклянною д верью газеты, беззвучно отворял эту огромную д верь, пропуская мимо себя
приезжавших.
Почти в од но и то же время вошли: — хозяйка с освеженною прической и освеженным
лицом из од ной д вери и гости из д ругой в большую гостиную с темными стенами,
пушистыми коврами и ярко освещенным столом, блестевшим под огнями свеч белизною
скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором чайного прибора.
Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Перед вигая стулья с помощью незаметных
лакеев, общество разместилось, разд елившись на д ве части, — у самовара с хозяйкой и на
противоположном конце гостиной — около красивой жены посланника в черном бархате
и с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как и всегд а в первые минуты,
колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, пред ложением чая, как бы
отыскивая, на чем остановиться.
— Она необыкновенно хороша как актриса; вид но, что она изучила Каульбаха, —
говорил д ипломат в кружке жены посланника, — вы заметили, как она упала…
— Ах, пожалуйста, не буд ем говорить про Нильсон!
— Про нее нельзя ничего сказать нового, — сказала толстая, красная, без бровей и без
шиньона, белокурая д ама в старом шелковом платье. Это была княгиня Мягкая, известная
своею простотой, грубостью обращения и прозванная enfant terrible. Княгиня Мягкая
сид ела посеред ине межд у обоими кружками и, прислушиваясь, принимала участие то в
том, то в д ругом. — Мне нынче три человека сказали эту самую фразу про Каульбаха,
точно сговорились. И фраза, не знаю чем, так понравилась им.
Разговор был прерван этим замечанием, и над о было прид умывать опять новую тему.
— Расскажите нам что-нибуд ь забавное, но не злое, — сказала жена посланника,
великая мастерица изящного разговора, называемого по-английски small-talk, обратясь к
д ипломату, тоже не знавшему, что теперь начать.
— Говорят, что это очень труд но, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. —
Но я попробую. Дайте ему. Все д ело в теме. Если тема д ана, то вышивать по ней уже
легко. Я часто д умаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в
затруд нении говорить умно. Все умное так над оело…
— Давно уж сказано, — смеясь, перебила его жена посланника.
Разговор начался мило, но именно потому, что он был слишком уж мил, он опять
остановился. Над о было прибегнуть к верному, никогд а не изменяющему сред ству —
злословию.

— Вы не наход ите, что в Тушкевиче есть что-то Louis XV? — сказал он, указывая
глазами на красивого белокурого молод ого человека, стоявшего у стола.
— О д а! Он в од ном вкусе с гостиной, от этого он так часто и бывает зд есь.
Этот разговор под д ержался, так как говорилось намеками именно о том, чего нельзя
было говорить в этой гостиной, то есть об отношениях Тушкевича к хозяйке.
Около самовара и хозяйки разговор межд у тем, точно так же поколебавшись несколько
времени межд у тремя неизбежными темами: — послед нею общественною новостью,
театром и осужд ением ближнего, тоже установился, попав на послед нюю тему, то есть на
злословие.
— Вы слышали, и Мальтищева, — не д очь, а мать, — шьет себе костюм diable rose.
— Не может быть! Нет, это прелестно!
— Я уд ивляюсь, как с ее умом, — она вед ь не глупа, — не вид еть, как она смешна..
Кажд ый имел что сказать в осужд ение и осмеяние несчастной Мальтищевой, и
разговор весело затрещал, как разгоревшийся костер.
Муж княгини Бетси, д оброд ушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у
жены гости, зашел пред клубом в гостиную. Неслышно, по мягкому ковру, он под ошел к
княгине Мягкой.
— Как вам понравилась Нильсон? — сказал он.
— Ах, можно ли так под крад ываться? Как вы меня испугали, — отвечала она. — Не
говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке. Лучше я
спущусь д о вас и буд у говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там
сокровище купили вы нед авно на толкучке?
Хотите, я вам покажу? Но вы не знаете толку.
— Покажите. Я выучилась у этих, как их зовут… банкиры… у них прекрасные есть
гравюры. Они нам показывали.
— Как, вы были у Шюцбург? — спросила хозяйка от самовара.
— Были, ma chere. Они нас звали с мужем обед ать, и мне сказывали, что соус на этом
обед е стоил тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее
слушают, — и очень гад кий соус, что-то зеленое. Над о было их позвать, и я сд елала соус
на восемьд есят пять копеек, и все были очень д овольны. Я не могу д елать
тысячерублевых соусов.
— Она ед инственна! — сказала хозяйка.
— Уд ивительна! — сказал кто-то.
Эффект, производ имый речами княгини Мягкой, всегд а был од инаков, и секрет
производ имого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как
теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, гд е она жила, такие слова
производ или д ействие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего
это так д ействовало, но знала, что это так д ействовало, и пользовалась этим.
Так как во время речи княгини Мягкой все ее слушали и разговор около жены
посланника прекратился, хозяйка хотела связать все общество воед ино и обратилась к
жене посланника:
— Решительно вы не хотите чаю? Вы бы перешли к нам.
— Нет, нам очень хорошо зд есь, — с улыбкой отвечала жена посланника и прод олжала
начатый разговор.
Разговор был очень приятный. Осужд али Карениных, жену и мужа.
— Анна очень переменилась с своей московской поезд ки. В ней есть что-то странное,
— говорила ее приятельница.

— Перемена главная та, что она привезла с собою тень Алексея Вронского, — сказала
жена посланника.
— Да что же? У Гримма есть басня: — человек без тени, человек лишен тени. И это ему
наказанье за что-то. Я никогд а не мог понять, в чем наказанье. Но женщине д олжно быть
неприятно без тени.
— Да, но женщины с тенью обыкновенно д урно кончают, — сказала приятельница
Анны.
— Типун вам на язык, — сказала вд руг княгиня Мягкая, услыхав эти слова. — Каренина
прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.
— Отчего же вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, — сказала жена
посланника. — Муж говорит, что таких госуд арственных люд ей мало в Европе.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья
наши не говорили, мы бы вид ели то, что есть, а Алексей Александ рович, по-моему, просто
глуп. Я шепотом говорю это… Не правд а ли, как все ясно д елается? Прежд е, когд а мне
велели наход ить его умным, я все искала и наход ила, что я сама глупа, не вид я его ума; а
как только я сказала: — он глуп, но шепотом, — все так ясно стало, не правд а ли?
— Как вы злы нынче!
— Нисколько. У меня нет д ругого выход а. Кто-нибуд ь из нас д вух глуп. Ну, а вы знаете,
про себя нельзя этого никогд а сказать.
— Никто не д оволен своим состоянием, и всякий д оволен своим умом, — сказал
д ипломат французский стих.
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но д ело в том,
что Анну я вам не отд ам. Она такая славная, милая. Что же ей д елать, если все влюблены в
нее и, как тени, ход ят за ней?
— Да я и не д умаю осужд ать, — оправд ывалась приятельница Анны.
— Если за нами никто не ход ит, как тень, то это не д оказывает, что мы имеем право
осужд ать.
И, отд елав, как след овало, приятельницу Анны, княгиня Мягкая встала и вместе с
женой посланника присоед инилась к столу, гд е шел общий разговор о прусском короле.
— О чем вы там злословили? — спросила Бетси.
— О Карениных. Княгиня д елала характеристику Алексея Александ ровича, — отвечала
жена посланника, с улыбкой сад ясь к столу.
— Жалко, что мы не слыхали, — сказала хозяйка, взгляд ывая на вход ную д верь. — А,
вот и вы наконец! — обратилась она с улыбкой к вход ившему Вронскому.
Вронский был не только знаком со всеми, но вид ал кажд ый д ень всех, кого он тут
встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими вход ят в комнату к
люд ям, от которых только что вышли.
— Откуд а я? — отвечал он на вопрос жены посланника. — Что же д елать, над о
признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и все с новым уд овольствием. Прелесть! Я знаю,
что это стыд но; но в опере я сплю, а в Буффах д о послед ней минуты д осиживаю, и весело.
Нынче…
Он назвал французскую актрису и хотел что-то рассказывать про нее; но жена
посланника с шутливым ужасом перебила его:
— Пожалуйста, не рассказывайте про этот ужас.
— Ну, не буд у, тем более что все знают эти ужасы.
— И все бы поехали туд а, если б это было так же принято, как опера, — под хватила
княгиня Мягкая..

VII
У вход ной д вери послышались шаги, и княгиня Бетси, зная, что это Каренина,
взглянула на Вронского. Он смотрел на д верь, и лицо его имело странное новое
выражение. Он рад остно, пристально и вместе робко смотрел на вход ившую и мед ленно
припод нимался. В гостиную вход ила Анна. Как всегд а, д ержась чрезвычайно прямо, своим
быстрым, тверд ым и легким шагом, отличавшим ее от поход ки д ругих светских женщин,
и не изменяя направления взгляд а, она сд елала те несколько шагов, которые отд еляли ее
от хозяйки, пожала ей руку, улыбнулась и с этою улыбкой оглянулась на Вронского.
Вронский низко поклонился и под винул ей стул.
Она отвечала только наклонением головы, покраснела и нахмурилась. Но тотчас же,
быстро кивая знакомым и пожимая протягиваемые руки, она обратилась к хозяйке:
— Я была у графини Лид ии и хотела раньше приехать, но засид елась. У ней был сэр
Джон. Очень интересный.
— Ах, это миссионер этот?
— Да, он рассказывал про инд ейскую жизнь очень интересно.
Разговор, перебитый приезд ом, опять замотался, как огонь зад уваемой лампы.
— Сэр Джон! Да, сэр Джон. Я его вид ела. Он хорошо говорит. Власьева совсем
влюблена в него.
— А правд а, что Власьева меньшая выход ит за Топова?
— Да, говорят, что это совсем решено.
— Я уд ивляюсь род ителям. Говорят, это брак по страсти.
— По страсти? Какие у вас антид илювиальные мысли! Кто нынче говорит про страсти?
— сказала жена посланника.
— Что д елать? Эта глупая старая мод а все еще не вывод ится, — сказал Вронский.
— Тем хуже д ля тех, кто д ержится этой мод ы.. Я знаю счастливые браки только по
рассуд ку.
— Да, но зато как часто счастье браков по рассуд ку разлетается, как пыль, именно
оттого, что появляется та самая страсть, которую не признавали, — сказал Вронский. что
старуха буд ет рад а выбору сына, и ей странно было, что он, боясь
— Но браками по рассуд ку мы называем те, когд а уже оба перебесились. Это как
скарлатина, чрез это над о пройти.
— Тогд а над о выучиться искусственно прививать любовь, как оспу..
— Я была в молод ости влюблена в д ьячка, — сказала княгиня Мягкая. — Не знаю,
помогло ли мне это.
— Нет, я д умаю, без шуток, что д ля того, чтоб узнать любовь, над о ошибиться и потом
поправиться, — сказала княгиня Бетси.
— Даже после брака? — шутливо сказала жена посланника.
— Никогд а не позд но раскаяться, — сказал д ипломат английскую пословицу.
— Вот именно, — под хватила Бетси, — над о ошибиться и поправиться. Как вы об этом
д умаете? — обратилась она к Анне, которая с чуть заметною тверд ою улыбкой на губах
молча слушала этот разговор.
— Я д умаю, — сказала Анна, играя снятою перчаткой, — я д умаю… если сколько голов,
столько умов, то и сколько серд ец, столько род ов любви.
Вронский смотрел на Анну и с замиранием серд ца жд ал, что она скажет. Он взд охнул
как бы после опасности, когд а она выговорила эти слова.

Анна вд руг обратилась к нему:
— А я получила из Москвы письмо. Мне пишут, что Кити Щербацкая очень больна.
— Неужели? — нахмурившись, сказал Вронский.
Анна строго посмотрела на него.
— Вас не интересует это?
— Напротив, очень. Что именно вам пишут, если можно узнать? — спросил он.
Анна встала и под ошла к Бетси.
— Дайте мне чашку чая, — сказала она, останавливаясь за ее стулом.
Пока княгиня Бетси наливала ей чай, Вронский под ошел к Анне.
— Что же вам пишут? — повторил он.
— Я часто д умаю, что мужчины не понимают того, что неблагород но, а всегд а говорят
об этом, — сказала Анна, не отвечая ему. — Я д авно хотела сказать вам, прибавила она и,
перейд я несколько шагов, села у углового стола с альбомами.
— Я не совсем понимаю значение ваших слов, — сказал он, под авая ей чашку.
Она взглянула на д иван под ле себя, и он тотчас же сел.
— Да, я хотела сказать вам, — сказала она, не гляд я на него. — Вы д урно поступили,
д урно, очень д урно.
— Разве я не знаю, что я д урно поступил? Но кто причиной, что я поступил так?
— Зачем вы говорите мне это? — сказала она, строго взгляд ывая на него.
— Вы знаете зачем, — отвечал он смело и рад остно, встречая ее взгляд и не спуская
глаз.
Не он, а она смутилась.
— Это д оказывает только то, что у вас нет серд ца, — сказала она. Но взгляд ее говорил,
что она знает, что у него есть серд це, и от этого-то боится его.
— То, о чем вы сейчас говорили, была ошибка, а не любовь.
— Вы помните, что я запретила вам произносить это слово, это гад кое слово, —
взд рогнув, сказала Анна; но тут же она почувствовала, что од ним этим словом: —
запретила она показывала, что признавала за собой известные права на него и этим самым
поощряла его говорить про любовь. — Я вам д авно это хотела сказать, — прод олжала она,
решительно гляд я ему в глаза и вся пылая жегшим ее лицо румянцем, — а нынче я
нарочно приехала, зная, что я вас встречу. Я приехала сказать вам, что это д олжно
кончиться. Я никогд а ни перед кем не краснела, а вы заставляете меня чувствовать себя
виновною в чем-то.
Он смотрел на нее и был поражен новою д уховною красотой ее лица.
— Чего вы хотите от меня? — сказал он просто и серьезно.
— Я хочу, чтобы вы поехали в Москву и просили прощенья у Кити, — сказала она, и
огонек замигал в ее глазах.
— Вы не хотите этого, — сказал он.
Он вид ел, что она говорит то, что принужд ает себя сказать, но не то, чего хочет.
— Если вы любите меня, как вы говорите, — прошептала она, — то сд елайте, чтоб я
была спокойна.
Лицо его просияло.
— Разве вы не знаете, что вы д ля меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу
вам д ать. Всего себя, любовь… д а. Я не могу д умать о вас и о себе отд ельно. Вы и я д ля
меня од но. И я не вижу вперед и возможности спокойствия ни д ля себя, ни д ля вас. Я вижу
возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!..
Разве оно не возможно? — прибавил он од ними губами; но она слышала.

Она все силы ума своего напрягла на то, чтобы сказать то, что д олжно; но вместо того
она остановила на нем свой взгляд , полный любви, и ничего не ответила.
«Вот оно! — с восторгом д умал он. — Тогд а, когд а я уже отчаивался и когд а, казалось,
не буд ет конца, — вот оно! Она любит меня. Она признается в этом».
— Так сд елайте это д ля меня, никогд а не говорите мне этих слов, и буд ем д обрыми
д рузьями, — сказала она словами; но совсем д ругое говорил ее взгляд .
— Друзьями мы не буд ем, вы это сами знаете. А буд ем ли мы счастливейшими, или
несчастнейшими из люд ей — это в вашей власти.
Она хотела сказать что-то, но он перебил ее.
— Вед ь я прошу од ного, прошу права над еяться, мучаться, как теперь; но если и этого
нельзя, велите мне исчезнуть, и я исчезну. Вы не буд ете вид еть меня, если мое
присутствие тяжело вам.
— Я не хочу никуд а прогонять вас.
— Только не изменяйте ничего. Оставьте все как есть, — сказал он д рожащим голосом.
— Вот ваш муж.
Действительно, в эту минуту Алексей Александ рович своею спокойною, неуклюжею
поход кой вход ил в гостиную.
Оглянув жену и Вронского, он под ошел к хозяйке и, усевшись за чашкой чая, стал
говорить своим неторопливым, всегд а слышным голосом, в своем обычном шуточном
тоне, под трунивая над кем-то.
— Ваш Рамбулье в полном составе, — сказал он, огляд ывая все общество, — грации и
музы.
Но княгиня Бетси терпеть не могла этого тона его, sneering, как она называла это, и, как
умная хозяйка, тотчас же навела его на серьезный разговор об общей воинской
повинности. Алексей Александ рович тотчас же увлекся разговором и стал защищать уже
серьезно новый указ пред княгиней Бетси, которая напад ала на него.
Вронский и Анна прод олжали сид еть у маленького стола.
— Это становится неприлично, — шепнула од на д ама, указывая глазами на Каренину,
Вронского и ее мужа.
— Что я вам говорила? — отвечала приятельница Анны.
Но не од ни эти д амы, почти все бывшие в гостиной, д аже княгиня Мягкая и сама
Бетси, по нескольку раз взгляд ывали на уд алившихся от общего кружка, как буд то это
мешало им. Только од ин Алексей Александ рович ни разу не взглянул в ту сторону и не
был отвлечен от интереса начатого разговора.
Заметив производ имое на всех неприятное впечатление, княгиня Бетси под сунула на
свое место д ля слушания Алексея Александ ровича д ругое лицо и под ошла к Анне.
— Я всегд а уд ивляюсь ясности и точности выражений вашего мужа, — сказала она. —
Самые трансценд ентные понятия становятся мне д оступны, когд а он говорит.
— О д а! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни од ного слова из того,
что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем
разговоре.
Алексей Александ рович, просид ел полчаса, под ошел к жене и пред ложил ей ехать
вместе д омой; но она, не гляд я на него, отвечала, что останется ужинать. Алексей
Александ рович раскланялся и вышел.
Старый, толстый татарин, кучер Карениной, в глянцевом кожане, с труд ом уд ерживал
прозябшего левого серого, взвивавшегося у под ъезд а. Лакей стоял, отворив д верцу.
Швейцар стоял, д ержа наружную д верь.Анна Аркад ьевна отцепляла маленькою быстрою

рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что
говорил, провожая ее, Вронский.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы
знаете, что не д ружба мне нужна, мне возможно од но счастье в жизни, это слово, которого
вы так не любите… д а, любовь…
— Любовь… — повторила она мед ленно, внутренним голосом, и вд руг, в то же время,
как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю этого слова, что оно д ля
меня слишком много значит, больше горазд о, чем вы можете понять, — и она взглянула
ему в лицо. — До свид анья!
Она под ала ему руку и быстрым, упругим шагом прошла мимо швейцара и скрылась в
карете.
Ее взгляд , прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал свою лад онь в том месте,
гд е она тронула его, и поехал д омой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер
он приблизился к д остижению своей цели более, чем в д ва послед ние месяца.
VIII
Алексей Александ рович ничего особенного и неприличного не нашел в том, что жена
его сид ела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он
заметил, что д ругим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и
потому это показалось неприличным и ему. Он решил, что нужно сказать об этом жене.
Вернувшись д омой, Алексей Александ рович прошел к себе в кабинет, как он это д елал
обыкновенно, и сел в кресло, развернув на заложенном разрезным ножом месте книгу о
папизме, и читал д о часу, как обыкновенно д елал; только изред ка он потирал себе
высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то. В обычный час он встал и сд елал
свой ночной туалет. Анны Аркад ьевны еще не было. С книгой под мышкой он пришел
наверх, но в нынешний вечер, вместо обычных мыслей и соображений о служебных д елах,
мысли его были наполнены женою и чем-то неприятным, случившимся с нею. Он,
противно своей привычке, не лег в постель, а, заложив за спину сцепившиеся руки,
принялся ход ить взад и вперед по комнатам. Он не мог лечь, чувствуя, что ему прежд е
необход имо обд умать вновь возникшее обстоятельство.
Когд а Алексей Александ рович решил сам с собой, что нужно переговорить с женою,
ему казалось это очень легко и просто; но теперь, когд а он стал обд умывать это вновь
возникшее обстоятельство, оно показалось ему очень сложным и затруд нительным.
Алексей Александ рович был не ревнив. Ревность, по его убежд ению, оскорбляет жену,
и к жене д олжно иметь д оверие. Почему д олжно иметь д оверие, то есть полную
уверенность в том, что его молод ая жена всегд а буд ет его любить, он себя не спрашивал;
но он не испытывал нед оверия, потому имел д оверие и говорил себе, что над о его иметь.
Теперь же, хотя убежд ение его о том, что ревность есть постыд ное чувство и что нужно
иметь д оверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то
нелогичным и бестолковым, и не знал, что над о д елать. Алексей Александ рович стоял
лицом к лицу пред жизнью, пред возможностью любви в его жене к кому-нибуд ь, кроме
его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была сама
жизнь. Всю жизнь свою Алексей Александ рович прожил и проработал в сферах
служебных, имеющих д ело с отражениями жизни. И кажд ый раз, когд а он сталкивался с
самою жизнью, он отстранялся от нее. Теперь он испытывал чувство, под обное тому,
какое испытал бы человек, спокойно прошед ший над пропастью по мосту и вд руг

увид авший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост
— та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александ рович. Ему в первый раз
пришли вопросы о возможности д ля его жены полюбить кого-нибуд ь, и он ужаснулся
пред этим.
Он, не разд еваясь, ход ил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету
освещенной од ною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет
отражался только на большом, нед авно сд еланном портрете его, висевшем над д иваном, и
чрез ее кабинет, гд е горели д ве свечи, освещая портреты ее род ных и приятельниц и
красивые, д авно близко знакомые ему безд елушки ее письменного стола. Чрез ее комнату
он д оход ил д о д вери спальни и опять поворачивался.
На кажд ом протяжении своей прогулки, и большею частью на паркете светлой
столовой, он останавливался и говорил себе: — «Да, это необход имо решить и прекратить,
высказать свой взгляд на это и свое решение».И он поворачивался назад . «Но высказать
что же? какое решение?» — говорил он себе в гостиной и не наход ил ответа. «Да наконец,
— спрашивал он себя пред поворотом в кабинет, — что же случилось? Ничего. Она д олго
говорила с ним. Ну что же? Мало ли женщина в свете с кем может говорить? И потом,
ревновать — значит унижать и себя и ее», — говорил он себе, вход я в ее кабинет; но
рассужд ение это, прежд е имевшее такой вес д ля него, теперь ничего не весило и не
значило. И он от д вери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он вход ил
назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если д ругие
заметили это, то значит, что есть что-нибуд ь. И он опять говорил себе в столовой: — «Да,
это необход имо решить и прекратить и высказать свой взгляд …» И опять в гостиной пред
поворотом он спрашивал себя: — как решить? И потом спрашивал себя, что случилось? И
отвечал: — ничего, и вспоминал о том, что ревность есть чувство, унижающее жену, но
опять в гостиной убежд ался, что случилось что-то. Мысли его, как и тело, совершали
полный круг, не напад ая ни на что новое. Он заметил это, потер себе лоб и сел в ее
кабинете.
Тут, гляд я на ее стол с лежащим наверху малахитовым бюваром и начатою запиской,
мысли его вд руг изменились. Он стал д умать о ней, о том, что она д умает и чувствует. Он
впервые живо пред ставил себе ее личную жизнь, ее мысли, ее желания, и мысль, что у нее
может и д олжна быть своя особенная жизнь, показалась ему так страшна, что он поспешил
отогнать ее. Это была та пучина, куд а ему страшно было заглянуть. Переноситься мыслью
и чувством в д ругое существо было д ушевное д ействие, чужд ое Алексею Александ ровичу.
Он считал это д ушевное д ействие вред ным и опасным фантазерством.
«И ужаснее всего то, — д умал он, — что теперь именно, когд а под ход ит к концу мое
д ело (он д умал о проекте, который он провод ил теперь), когд а мне нужно все
спокойствие и все силы д уши, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но
что же д елать? Я не из таких люд ей, которые переносят беспокойство и тревоги и не
имеют силы взглянуть им в лицо».
— Я д олжен обд умать, решить и отбросить, — проговорил он вслух.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что д елалось и может д елаться в ее д уше, это не мое
д ело, это д ело ее совести и под лежит религии», — сказал он себе, чувствуя облегчение
при сознании, что найд ен тот пункт узаконений, которому под лежало возникшее
обстоятельство.
«Итак, — сказал себе Алексей Александ рович, — вопросы о ее чувствах и так д алее —
суть вопросы ее совести, д о которой мне не может быть д ела. Моя же обязанность ясно
опред еляется. Как глава семьи, я лицо обязанное руковод ить ею, и потому отчасти лицо

ответственное; я д олжен указать опасность, которую я вижу, пред остеречь и д аже
употребить власть. Я д олжен ей высказать».
И в голове Алексея Александ ровича сложилось ясно все, что он теперь скажет жене.
Обд умывая, что он скажет, он пожалел о том, что д ля д омашнего употребления, так
незаметно, он д олжен употребить свое время и силы ума; но, несмотря на то, в голове его
ясно и отчетливо, как д оклад , составилась форма и послед овательность пред стоящей
речи. «Я д олжен сказать и высказать след ующее: — во-первых, объяснение значения
общественного мнения и приличия; во-вторых, религиозное объяснение значения брака; в
третьих, если нужно, указание на могущее произойти несчастье д ля сына; в-четвертых,
указание на ее собственное несчастье». И, заложив пальцы за пальцы, лад онями книзу,
Алексей Александ рович потянул, и пальцы затрещали в суставах.
Этот жест, д урная привычка — соед инение рук и трещанье пальцев — всегд а
успокоивал его и привод ил в аккуратность, которая теперь так нужна была ему. У
под ъезд а послышался звук под ъехавшей кареты. Алексей Александ рович остановился
посред и залы.
На лестницу всход или женские шаги. Алексей Александ рович, готовый к своей речи,
стоял, пожимая свои скрещенные пальцы и ожид ая, не треснет ли еще гд е. Од ин сустав
треснул.
Еще по звуку легких шагов на лестнице он почувствовал ее приближение, и, хотя он
был д оволен своею речью, ему стало страшно за пред стоящее объяснение…
IX
Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском;
но блеск этот был не веселый — он напоминал страшный блеск пожара сред и темной
ночи. Увид ав мужа, Анна под няла голову и, как буд то просыпаясь, улыбнулась.
— Ты не в постели? Вот чуд о! — сказала она, скинула башлык и, не останавливаясь,
пошла д альше, в уборную. — Пора, Алексей Александ рович, — проговорила она из-за
д вери.
— Анна, мне нужно поговорить с тобой.
— Со мной? — сказала она уд ивленно, вышла из д вери и посмотрела на него. — Что же
это такое? О чем это? — спросила она, сад ясь. — Ну, д авай переговорим, если так нужно. А
лучше бы спать.
Анна говорила, что приход ило ей на язык, и сама уд ивлялась, слушая себя, своей
способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей
просто хочется спать! Она чувствовала себя од етою в непроницаемую броню лжи. Она
чувствовала, что какая-то невид имая сила помогала ей и под д ерживала ее.
— Анна, я д олжен пред остеречь тебя, — сказал он.
— Пред остеречь? — сказала она. — В чем?
Она смотрела так просто, так весело, что кто не знал ее, как знал муж, не мог бы
заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов. Но д ля него, знавшего
ее, знавшего, что, когд а он ложился питью минутами позже, она замечала и спрашивала о
причине, д ля него, знавшего, что всякую свою рад ость, веселье, горе она тотчас сообщала
ему, — д ля него теперь вид еть, что она не хотела замечать его состояние, что не хотела
ни слова сказать о себе, означало многое. Он вид ел, что глубина ее д уши, всегд а прежд е
открытая пред ним, была закрыта от него. Мало того, по тону ее он вид ел что она и не
смущалась этим, а прямо как бы говорила ему: — д а, закрыта, и это так д олжно быть и

буд ет вперед . Теперь он испытывал чувство, под обное тому, какое испытал бы человек,
возвратившийся д омой и наход ящий д ом свой запертым. «Но, может быть, ключ еще
найд ется», — д умал Алексей Александ рович.
— Я хочу пред остеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по
неосмотрительности и легкомыслию ты можешь под ать в свете повод говорить о тебе.
Твой слишком оживленный разговор сегод ня с графом Вронским (он тверд о и с
спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
Он говорил и смотрел на ее смеющиеся, страшные теперь д ля него своею
непроницаемостью глаза и, говоря, чувствовал всю бесполезность и празд ность своих
слов.
— Ты всегд а так, — отвечала она, как буд то совершенно не понимая его и изо всего
того, что он сказал умышленно понимая только послед нее. — То тебе неприятно, что я
скучна, то тебе неприятно, что я весела. Мне не скучно было. Это тебя оскорбляет?
Алексей Александ рович взд рогнул и загнул руки, чтобы трещать ими.
— Ах, пожалуйста, не трещи, я так не люблю, — сказала она.
— Анна, ты ли это? — сказал Алексей Александ рович тихо, сд елав усилие над собою и
уд ержав д вижение рук.
— Да что ж это такое? — сказала она с таким искренним и комическим уд ивлением. —
Что тебе от меня над о?
Алексей Александ рович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он увид ел, что вместо
того, что он хотел сд елать, то есть пред остеречь свою жену от ошибки в глазах света, он
волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-
то стеной.
— Я вот что намерен сказать, — прод олжал он холод но и спокойно, — и я прошу тебя
выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и
унизительным и никогд а не позволю себе руковод иться этим чувством; но есть
известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я
заметил, но, суд я по впечатлению, какое было произвед ено на общество, все заметили,
что ты вела и д ержала себя не совсем так, как можно было желать.
— Решительно ничего не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему все равно,
— под умала она. — Но в обществе заметили, и это тревожит его». — Ты незд оров, Алексей
Александ рович, — прибавила она, встала и хотела уйти в д верь; но он д винулся вперед ,
как бы желая остановить ее.
Лицо его было некрасиво и мрачно, каким никогд а не вид ала его Анна. Она
остановилась и, отклонив голову назад , набок, начала своею быстрою рукой выбирать
шпильки.
— Ну-с, я слушаю, что буд ет, — проговорила она спокойно и насмешливо. — И д аже с
интересом слушаю, потому что желала бы понять, в чем д ело.
Она говорила и уд ивлялась тому натурально-спокойному, верному тону, которым она
говорила, и выбору слов, которые она употребляла.
— Вход ить во все под робности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это
бесполезным и д аже вред ным, — начал Алексей Александ рович. — Копаясь в своей д уше,
мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это д ело твоей
совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред богом указать тебе твои обязанности.
Жизнь наша связана, и связана не люд ьми, а богом. Разорвать эту связь может только
преступление, и преступление этого род а влечет за собой тяжелую кару.
— Ничего не понимаю. Ах, боже мой, и как мне на бед у спать хочется! — сказала она,

быстро перебирая рукой волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.
— Анна, рад и бога, не говори так, — сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но
поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и
люблю тебя.
На мгновение лицо ее опустилось, и потухла насмешливая искра во взгляд е; но слово
«люблю» опять возмутило ее. Она под умала: — «Любит? Разве он может любить? Если б
он не слыхал, что бывает любовь, он никогд а и не употреблял бы этого слова. Он и не
знает, что такое любовь».
— Алексей Александ рович, право, я не понимаю, — сказала она. — Опред ели, что ты
наход ишь…
— Позволь, д ай д оговорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе; главные лица
тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе, покажутся совершенно
напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблужд ением. В
таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть
малейшие основания, то я тебя прошу под умать и, если серд це тебе говорит, высказать
мне…
Алексей Александ рович, сам не замечая того, говорил совершенно не то, что
приготовил.
— Мне нечего говорить. Да и… — вд руг быстро сказала она, с труд ом уд ерживая
улыбку, — право, пора спать.
Алексей Александ рович взд охнул и, не сказав больше ничего, отправился в спальню.
Когд а она вошла в спальню, он уже лежал. Губы его были строго сжаты, и глаза не
смотрели на нее. Анна легла на свою постель и жд ала кажд ую минуту, что он еще раз
заговорит с нею. Она и боялась того, что он заговорит, и ей хотелось этого. Но он молчал.
Она д олго жд ала непод вижно и уже забыла о нем. Она д умала о д ругом, она вид ела его и
чувствовала, как ее серд це при этой мысли наполнялось волнением и преступною
рад остью. Вд руг она услыхала ровный и спокойный носовой свист. В первую минуту
Алексей Александ рович как буд то испугался своего свиста и остановился; но, пережд ав
д ва д ыхания, свист разд ался с новою, спокойною ровностью.
— Позд но, позд но, уж позд но, — прошептала она с улыбкой. Она д олго лежала
непод вижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте вид ела.
X
С этого вечера началась новая жизнь д ля Алексея Александ ровича и д ля его жены.
Ничего особенного не случилось. Анна, как всегд а, езд ила в свет, особенно часто бывала у
княгини Бетси и встречалась везд е с Вронским. Алексей Александ рович вид ел это, но
ничего не мог сд елать. На все попытки его вызвать ее на объяснение она
противопоставляла ему непроницаемую стену какого-то веселого нед оумения. Снаружи
было то же, но внутренние отношения их совершенно изменились. Алексей
Александ рович, столь сильный человек в госуд арственной д еятельности, тут чувствовал
себя бессильным, Как бык, покорно опустив голову, он жд ал обуха, который, он
чувствовал, был над ним под нят. Кажд ый раз, как он начинал д умать об этом, он
чувствовал, что нужно попытаться еще раз, что д обротою, нежностью, убежд ением еще
есть над ежд а спасти ее, заставить опомниться, и он кажд ый д ень сбирался говорить с ней.
Но кажд ый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот д ух зла и обмана,
который влад ел ею, овлад евал и им, и он говорил с ней совсем не то и не тем тоном,

каким хотел говорить. Он говорил с ней невольно своим привычным тоном
под шучиванья над тем, кто бы так говорил. А в этом тоне нельзя было сказать того, что
требовалось сказать ей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XI
То, что почти целый год д ля Вронского составляло исключительно од но желанье его
жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что д ля Анны было невозможною,
ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было
уд овлетворено. Блед ный, с д рожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял
успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
— Анна! Анна! — говорил он д рожащим голосом. — Анна, рад и бога!..
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когд а-то горд ую, веселую,
теперь же постыд ную голову, и она вся сгибалась и пад ала с д ивана, на котором сид ела, на
пол, к его ногам; она упала бы на ковер, если б он не д ержал ее.
— Боже мой! Прости меня! — всхлипывая, говорила она, прижимая к своей груд и его
руки.
Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только
унижаться и просить прощения: — а в жизни теперь, кроме его, у ней никого не было, так
что она и к нему обращала свою мольбу о прощении. Она, гляд я на него, физически
чувствовала свое унижение и ничего больше не могла говорить. Он же чувствовал то, что
д олжен чувствовать убийца, когд а вид ит тело, лишенное им жизни. Это тело, лишенное
им жизни, была их любовь, первый период их любви. Было что-то ужасное и
отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этою страшною ценой
стыд а. Стыд пред д уховною наготою своей д авил ее и сообщался ему. Но, несмотря на
весь ужас убийцы пред телом убитого, над о резать на куски, прятать это тело, над о
пользоваться тем, что убийца приобрел убийством.
И с озлоблением, как буд то со страстью, бросается убийца на это тело, и тащит, и режет
его; так и он покрывал поцелуями ее лицо и плечи. Она д ержала его руку и не шевелилась.
Да, эти поцелуи — то, что куплено этим стыд ом. Да, и эта од на рука, которая буд ет всегд а
моею, — рука моего сообщника. Она под няла эту руку и поцеловала ее. Он опустился на
колена и хотел вид еть ее лицо; но она прятала его и ничего не говорила. Наконец, как бы
сд елав усилие над собой, она под нялась и оттолкнула его. Лицо ее было все так же
красиво, но тем более было оно жалко.
— Все кончено, — сказала она. — У меня ничего нет, кроме тебя. Помни это.
— Я не могу не помнить того, что есть моя жизнь. За минуту этого счастья…
— Какое счастье! — с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился
ему. — Рад и бога, ни слова, ни слова больше.
Она быстро встала и отстранилась от него.
— Ни слова больше, — повторила она, и с странным д ля него выражением холод ного
отчаяния на лице она рассталась с ним. Она чувствовала, что в эту минуту не могла
выразить словами того чувства стыд а, рад ости и ужаса пред этим вступлением в новую
жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами. Но и
после, и на д ругой и на третий д ень, она не только не нашла слов, которыми бы она могла
выразить всю сложность этих чувств, но не наход ила и мыслей, которыми бы она сама с
собой могла обд умать все, что было в ее д уше.
Она говорила себе: — «Нет, теперь я не могу об этом д умать; после, когд а я буд у

спокойнее». Но это спокойствие д ля мыслей никогд а не наступало; кажд ый раз, как
являлась ей мысль о том, что она сд елала, и что с ней буд ет, и что она д олжна сд елать, на
нее наход ил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
— После, после, — говорила она, — когд а я буд у спокойнее.
Зато во сне, когд а она не имела власти над своими мыслями, ее положение
пред ставлялось ей во всей безобразной наготе своей. Од но сновид енье почти кажд ую
ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои
ласки. Алексей Александ рович плакал, целуя ее руки, и говорил: — как хорошо теперь! И
Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, уд ивляясь тому, что прежд е
ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это горазд о проще и что они оба
теперь д овольны и счастливы. Но это сновид енье, как кошмар, д авило ее, и она
просыпалась с ужасом.
XII
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когд а Левин кажд ый раз взд рагивал и
краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: — «Так же краснел и взд рагивал я,
считая все погибшим, когд а получил ед иницу за физику и остался на втором курсе; так же
считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне д ело сестры. И что ж?
Теперь, когд а прошли год а, я вспоминаю и уд ивляюсь, как это могло огорчать меня. То же
буд ет и с этим горем. Пройд ет время, и я буд у к этому равнод ушен».
Но прошло три месяца, и он не стал к этому равнод ушен, и ему так же, как и в первые
д ни, было больно вспоминать об этом. Он не мог успокоиться, потому что он, так д олго
мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя созревшим д ля нее, все-таки не
был женат и был д альше, чем когд а-нибуд ь, от женитьбы. Он болезненно чувствовал сам,
как чувствовали все его окружающие, что нехорошо в его год а человеку ед иному быти.
Он помнил, как он пред отъезд ом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю,
наивному мужику, с которым он любил поговорить: — «Что, Николай! хочу жениться», и
как Николай поспешно отвечал, как о д еле, в котором не может быть никакого сомнения:
— «И д авно пора, Константин Дмитрич». Но женитьба теперь стала от него д альше, чем
когд а-либо. Место было занято, и, когд а он теперь в воображении ставил на это место
кого-нибуд ь из своих знакомых д евушек, он чувствовал, что это было совершенно
невозможно. Кроме того, воспоминание об отказе и о роли, которую он играл при этом,
мучало его стыд ом. Сколько он ни говорил себе, что он тут ни в чем не виноват,
воспоминание это, наравне с д ругими такого же род а стыд ными воспоминаниями,
заставляло его взд рагивать и краснеть. Были в его прошед шем, как у всякого человека,
сознанные им д урные поступки, за которые совесть д олжна была бы мучать его; но
воспоминание о д урных поступках д алеко не так мучало его, как эти ничтожные, но
стыд ные воспоминания. Эти раны никогд а не затягивались. И наравне с этими
воспоминаниями стояли теперь отказ и то жалкое положение, в котором он д олжен был
пред ставляться д ругим в этот вечер. Но время и работа д елали свое. Тяжелые
воспоминания более и более застилались д ля него невид ными, но значительными
событиями д еревенской жизни. С кажд ою нед елей он все реже вспоминал о Кити. Он
жд ал с нетерпением известия, что она уже вышла или выход ит на д нях замуж, над еясь, что
такое известие, как выд ергиванье зуба, совсем вылечит его.
Межд у тем пришла весна, прекрасная, д ружная, без ожид ания и обманов весны, од на из
тех ред ких весен, которым вместе рад уются растения, животные и люд и. Эта прекрасная

весна еще более возбуд ила Левина и утверд ила его в намерении отречься от всего
прежнего, с тем чтоб устроить тверд о и независимо свою од инокую жизнь. Хотя многие
из тех планов, с которыми он вернулся в д еревню, и не были им исполнены, од нако самое
главное, чистота жизни была соблюд ена им. Он не испытывал того стыд а, который
обыкновенно мучал его после пад ения, и он мог смело смотреть в глаза люд ям. Еще в
феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что зд оровье брата Николая
становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вслед ствие этого письма Левин езд ил в
Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с д октором и ехать на вод ы за
границу. Ему так хорошо уд алось уговорить брата и д ать ему взаймы д енег на поезд ку, не
разд ражая его, что в этом отношении он был собой д оволен. Кроме хозяйства,
требовавшего особенного внимания весною, кроме чтения, Левин начал этою зимой еще
сочинение о хозяйстве, план которого состоял в том, чтобы характер рабочего в хозяйстве
был принимаем за абсолютное д анное, как климат и почва, и чтобы, след овательно, все
положения науки о хозяйстве вывод ились не из од них д анных почвы и климата, но из
д анных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего. Так что, несмотря
на уед инение или вслед ствие уед инения, жизнь его была чрезвычайно наполнена, и
только изред ка он испытывал неуд овлетворенное желание сообщения брод ящих у него в
голове мыслей кому-нибуд ь, кроме Агафьи Михайловны, хотя и с нею ему случалось
неред ко рассужд ать о физике, теории хозяйства и в особенности о философии; философия
составляла любимый пред мет Агафьи Михайловны.
Весна д олго не открывалась. Послед ние нед ели поста стояла ясная, морозная погод а.
Днем таяло на солнце, а ночью д оход ило д о семи град усов; наст был такой, что на возах
езд или без д ороги. Пасха была на снегу. Потом вд руг, на второй д ень Святой, понесло
теплым ветром, над винулись тучи, и три д ня и три ночи лил бурный и теплый д ожд ь. В
четверг ветер затих, и над винулся густой серый туман, как бы скрывая тайны
совершавшихся в природ е перемен. В тумане полились вод ы, затрещали и сд винулись
льд ины, быстрее д винулись мутные, вспенившиеся потоки, и на самую Красную Горку, с
вечера, разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась настоящая
весна. Наутро под нявшееся яркое солнце быстро съело тонкий лед ок, под ернувший вод ы,
и весь теплый возд ух зад рожал от наполнивших его испарений отжившей земли.
Зазеленела старая и вылезающая иглами молод ая трава, над улись почки калины,
смород ины и липкой спиртовой березы, и на обсыпанной золотым светом лозине загуд ела
выставленная облетавшаяся пчела. Залились невид имые жаворонки над бархатом зеленей
и облед еневшим жнивьем, заплакали чибисы над налившимися бурою неубравшеюся
вод ой низами и болотами, и высоко пролетели с весенним гоготаньем журавли и гуси.
Заревела на выгонах облезшая, только местами еще не перелинявшая скотина, заиграли
кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие
ребята по просыхающим, с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруд у
веселые голоса баб с холстами, и застучали по д ворам топоры мужиков, налаживающих
сохи и бороны. Пришла настоящая весна.
XIII
Левин над ел большие сапоги и в первый раз не шубу, а суконную под д евку, и пошел
по хозяйству, шагая через ручьи, режущие глаза своим блеском на солнце, ступая то на
лед ок, то в липкую грязь.
Весна — время планов и пред положений. И, выйд я на д вор, Левин, как д ерево весною,

еще не знающее, куд а и как разрастутся его молод ые побеги и ветви, заключенные в
налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие пред приятия в любимом его хозяйстве
он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и пред положений самых
хороших. Прежд е всего он прошел к скотине. Коровы были выпущены на варок и, сияя
перелинявшею глад кою шерстью, пригревшись на солнце, мычали, просясь в поле.
Полюбовавшись знакомыми ему д о малейших под робностей коровами, Левин велел
выгнать их в поле, а на варок выпустить телят. Пастух весело побежал собираться в поле.
Бабы-скотницы, под бирая поневы, босыми, еще белыми, не загоревшими ногами шлепая
по грязи, с хворостинами бегали за мычавшими, ошалевшими от весенней рад ости
телятами, загоняя их на д вор.
Полюбовавшись на приплод нынешнего год а, который был необыкновенно хорош, —
ранние телята были с мужицкую корову, Павина д очь, трех месяцев, была ростом с
год овых, — Левин велел вынести им наружу корыто и зад ать сено за решетки. Но
оказалось, что на не употребляемом зимой варке сд еланные с осени решетки были
поломаны. Он послал за плотником, который по наряд у д олжен был работать молотилку.
Но оказалось, что плотник чинил бороны, которые д олжны были быть починены еще с
масленицы. Это было очень д осад но Левину. Досад но было, что повторялось это вечное
неряшество хозяйства, против которого он столько лет боролся всеми своими силами.
Решетки, как он узнал, ненужные зимой, были перенесены в рабочую конюшню и там
поломаны, так как они и были сд еланы легко, д ля телят. Кроме того, из этого же
оказывалось, что бороны и все землед ельческие оруд ия, которые велено было осмотреть
и починить еще зимой и д ля которых нарочно взяты были три плотника, были не
починены, и бороны все-таки чинили, когд а над о было ехать скород ить. Левин послал за
приказчиком, но тотчас и сам пошел отыскивать его. Приказчик, сияя так же, как и всь в
этот д ень, в обшитом мерлушкой тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.
— Отчего плотник не на молотилке?
— Да я хотел вчера д оложить: — бороны починить над о. Вед ь вот пахать.
— Да зимой-то что ж?
— Да вам насчет чего угод но плотника?
— Гд е решетки с телячьего д вора?
— Приказал снести на места. Что прикажете с этим народ ом! — сказал приказчик,
махая рукой.
— Не с этим народ ом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну д ля чего
я вас д ержу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на
половине речи и только взд охнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
— За Туркиным завтра или послезавтра можно буд ет.
— А клевер?
— Послал Василия с Мишкой, рассевают. Не знаю только, пролезут ли: — топко.
— На сколько д есятин?
— На шесть.
— Отчего же не все? — вскрикнул Левин.
Что клевер сеяли только на шесть, а не на д вад цать д есятин, это было еще д осад нее.
Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогд а хорош,
когд а сд елан как можно раньше, почти по снегу. И никогд а Левин не мог д обиться этого.
— Народ у нет. Что прикажете с этим народ ом д елать? Трое не приход или. Вот и
Семен…
— Ну, вы бы отставили от соломы.

— Да я и то отставил.
— Гд е же народ ?
— Пятеро компот д елают (это значило компост) Четверо овес пересыпают; как бы не
тронулся, Константин Дмитрич.
Левин очень хорошо знал, что «как бы не тронулся» значило, что семенной
английский овес уже испортили, — опять не сд елали того, что он приказывал.
— Да вед ь я говорил еще постом, трубы!.. — вскрикнул он.
— Не беспокойтесь, все сд елаем вовремя.
Левин серд ито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне.
Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогд а как можно было
спустить его прямо в нижний амбар, и, распоряд ившись этим и оторвав отсюд а д вух
рабочих д ля посева клевера, Левин успокоился от д осад ы на приказчика. Да и д ень был
так хорош, что нельзя было серд иться.
— Игнат! — крикнул он кучеру, который с засученными рукавами у колод ца обмывал
коляску. — Осед лай мне…
— Кого прикажете?
— Ну, хоть Колпика.
— Слушаю-с.
Пока сед лали лошад ь, Левин опять под озвал вертевшегося на вид у приказчика, чтобы
помириться с ним, и стал говорить ему о пред стоящих весенних работах и хозяйственных
планах.
Возку навоза начать раньше, чтобы д о раннего покоса все было кончено. А плугами
пахать без отрыву д альнее поле, так, чтобы прод ержать его черным паром. Покосы убрать
все не исполу, а работниками.
Приказчик слушал внимательно и, вид имо, д елал усилия, чтоб од обрять
пред положения хозяина; но он все-таки имел столь знакомый Левину и всегд а
разд ражающий его безнад ежный и унылый вид . Вид этот говорил: — все это хорошо, д а
как бог д аст.
Ничто так не огорчало Левина, как этот тон. Но такой тон был общий у всех
приказчиков, сколько их у него ни перебывало. У всех было то же отношение к его
пред положениям, и потому он теперь уже не серд ился, но огорчался и чувствовал себя
еще более возбужд енным д ля борьбы с этою какою-то стихийною силой, которую он
иначе не умел назвать, как «что бог д аст», и которая постоянно противопоставлялась ему.
— Как успеем, Константин Дмитрич, — сказал приказчик.
— Отчего же не успеете?
— Рабочих над о непременно нанять еще человек пятнад цать. Вот не приход ят. Нынче
были, по семид есяти рублей на лето просят.
Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он знал, что, сколько они ни
пытались, они не могли нанять больше сорока, трид цати семи, трид цати восьми рабочих
за настоящую цену; сорок нанимались, а больше нет. Но все-таки он не мог не бороться.
— Пошлите в Суры, в Чефировку, если не прид ут. Над о искать.
— Послать пошлю, — уныло сказал Василий Фед орович. — Да вот и лошад и слабы
стали.
— Прикупим. Да вед ь я знаю, — прибавил он смеясь, — вы все поменьше д а похуже; но
я нынешний год уж не д ам вам по-своему д елать. Все буд у сам.
— Да вы и то, кажется, мало спите. Нам веселей, как у хозяина на глазах…
— Так за Березовым Долом рассевают клевер? Поед у посмотрю, сказал он, сад ясь на

маленького буланого Колпика, под вед енного кучером.
— Через ручей не проед ете, Константин Дмитрич, — крикнул кучер.
— Ну, так лесом.
И бойкою иноход ью д оброй застоявшейся лошад ки, похрапывающей над лужами и
попрашивающей повод ья, Левин поехал по грязи д вора за ворота и в поле.
Если Левину весело было на скотном и житном д ворах, то ему еще стало веселее в
поле. Мерно покачиваясь на иноход и д оброго конька, впивая теплый со свежестью запах
снега и возд уха при проезд е через лес по оставшемуся кое-гд е праховому,
осовывавшемуся снегу с расплывшими след ами, он рад овался на кажд ое свое д ерево с
оживавшим на коре его мохом и с напухшими почками. Когд а он выехал за лес, пред ним
на огромном пространстве раскинулись ровным бархатным ковром зеленя, без од ной
плешины и вымочки, только кое-гд е в лощинах запятнанные остатками тающего снега.
Его не рассерд или ни вид крестьянской лошад и и стригуна, топтавших его зеленя (он
велел согнать их встретившемуся мужику), ни насмешливый и глупый ответ мужика
Ипата, которого он встретил и спросил: — «Что, Ипат, скоро сеять?» — «Над о прежд е
вспахать, Константин Дмитрич», — отвечал Ипат. Чем д альше он ехал, тем веселее ему
становилось, и хозяйственные планы од ин лучше д ругого пред ставлялись ему: —
обсад ить все поля лозинами по полуд енным линиям, так чтобы не залеживался снег под
ними; перерезать на шесть полей навозных и три запасных с травосеянием, выстроить
скотный д вор на д альнем конце поля и вырыть пруд , а д ля уд обрения устроить
переносные загород ы д ля скота. И тогд а триста д есятин пшеницы, сто картофеля и сто
пятьд есят клевера и ни од ной истощенной д есятины.
С такими мечтами, осторожно поворачивая лошад ь межами, чтобы не топтать свои
зеленя, он под ъехал к работникам, рассевавшим клевер. Телега с семенами стояла не на
рубеже, а на пашне, и пшеничная озимь была изрыта колесами и ископана лошад ью. Оба
работника сид ели на меже, вероятно раскуривая общую трубку. Земля в телеге, с которою
смешаны были семена, была не размята, а слежалась или смерзлась комьями. Увид ав
хозяина, Василий-работник пошел к телеге, а Мишка принялся рассекать. Это было
нехорошо, но на рабочих Левин ред ко серд ился. Когд а Василий под ошел, Левин велел ему
отвесть лошад ь на рубеж.
— Ничего, суд арь, затянет, — отвечал Василий.
— Пожалуйста, не рассужд ай, — сказал Левин, — а д елай, что говорят.
— Слушаю-с, — ответил Василий и взялся за голову лошад и. — А уж сев, Константин
Дмитрич, — сказал он, заискивая, — первый сорт. Только ход ить страсть! По пуд овику на
лапте волочишь.
— А отчего у вас земля непросеянная? — сказал Левин.
— Да мы разминаем, — отвечал Василий, набирая семян и в лад онях растирая землю.
Василий не был виноват, что ему насыпали непросеянной земли, но все-таки было
д осад но.
Уж не раз испытав с пользою известное ему сред ство заглушать свою д осад у и все,
кажущееся д урным, сд елать опять хорошим, Левин и теперь употребил это сред ство. Он
посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные комья земли, налипавшей на кажд ой
ноге, слез с лошад и, взял у Василья севалку и пошел рассекать.
— Гд е ты остановился?
Василий указал на метку ногой, и Левин пошел, как умел, высевать землю с семенами.
Ход ить было труд но, как по болоту, и Левин, пройд я леху, запотел и, остановившись,
отд ал севалку.

— Ну, барин, на лето чур меня не ругать за эту леху, — сказал Василий.
— А что? — весело сказал Левин, чувствуя уже д ействительность употребленного
сред ства.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, гд е я сеял прошлую весну.
Как рассад ил! Вед ь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу род ному стараюсь. Я и
сам не люблю д урно д елать и д ругим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как
глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — серд це рад уется.
— А хороша весна, Василий.
— Да уж такая весна, старики не запомнят. Я вот д ома был, там у нас старик тоже
пшеницы три осминника посеял. Так сказывает, ото ржей не отличишь.
— А вы д авно стали сеять пшеницу?
— Да вы ж научили позалетошный год ; вы же мне д ве меры пожертвовали. Четверть
прод али, д а три осминника посеяли.
— Ну, смотри же, растирай комья-то, — сказал Левин, под ход я к лошад и, — д а за
Мишкой смотри. А хороший буд ет всход , тебе по пятид есяти копеек за д есятину.
— Благод арим покорно. Мы вами, кажется, и так много д овольны.
Левин сел на лошад ь и поехал на поле, гд е был прошлогод ний клевер, и на то, которое
плугом было приготовлено под яровую пшеницу.
Всход клевера по жнивью был чуд есный. Он уж весь отжил и тверд о зеленел из-за
посломанных прошлогод них стеблей пшеницы. Лошад ь вязла по ступицу, и кажд ая нога
ее чмокала, вырываясь из полуоттаявшей земли. По плужной пахоте и вовсе нельзя было
проехать: — только там и д ержало, гд е был лед ок, а в оттаявших борозд ах нога вязла
выше ступицы. Пахота была превосход ная; через д ва д ня можно буд ет бороновать и сеять.
Все было прекрасно, все было весело. Назад Левин поехал через ручей, над еясь, что вод а
сбыла. И д ействительно, он переехал и вспугнул д вух уток. «Должны быть и
вальд шнепы», — под умал он и как раз у поворота к д ому встретил лесного караульщика,
который под тверд ил его пред положение о вальд шнепах.
Левин поехал рысью д омой, чтоб успеть пообед ать и приготовить ружье к вечеру.
XIV
Под ъезжая д омой в самом веселом расположении д уха, Левин услыхал колокольчик со
стороны главного под ъезд а к д ому.
«Да, это с железной д ороги, — под умал он, — самое время московского поезд а… Кто
бы это? Что, если это брат Николай? Он вед ь сказал: — может быть, уед у на вод ы, а может
быть, к тебе приед у». Ему страшно и неприятно стало в первую минуту, что присутствие
брата Николая расстроит это его счастливое весеннее расположение. Но ему стало стыд но
за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои д ушевные объятия и с умиленною
рад остью ожид ал и желал теперь всею д ушой, чтоб это был брат. Он тронул лошад ь и,
выехав за акацию, увид ал под ъезжавшую омскую тройку с железнод орожной станции и
господ ина в шубе. Это не был брат. «Ах, если бы кто-нибуд ь приятный человек, с кем бы
поговорить», — под умал он.
— А! — рад остно прокричал Левин, под нимая обе руки кверху. — Вот рад остный-то
гость! Ах, как я рад тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркад ьича.
«Узнаю верно, вышла ли, или когд а выход ит замуж», — под умал он.
И в этот прекрасный весенний д ень он почувствовал, что воспоминанье о ней совсем
не больно ему.

— Что, не жд ал? — сказал Степан Аркад ьич, вылезая из саней, с комком грязи на
переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и зд оровьем. — Приехал тебя вид еть
— раз, — сказал он, обнимая и целуя его, — на тяге постоять — д ва, и лес в Ергушове
прод ать — три.
— Прекрасно! А какова весна? Как это ты на санях д оехал?
— В телеге еще хуже, Константин Дмитрич, — отвечал знакомый ямщик.
— Ну, я очень, очень рад тебе, — искренно улыбаясь д етски-рад остною улыбкою,
сказал Левин.
Левин провел своего гостя в комнату д ля приезжих, куд а и были внесены вещи
Степана Аркад ьича: — мешок, ружье в чехле, сумка д ля сигар, и, оставив его умываться и
переод еваться, сам пока прошел в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья
Михайловна, всегд а очень озабоченная честью д ома, встретила его в перед ней вопросами
насчет обед а.
— Как хотите д елайте, только поскорей, — сказал он и пошел к приказчику.
Когд а он вернулся, Степан Аркад ьич, вымытый, расчесанный и сияя улыбкой, выход ил
из своей д вери, и они вместе пошли наверх.
— Ну, как я рад , что д обрался д о тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства,
которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завид ую тебе. Какой д ом, как славно все!
Светло, весело, — говорил Степан Аркад ьич, забывая, что не всегд а бывает весна и ясные
д ни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую
горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Степан Аркад ьич рассказал много интересных новостей и в особенности интересную
д ля Левина новость, что брат его Сергей Иванович собирался на нынешнее лето к нему в
д еревню.
Ни од ного слова Степан Аркад ьич не сказал про Кити и вообще Щербацких; только
перед ал поклон жены. Левин был ему благод арен за его д еликатность и был очень рад
гостю. Как всегд а, у него за время его уед инения набралось пропасть мыслей и чувств,
которых он не мог перед ать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркад ьича и
поэтическую рад ость весны, и неуд ачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах,
которые он читал, и в особенности ид ею своего сочинения, основу которого, хотя он сам
не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве. Степан
Аркад ьич, всегд а милый, понимающий все с намека, в этот приезд был особенно мил, и
Левин заметил в нем еще новую, польстившую ему черту уважения и как буд то нежности
к себе.
Старания Агафьи Михайловны и повара, чтоб обед был особенно хорош, имели своим
послед ствием только то, что оба проголод авшиеся приятеля, под сев к закуске, наелись
хлеба с маслом, полотка и соленых грибов, и еще то, что Левин велел под авать суп без
пирожков, которыми повар хотел особенно уд ивить гостя. Но Степан Аркад ьич, хотя и
привыкший к д ругим обед ам, все наход ил превосход ным: — и травник, и хлеб, и масло, и
особенно полоток, и грибки, и крапивные щи, и курица под белым соусом, и белое
крымское вино — все было превосход но и чуд есно.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к
тебе точно с пароход а после шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что
самый элемент рабочего д олжен быть изучаем и руковод ить в выборе приемов хозяйства.
Я вед ь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее буд ет иметь влияние
и на рабочего.
— Да, но постой: — я говорю не о политической экономии, я говорю о науке

хозяйства. Она д олжна быть как естественные науки и наблюд ать д анные явления и
рабочего с его экономическим, этнографическим…
В это время вошла Агафья Михайловна с вареньем.
— Ну, Агафья Михайловна, — сказал ей Степан Аркад ьич, целуя кончики своих пухлых
пальцев, — какой полоток у вас, какой травничок!.. А что, не пора ли, Костя? — прибавил
он.
Левин взглянул в окно на спускавшееся за оголенные макуши леса солнце.
— Пора, пора, — сказал он. — Кузьма, заклад ывать линейку! — и побежал вниз.
Степан Аркад ьич, сойд я вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол с лакированного
ящика и, отворив его, стал собирать свое д орогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже
чуявший большую д ачу на вод ку, не отход ил от Степана Аркад ьича и над евал ему и чулки
и сапоги, что Степан Аркад ьич охотно пред оставлял ему д елать.
— Прикажи, Костя, если приед ет Рябинин-купец — я ему велел нынче приехать, —
принять и под ожд ать…
— А ты разве Рябинину прод аешь лес?
— Да, ты разве знаешь его?
— Как же, знаю. Я с ним имел д ела «положительно и окончательно».
— Степан Аркад ьич засмеялся. «Окончательно и положительно» были любимые слова
купца.
— Да, он уд ивительно смешно говорит. Поняла, куд а хозяин ид ет!прибавил он,
потрепав рукой Ласку, которая, повизгивая, вилась около Левина и лизала то его руку, то
его сапоги и ружье.
Долгуша стояла уже у крыльца, когд а они вышли.
— Я велел заложить, хотя нед алеко; а то пешком пройд ем?
— Нет, лучше поед ем, — сказал Степан Аркад ьич, под ход я к д олгуше. Он сел,
обвернул себе ноги тигровым плед ом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара —
это такое не то что уд овольствие, а венец и признак уд овольствия. Вот это жизнь! Как
хорошо! Вот бы как я желал жить!
— Да кто же тебе мешает? — улыбаясь, сказал Левин.
— Нет, ты счастливый человек. Все, что ты любишь, у тебя есть. Лошад ей любишь —
есть, собаки — есть, охота — есть, хозяйство — есть.
— Может быть, оттого, что я рад уюсь тому, что у меня есть, и не тужу о том, чего нету,
— сказал Левин, вспомнив о Кити.
Степан Аркад ьич понял, погляд ел на него, но ничего не сказал.
Левин был благод арен Облонскому за то, что тот со своим всегд ашним тактом,
заметив, что Левин боялся разговора о Щербацких, ничего не говорил о них; но теперь
Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить.
— Ну что, твои д ела как? — сказал Левин, под умав о том, как нехорошо с его стороны
д умать только о себе.
Глаза Степана Аркад ьича весело заблестели.
— Ты вед ь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когд а есть отсыпной
паек, — по-твоему, это преступление; а я не признаю жизни без любви, — сказал он, поняв
по-своему вопрос Левина. — Что ж д елать, я так сотворен. И право, так мало д елается этим
кому-нибуд ь зла, а себе столько уд овольствия…
— Что ж, или новое что-нибуд ь? — спросил Левин.
— Есть, брат! Вот вид ишь ли, ты знаешь тип женщин оссиановских… женщин, которых
вид ишь во сне… Вот эти женщины бывают наяву… и эти женщины ужасны. Женщина,

вид ишь ли, это такой пред мет, что, сколько ты ни изучай ее, все буд ет совершенно новое.
— Так уж лучше не изучать.
— Нет. Какой-то математик сказал, что наслажд ение не в открытии истины, но в
искании ее.
Левин слушал молча, и, несмотря на все усилия, которые он д елал над собой, он никак
не мог перенестись в д ушу своего приятеля и понять его чувства и прелести изучения
таких женщин.
XV
Место тяги было нед алеко над речкой в мелком осиннике. Под ъехав к лесу, Левин слез
и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освобод ившейся от снега.
Сам он вернулся на д ругой край к д войняшке-березе и, прислонив ружье к развилине
сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свобод ы д вижений рук.
Старая, сед ая Ласка, ход ившая за ними след ом, села осторожно против него и
насторожила уши. Солнце спускалось за крупный лес; и на свете зари березки,
рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими ветвями с над утыми,
готовыми лопнуть почками.
Из частого лесу, гд е оставался еще снег, чуть слышно текла еще извилистыми узкими
ручейками вод а. Мелкие птицы щебетали и изред ка пролетали с д ерева на д ерево.
В промежутках совершенной тишины слышен был шорох прошлогод них листьев,
шевелившихся от таянья земли и от росту трав.
«Каково! Слышно и вид но, как трава растет!» — сказал себе Левин, заметив
д винувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист под ле иглы молод ой травы. Он
стоял, слушал и гляд ел вниз, то на мокрую мшистую землю, то на прислушивающуюся
Ласку, то на расстилавшееся пред ним под горою море оголенных макуш леса, то на
под ернутое белыми полосками туч тускневшее небо. Ястреб, неспешно махая крыльями,
пролетел высоко над д альним лесом; д ругой точно так же пролетел в том же направлении
и скрылся. Птицы все громче и хлопотливее щебетали в чаще. Нед алеко заухал филин, и
Ласка, взд рогнув, переступила осторожно несколько шагов и, склонив набок голову, стала
прислушиваться. Из-за речки послышалась кукушка. Она д ва раза прокуковала обычным
криком, а потом захрипела, заторопилась и запуталась.
— Каково! уж кукушка! — сказал Степан Аркад ьич, выход я из-за куста.
— Да, я слышу, — отвечал Левин, с неуд овольствием нарушая тишину леса своим
неприятным самому себе голосом. — Теперь скоро.
Фигура Степана Аркад ьича опять зашла за куст, и Левин вид ел только яркий огонек
спички, вслед за тем заменившийся красным углем папиросы и синим д ымком.
Чик! чик! — щелкнули взвод имые Степаном Аркад ьичем курки.
— А это что кричит? — спросил Облонский, обращая внимание Левина на протяжное
гуканье, как буд то тонким голоском, шаля, ржал жеребенок.
— А, это не знаешь? Это заяц-самец. Да буд ет говорить! Слушай, летит! — почти
вскрикнул Левин, взвод я курки.
Послышался д альний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт, столь знакомый
охотнику, чрез д ве секунд ы, — д ругой, третий, и за третьим свистком уже слышно стало
хорканье.
Левин кинул глазами направо, налево, и вот пред ним на мутно-голубом небе, над
сливающимися нежными побегами макушек осин показалась летящая птица. Она летела

прямо на него: — близкие звуки хорканья, похожие на равномерное над д ирание тугой
ткани, разд ались над самым ухом; уже вид ен был д линный нос и шея птицы, и в ту
минуту, как Левин приложился, из-за куста, гд е стоял Облонский, блеснула красная
молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху. Опять блеснула молния, и
послышался уд ар; и, трепля крыльями, как бы стараясь уд ержаться на возд ухе, птица
остановилась, постояла мгновенье и тяжело шлепнулась о топкую землю.
— Неужели промах? — крикнул Степан Аркад ьич, которому из-за д ыму не вид но было.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, под няв од но ухо и высоко махая
кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая прод лить уд овольствие и как бы
улыбаясь, под носила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад , что тебе уд алось, — сказал
Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему уд алось убить этого
вальд шнепа.
— Скверный промах из правого ствола, — отвечал Степан Аркад ьич, заряжая ружье. —
Шш… летит.
Действительно, послышались пронзительные, быстро след овавшие од ин за д ругим
свистки. Два вальд шнепа, играя и д огоняя д руг д руга и только свистя, а не зоркая,
налетели на самые головы охотников. Разд ались четыре выстрела, и, как ласточки,
вальд шнепы д али быстрый заворот и исчезли из вид у. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тяга была прекрасная. Степан Аркад ьич убил еще д ве штуки и Левин д вух, из которых
од ного не нашел. Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко на запад е уже сияла из-за
березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными
огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезд ы Мед вед ицы.
Вальд шнепы уже перестали летать; но Левин решил под ожд ать еще, пока вид ная ему
ниже сучка березы Венера перейд ет выше его и когд а ясны буд ут везд е звезд ы
Мед вед ицы. Венера перешла уже выше сучка, колесница Мед вед ицы с своим д ышлом
была уже вся вид на на темно-синем небе, но он все еще жд ал.
— Не пора ли? — сказал Степан Аркад ьич.
В лесу уже было тихо, и ни од на птичка не шевелилась.
— Постоим еще, — отвечал Левин.
— Как хочешь.
Они стояли теперь шагах в пятнад цати д руг от д руга.
— Стива! — вд руг неожид анно сказал Левин, — что ж ты мне не скажешь, вышла твоя
свояченица замуж или когд а выход ит?
Левин чувствовал себя столь тверд ым и спокойным, что никакой ответ, он д умал, не
мог бы взволновать его.
Но он никак не ожид ал того, что отвечал Степан Аркад ьич.
— И не д умала и не д умает выход ить замуж, а она очень больна, и д октора послали ее
за границу. Даже боятся за ее жизнь.
— Что ты! — вскрикнул Левин. — Очень больна? Что же с ней? Как она…
В то время, как они говорили это, Ласка, насторожив уши, огляд ывалась вверх на небо и
укоризненно на них.
«Вот нашли время разговаривать, — д умала она. — А он летит… Вот он, так и есть.
Прозевают…» — д умала Ласка.
Но в это самое мгновенье оба вд руг услыхали пронзительный свист, который как буд то
стегнул их по уху, и оба вд руг схватились за ружья, и д ве молнии блеснули, и д ва уд ара
разд ались в од но и то же мгновение. Высоко летевший вальд шнеп мгновенно сложил
крылья и упал в чащу, пригибая тонкие побеги.

— Вот отлично! Общий! — вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу отыскивать
вальд шнепа. «Ах д а, о чем это неприятно было? — вспоминал он. — Да, больна Кити…
Что ж д елать, очень жаль», — д умал он.
— А, нашла! Вот умница, — сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу и клад я ее
в полный почти ягд таш. — Нашел, Стива! — крикнул он.
XVI
Возвращаясь д омой, Левин расспросил все под робности о болезни Кити и планах
Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он узнал, было
приятно ему. Приятно и потому, что была еще над ежд а, и еще более приятно потому, что
больно было ей, той, которая сд елала ему так больно. Но когд а Степан Аркад ьич начал
говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его:
— Я не имею никакого права знать семейные под робности, по правд е сказать, и
никакого интереса.
Степан Аркад ьич чуть заметно улыбнулся, уловив мгновенную и столь знакомую ему
перемену в лице Левина, сд елавшегося столь же мрачным, сколько он был весел минуту
тому назад .
— Ты уже совсем кончил о лесе с Рябининым? — спросил Левин.
— Да, кончил. Цена прекрасная, трид цать восемь тысяч. Восемь вперед , а остальные на
шесть лет. Я д олго с этим возился. Никто больше не д авал.
— Это значит, ты д аром отд ал лес, — мрачно сказал Левин.
— То есть почему же д аром? — с д оброд ушною улыбкой сказал Степан Аркад ьич, зная,
что теперь все буд ет нехорошо д ля Левина.
— Потому, что лес стоит по крайней мере пятьсот рублей за д есятину, — отвечал
Левин.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркад ьич. — Этот ваш тон
презрения к нашему брату город ским!.. А как д ело сд елать, так мы лучше всегд а сд елаем.
Поверь, что я все расчел, — сказал он, — и лес очень выгод но прод ан, так что я боюсь, как
бы тот не отказался д аже. Вед ь это не обид ной лес, — сказал Степан Аркад ьич, желая
словом обид ной совсем убед ить Левина в несправед ливости его сомнений, — а д ровяной
больше. И станет не больше трид цати сажен на д есятину, а он д ал мне по д вести рублей.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — под умал он, — эту манеру не од ного его, но
и всех город ских жителей, которые, побывав раза д ва в д есять лет в д еревне и заметив
д ва-три слова д еревенские, употребляют их кстати и некстати, тверд о уверенные, что они
уже все знают. Обид ной, станет трид цать сажен. Говорит слова, а сам ничего не
понимает».
— Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а
если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что понимаешь всю эту грамоту о лесе. Она
труд на. Счел ли ты д еревья?
— Как счесть д еревья? — смеясь, сказал Степан Аркад ьич, все желая вывести приятеля
из его д урного расположения д уха. — Сочесть пески, лучи планет хотя и мог бы ум
высокий…
— Ну д а, а ум высокий Рябинина может. И ни од ин купец не купит не считая, если ему
не отд ают д аром, как ты. Твой лес я знаю. Я кажд ый год там бываю на охоте, и твой лес
стоит пятьсот рублей чистыми д еньгами, а он тебе д ал д вести в рассрочку. Значит, ты ему
под арил тысяч трид цать.

— Ну, полно увлекаться, — жалостно сказал Степан Аркад ьич, — отчего же никто не
д авал?
— Оттого, что у него стачки с купцами; он д ал отступного. Я со всеми ими имел д ела,
я их знаю. Вед ь это не купцы, а барышники. Он и не пойд ет на д ело, гд е ему пред стоит
д есять, пятнад цать процентов, а он жд ет, чтобы купить за д вад цать копеек рубль.
— Ну, полно! Ты не в д ухе.
— Нисколько, — мрачно сказал Левин, когд а они под ъезжали к д ому.
У крыльца уже стояла туго обтянутая железом и кожей тележка с туго запряженною
широкими гужами сытою лошад ью. В тележке сид ел туго налитой кровью и туго
под поясанный приказчик, служивший кучером Рябинину. Сам Рябинин был уже в д оме и
встретил приятелей в перед ней. Рябинин был высокий, худ ощавый человек сред них лет, с
усами и бритым выд ающимся под бород ком и выпуклыми мутными глазами. Он был од ет
в д линнополый синий сюртук с пуговицами ниже зад а и в высоких, сморщенных на
щиколках и прямых на икрах сапогах, сверх которых были над еты большие калоши. Он
округло вытер платком свое лицо и, запахнув сюртук, который и без того д ержался очень
хорошо, с улыбкой приветствовал вошед ших, протягивая Степану Аркад ьичу руку, как бы
желая поймать что-то.
— А вот и вы приехали, — сказал Степан Аркад ьич, под авая ему руку. — Прекрасно.
— Не осмелился ослушаться приказаний вашего сиятельства, хоть слишком д урна
д орога. Положительно всю д орогу пешком шел, но явился в срок. Константин Дмитрич,
мое почтение, — обратился он к Левину, стараясь поймать и его руку. Но Левин,
нахмурившись, д елал вид , что не замечает его руки, и вынимал вальд шнепов. — Изволили
потешаться охотой? Это какие, значит, птицы буд ут? — прибавил Рябинин, презрительно
гляд я на вальд шнепов, — вкус, значит, имеют. — И он неод обрительно покачал головой,
как бы сильно сомневаясь в том, чтоб эта овчинка стоила выд елки.
— Хочешь в кабинет? — мрачно хмурясь, сказал Левин по-французски Степану
Аркад ьичу. — Пройд ите в кабинет, вы там переговорите.
— Очень можно, куд а угод но-с, — с презрительным д остоинством сказал Рябинин, как
бы желая д ать почувствовать, что д ля д ругих могут быть затруд нения, как и с кем
обойтись, но д ля него никогд а и ни в чем не может быть затруд нений.
Войд я в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найд я
его, не перекрестился. Он огляд ел шкафы и полки с книгами и с тем же сомнением, как и
насчет вальд шнепов, презрительно улыбнулся и неод обрительно покачал головой, никак
уже не д опуская, чтоб эта овчинка могла стоить выд елки.
— Что ж, привезли д еньги? — спросил Облонский. — Сад итесь.
— Мы за д еньгами не постоим. Повид аться, переговорить приехал.
— О чем же переговорить? Да вы сад итесь.
— Это можно, — сказал Рябинин, сад ясь и самым мучительным д ля себя образом
облокачиваясь на спинку кресла. — Уступить над о, князь. Грех буд ет. А д еньги готовы
окончательно, д о од ной копейки. За д еньгами остановки не бывает.
Левин, ставивший межд у тем ружье в шкаф, уже выход ил из д вери, но, услыхав слова
купца, остановился.
— Зад аром лес взяли, — сказал он. — Позд но он ко мне приехал, а то я бы цену
назначил.
Рябинин встал и молча с улыбкой погляд ел снизу вверх на Левина.
— Оченно скупы, Константин Дмитрич, — сказал он с улыбкой, обращаясь к Степану
Аркад ьичу, — окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу, хорошие д еньги

д авал.
— Зачем мне вам свое д аром д авать? Я вед ь не на земле нашел и не украл.
— Помилуйте, по нынешнему времю воровать положительно невозможно. Все
окончательно по нынешнему времю гласное суд опроизвод ство, все нынче благород но; а
не то что воровать. Мы говорили по чести. Дорого клад ут за лес, расчетов не свед ешь.
Прошу уступить хоть малость.
— Да кончено у вас д ело или нет? Если кончено, нечего торговаться, а если не
кончено, — сказал Левин, — я покупаю лес.
Улыбка вд руг исчезла с лица Рябинина. Ястребиное, хищное и жесткое выражение
установилось на нем. Он быстрыми костлявыми пальцами расстегнул сюртук, открыв
рубаху навыпуск, мед ные пуговицы жилета и цепочку часов, и быстро д остал толстый
старый бумажник.
— Пожалуйте, лес мой, — проговорил он, быстро перекрестившись и протягивая руку.
— Возьми д еньги, мой лес. Вот как Рябинин торгует, а не гроши считать, — заговорил он,
хмурясь и размахивая бумажником.
— Я бы на твоем месте не торопился, — сказал Левин.
— Помилуй, — с уд ивлением сказал Облонский, — вед ь я слово д ал.
Левин вышел из комнаты, хлопнув д верью. Рябинин, гляд я на д верь, с улыбкой
покачал головой.
— Все молод ость, окончательно ребячество од но. Вед ь покупаю, верьте чести, так,
значит, д ля славы од ной, что вот Рябинин, а не кто д ругой у Облонского рощу купил. А
еще как бог д аст расчеты найти. Верьте богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
Через час купец, аккуратно запахнув свой халат и застегнув крючки сюртука, с
условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и поехал д омой.
— Ох, эти господ а! — сказал он приказчику, — од ин пред мет.
— Это как есть, — отвечал приказчик, перед авая ему вожжи и застегивая кожаный
фартук. — А с покупочкой, Михаил Игнатьич?
— Ну, ну…
XVII
Степан Аркад ьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед
отд ал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, д еньги в кармане, тяга была
прекрасная, и Степан Аркад ьич наход ился в самом веселом расположении д уха, а потому
ему особенно хотелось рассеять д урное настроение, нашед шее на Левина. Ему хотелось
окончить д ень за ужином так же приятно, как он был начат.
Действительно, Левин был не в д ухе и, несмотря на все свое желание быть ласковым и
любезным со своим милым гостем, не мог преод олеть себя. Хмель известия о том, что
Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренебрег ею. Это
оскорбление как буд то пад ало на него. Вронский пренебрег ею, а она пренебрегла им,
Левиным. След овательно, Вронский имел право презирать Левина и потому был его враг.
Но этого всего не д умал Левин. Он смутно чувствовал, что в этом что-то есть
оскорбительное д ля него, и серд ился теперь не на то, что расстроило его, а прид ирался ко
всему, что пред ставлялось ему. Глупая прод ажа леса, обман, на который попался
Облонский и который совершился у него в д оме, разд ражал его.
— Ну, кончил? — сказал он, встречая наверху Степана Аркад ьича. — Хочешь ужинать?

— Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в д еревне, чуд о! Что ж ты Рябинину не
пред ложил поесть?
— А, черт с ним!
— Од нако как ты обход ишься с ним! — сказал Облонский. — Ты и руки ему не под ал.
Отчего же не под ать ему руки?
— Оттого, что я лакею не под ам руки, а лакей во сто раз лучше.
— Какой ты, од нако, ретроград ! А слияние сословий? — сказал Облонский.
— Кому приятно сливаться — на зд оровье, а мне противно.
— Ты, я вижу, решительно ретроград .
— Право, я никогд а не д умал, кто я. Я — Константин Левин, больше ничего.
— И Константин Левин, который очень не в д ухе, — улыбаясь, сказал Степан Аркад ьич.
— Да, я не в д ухе, и знаешь отчего? От, извини меня, твоей глупой прод ажи…
Степан Аркад ьич д оброд ушно сморщился, как человек, которого безвинно обижают и
расстраивают.
— Ну, полно! — сказал он. — Когд а бывало, чтобы кто-нибуд ь что-нибуд ь прод ал и
ему бы не сказали сейчас же после прод ажи: — «Это горазд о д ороже стоит»? А покуд а
прод ают, никто не д ает… Нет, я вижу, у тебя есть зубпротив этого несчастного Рябинина.
— Может быть, и есть. А ты знаешь, за что? Ты скажешь опять, что я ретроград , или
еще какое страшное слово, но все-таки мне д осад но и обид но вид еть это со всех сторон
совершающееся обед нение д ворянства, к которому я принад лежу, и, несмотря на слияние
сословий, очень рад , что принад лежу. И обед нение не вслед ствие роскоши — это бы
ничего; прожить по-барски — это д ворянское д ело, это только д воряне умеют. Теперь
мужики около нас скупают земли, — мне не обид но. Барин ничего не д елает, мужик
работает и вытесняет празд ного человека. Так д олжно быть. И я очень рад мужику. Но мне
обид но смотреть на это обед нение по какой-то, не знаю как назвать, невинности. Тут
аренд атор-поляк купил за полцены у барыни, которая живет в Ницце, чуд есное имение.
Тут отд ают купцу в аренд у за рубль д есятину земли, которая стоит д есять рублей. Тут ты
безо всякой причины под арил этому плуту трид цать тысяч.
— Так что же? считать кажд ое д ерево?
— Непременно считать. А вот ты не считал, а Рябинин считал. У д етей Рябинина буд ут
сред ства к жизни и образованию, а у твоих, пожалуй, не буд ет!
— Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в этом считанье. У нас свои занятия, у
них свои, и им над о барыши. Ну, впрочем, д ело сд елано, и конец. А вот и глазунья, самая
моя любимая яичница. И Агафья Михайловна д аст нам этого травничку чуд есного…
Степан Аркад ьич сел к столу и начал шутить с Агафьей Михайловной, уверяя ее, что
такого обед а и ужина он д авно не ел.
— Вот вы хоть похвалите, — сказала Агафья Михайловна, — а Константин Дмитрич,
что ему ни под ай, хоть хлеба корку, — поел и пошел.
Как ни старался Левин преод олеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было
сд елать од ин вопрос Степану Аркад ьичу, но он не мог решиться и не наход ил ни формы,
ни времени, как и когд а его сд елать. Степан Аркад ьич уже сошел к себе вниз, разд елся,
опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все мед лил у
него в комнате, говоря о разных пустяках и не буд учи в силах спросить, что хотел.
— Как это уд ивительно д елают мыло, — сказал он, огляд ывая и развертывая д ушистый
кусок мыла, который д ля гостя приготовила Агафья Михайловна, но который Облонский
не употреблял. — Ты посмотри, вед ь это произвед ение искусства.
— Да, д о всего д ошло теперь всякое усовершенствование, — сказал Степан Аркад ьич,

влажно и блаженно зевая. — Театры, например, и эти увеселительные… а-а-а! — зевал он.
— Электрический свет везд е… а-а!
— Да, электрический свет, — сказал Левин. — Да. Ну, а гд е Вронский теперь? —
спросил он, вд руг положив мыло.
— Вронский? — сказал Степан Аркад ьич, остановив зевоту, — он в Петербурге. Уехал
вскоре после тебя и затем ни разу не был в Москве. И знаешь, Костя, я тебе правд у скажу,
— прод олжал он, облокотившись на стол и положив на руку свое красивое румяное лицо,
из которого светились, как звезд ы, масленые, д обрые и сонные глаза. — Ты сам был
виноват. Ты испугался соперника. А я, как и тогд а тебе говорил, — я не знаю, на чьей
стороне было более шансов. Отчего ты не шел напролом? Я тебе говорил тогд а, что… —
Он зевнул од ними челюстями, не раскрывая рта.
«Знает он или не знает, что я д елал пред ложение? — под умал Левин, гляд я на него. —
Да, что-то есть хитрое, д ипломатическое в нем», — и, чувствуя, что краснеет, он молча
смотрел прямо в глаза Степана Аркад ьича.
— Если было с ее стороны что-нибуд ь тогд а, то это было увлеченье внешностью, —
прод олжал Облонский. — Этот, знаешь, совершенный аристократизм и буд ущее
положение в свете под ействовали не на нее, а на мать.
Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он прошел, как буд то свежею,
только что полученною раной зажгло его в серд це. Он был д ома, а д ома стены помогают.
— Постой, постой, — заговорил он, перебивая Облонского, — ты говоришь: —
аристократизм. А позволь тебя спросить, в чем состоит этот аристократизм Вронского или
кого бы то ни было, — такой аристократизм, чтобы можно было пренебречь мною? Ты
считаешь Вронского аристократом, но я нет. Человек, отец которого вылез из ничего
пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи… Нет, уж извини, но я считаю
аристократом себя и люд ей, под обных мне, которые в прошед шем могут указать на три-
четыре честные поколения семей, наход ившихся на высшей степени образования
(д арованье и ум — это д ругое д ело), и которые никогд а ни перед кем не под личали,
никогд а ни в ком не нужд ались, как жили мой отец, мой д ед . И я знаю много таких. Тебе
низко кажется, что я считаю д еревья в лесу, а ты д аришь трид цать тысяч Рябинину; но ты
получишь аренд у и не знаю еще что, а я не получу и потому д орожу род овым и
труд овым… Мы аристократы, а не те, которые могут существовать только под ачками от
сильных мира сего и кого купить можно за д вугривенный.
— Да на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркад ьич искренно и весело,
хотя чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно купить за д вугривенный, разумел
и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты? Хотя многое и
неправд а, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я
на твоем месте поехал бы со мной в Москву и…
— Нет, я не знаю, знаешь ли ты, или нет, но мне все равно. И я скажу тебе, — я сд елал
пред ложение и получил отказ, и Катерина Александ ровна д ля меня теперь тяжелое и
постыд ное воспоминание.
— Отчего? Вот взд ор!
— Но не буд ем говорить. Извини меня, пожалуйста, если я был груб с тобой, — сказал
Левин. Теперь, высказав все, он опять стал тем, каким был поутру. — Ты не серд ишься на
меня, Стива? Пожалуйста, не серд ись, — сказал он и, улыбаясь, взял его за руку.
— Да нет, нисколько, и не за что. Я рад , что мы объяснились. А знаешь, утренняя тяга
бывает хороша. Не поехать ли? Я бы так и не спал, а прямо с тяги на станцию.
— И прекрасно.

XVIII
Несмотря на то, что вся внутренняя жизнь Вронского была наполнена его страстью,
внешняя жизнь его неизменно и неуд ержимо катилась по прежним, привычным рельсам
светских и полковых связей и интересов. Полковые интересы занимали важное место в
жизни Вронского и потому, что он любил полк, и еще более потому, что его любили в
полку. В полку не только любили Вронского, но его уважали и горд ились им, горд ились
тем, что этот человек, огромно богатый, с прекрасным образованием и способностями, с
открытою д орогой ко всякого род а успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим
всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к серд цу интересы полка и
товарищества. Вронский сознавал этот взгляд на себя товарищей и, кроме того, что любил
эту жизнь, чувствовал себя обязанным под д ерживать установившийся на него взгляд .
Само собою разумеется, что он не говорил ни с кем из товарищей о своей любви, не
проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогд а не бывал так пьян,
чтобы терять власть над собой) и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей,
которые пытались намекать ему на его связь. Но, несмотря на то, что его любовь была
известна всему город у — все более или менее верно д огад ывались об его отношении к
Карениной, — большинство молод ых люд ей завид овали ему именно в том, что было
самое тяжелое в его любви, — в высоком положении Каренина и потому в
выставленности этой связи д ля света.
Большинство молод ых женщин, завид овавших Анне, которым уже д авно наскучило то,
что ее называют справед ливою, рад овались тому, что они пред полагали, и жд али только
под твержд ения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всею тяжестью
своего презрения. Они приготавливали уже те комки грязи, которыми они бросят в нее,
когд а прид ет время. Большинство пожилых люд ей и люд и высокопоставленные были
нед овольны этим готовящимся общественным сканд алом.
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала была д овольна — и потому, что ничто, по ее
понятиям, не д авало послед ней отд елки блестящему молод ому человеку, как связь в
высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так много говорившая о
своем сыне, была все-таки такая же, как и все красивые и поряд очные женщины, по
понятиям графини Вронской. Но в послед нее время она узнала, что сын отказался от
пред ложенного ему, важного д ля карьеры, положения, только с тем, чтоб оставаться в
полку, гд е он мог вид еться с Карениной, узнала, что им нед овольны за это
высокопоставленные лица, и она переменила свое мнение. Не нравилось ей тоже то, что
по всему, что она узнала про эту связь, это не была та блестящая, грациозная светская
связь, какую она бы од обрила, но какая-то вертеровская, отчаянная страсть, как ей
рассказывали, которая могла вовлечь его в глупости. Она не вид ала его со времени его
неожид анного отъезд а из Москвы и через старшего сына требовала, чтоб он приехал к ней.
Старший брат был тоже нед оволен меньшим. Он не разбирал, какая это была любовь,
большая или маленькая, страстная или не страстная, порочная или не порочная (он сам,
имея д етей, сод ержал танцовщицу и потому был снисход ителен на это); но он знал, что
это любовь не нравящаяся тем, кому нужно нравиться, и потому не од обрял повед ения
брата.
Кроме занятий службы и света, у Вронского было еще занятие — лошад и, д о которых
он был страстный охотник.
В нынешнем же год у назначены были офицерские скачки с препятствиями. Вронский

записался на скачки, купил английскую кровную кобылу и, несмотря на свою любовь, был
страстно, хотя и сд ержанно, увлечен пред стоящими скачками…
Две страсти эти не мешали од на д ругом. Напротив, ему нужно было занятие и
увлечение, не зависимое от его любви, на котором он освежался и отд ыхал от слишком
волновавших его впечатлений.
XIX
В д ень красносельских скачек Вронский раньше обыкновенного пришел съесть
бифстек в общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго выд ерживать себя,
так как вес его как раз равнялся положенным четырем пуд ам с половиною; но над о было
и не потолстеть, и потому он избегал мучного и слад кого. Он сид ел в расстегнутом над
белым жилетом сюртуке, облокотившись обеими руками на стол, и, ожид ая заказанного
бифстека, смотрел в книгу французского романа, лежавшую на тарелке. Он смотрел в
книгу только затем, чтобы не разговаривать с вход ившими и выход ившими офицерами, и
д умал.
Он д умал о том, что Анна обещала ему д ать свид анье нынче после скачек. Но он не
вид ал ее три д ня и, вслед ствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это
нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он вид елся с ней в послед ний раз на д аче у
кузины Бетси. На д ачу же Карениных он езд ил как можно реже. Теперь он хотел ехать туд а
и обд умывал вопрос, как это сд елать.
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приед ет ли она на скачки.
Разумеется, поед у», — решил он сам с собой, под нимая голову от книги. И, живо
пред ставив себе счастье увид ать ее, он просиял лицом.
— Пошли ко мне на д ом, чтобы заклад ывали поскорей коляску тройкой, — сказал он
слуге, под ававшему ему бифстек на серебряном горячем блюд е, и, прид винув блюд о, стал
есть.
В сосед ней бильярд ной слышались уд ары шаров, говор и смех. Из вход ной д вери
появились д ва офицера: — од ин молод енький, с слабым, тонким лицом, нед авно
поступивший из Пажеского корпуса в их полк; д ругой пухлый, старый офицер с браслетом
на руке и заплывшими маленькими глазами.
Вронский взглянул на них, нахмурился и, как буд то не заметив их, косясь на книгу,
стал есть и читать вместе.
— Что? под крепляешься на работу? — сказал пухлый офицер, сад ясь под ле него.
— Вид ишь, — отвечал Вронский, хмурясь, отирая рот и не гляд я на него.
— А не боишься потолстеть? — сказал тот, поворачивая стул д ля молод енького
офицера.
— Что? — серд ито сказал Вронский, д елая гримасу отвращения и показывая свои
сплошные зубы.
— Не боишься потолстеть?
— Человек, хересу! — сказал Вронский, не отвечая, и, переложив книгу на д ругую
сторону, прод олжал читать.
Пухлый офицер взял карту вин и обратился к молод енькому офицеру.
— Ты сам выбери, что буд ем пить, — сказал он, под авая ему карту и гляд я на него.
— Пожалуй, рейнвейну, — сказал молод ой офицер, робко косясь на Вронского и
стараясь поймать пальцами чуть отросшие усики. Вид я, что Вронский не оборачивается,
молод ой офицер встал.

— Пойд ем в бильярд ную, — сказал он. Пухлый офицер покорно встал, и они
направились к д вери.
В это время в комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, кверху,
презрительно кивнув головой д вум офицерам, под ошел ко Вронскому.
— А! вот он! — крикнул он, крепко уд арив его своею большою рукой по погону.
Вронский оглянулся серд ито, но тотчас же лицо его просияло свойственною ему
спокойною и тверд ою лаской.
— Умно, Алеша, — сказал ротмистр громким баритоном. — Теперь поешь и выпей
од ну рюмочку.
— Да не хочется есть.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо гляд я на д вух офицеров, которые
выход или в это время из комнаты. И он сел под ле Вронского, согнув острыми углами свои
слишком д линные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера
не заехал в красненский театр? Нумерова совсем нед урна была. Гд е ты был?
— Я у Тверских засид елся, — отвечал Вронский.
— А! — отозвался Яшвин.
Яшвин, игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но с безнравственными
правилами, — Яшвин был в полку лучший приятель Вронского. Вронский любил его и за
его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог
пить, как бочка, не спать и быть все таким же, и за большую нравственную силу, которую
он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение,
и в игре, которую он вел на д есятки тысяч и всегд а, несмотря на выпитое вино, так тонко
и тверд о, что считался первым игроком в Английском клубе. Вронский уважал и любил
его в особенности за то, что чувствовал, что Яшвин любит его не за его имя и богатство, а
за него самого.. И из всех люд ей с ним од ним Вронский хотел бы говорить про свою
любовь. Он чувствовал, что Яшвин од ин, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое
чувство, — од ин, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь
наполнила всю его жизнь. Кроме того, он был уверен, что Яшвин уже наверное не наход ит
уд овольствия в сплетне и сканд але, а понимает это чувство как д олжно, то есть знает и
верит, что любовь эта — не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Вронский не говорил с ним о своей любви, но знал, что он все знает, все понимает как
д олжно, и ему приятно было вид еть это по его глазам.
— А, д а! — сказал он на то, что Вронский был у Тверских, и, блеснув своими черными
глазами, взялся за левый ус и стал заправлять его в рот, по своей д урной привычке.
— Ну, а ты вчера что сд елал? Выиграл? — спросил Вронский.
— Восемь тысяч. Да три не хороши, ед ва ли отд аст.
— Ну, так можешь за меня и проиграть, — сказал Вронский смеясь. (Яшвин д ержал
большое пари за Вронского.)
— Ни за что не проиграю.
— Од ин Махотин опасен.
И разговор перешел на ожид ания нынешней скачки, о которой только и мог д умать
теперь Вронский.
— Пойд ем, я кончил, — сказал Вронский и, встав, пошел к д вери. Яшвин встал тоже,
растянув свои огромные ноги и д линную спину.
— Мне обед ать еще рано, а выпить над о.Я прид у сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим
знаменитым в команд овании, густым и заставлявшим д рожать стекла голосом. — Нет, не
над о, — тотчас же опять крикнул он. — Ты д омой, так я с тобой пойд у.

И они пошли с Вронским.
XX
Вронский стоял в просторной и чистой, разгороженно над вое чухонской избе.
Петрицкий жил с ним вместе в лагерях. Петрицкий спал, когд а Вронский с Яшвиным
вошли в избу.
— Вставай, буд ет спать, — сказал Яшвин, заход я за перегород ку и толкая за плечо
уткнувшегося носом в под ушку взлохмаченного Петрицкого. Петрицкий вд руг вскочил на
коленки и оглянулся.
— Твой брат был зд есь, — сказал он Вронскому. — Разбуд ил меня, черт его возьми,
сказал, что прид ет опять. — И он опять, натягивая од еяло, бросился на под ушку. — Да
оставь же, Яшвин, — говорил он, серд ясь на Яшвина, тащившего с него од еяло. — Оставь!
— Он повернулся и открыл глаза. — Ты лучше скажи, что выпить; такая гад ость во рту,
что…
— Вод ки лучше всего, — пробасил Яшвин. — Терещенко! вод ки барину и огурец, —
крикнул он, вид имо любя слушать свой голос.
— Вод ки, ты д умаешь? А? — спросил Петрицкий, морщась и протирая глаза. — А ты
выпьешь? Вместе, так выпьем! Вронский, выпьешь? — сказал Петрицкий, вставая и
закутываясь под руками в тигровое од еяло.
Он вышел в д верь перегород ки, под нял руки и запел по-французски: — «Был король в
Ту-у-ле». — Вронский, выпьешь?
— Убирайся, — сказал Вронский, над евавший под аваемый лакеем сюртук.
— Это куд а? — спросил его Яшвин. — Вот и тройка, — прибавил он, увид ев
под ъезжавшую коляску.
— В конюшню, д а еще мне нужно к Брянскому об лошад ях, — сказал Вронский.
Вронский д ействительно обещал быть у Брянского, в д есяти верстах от Петергофа, и
привезти ему за лошад ей д еньги; и он хотел успеть побывать и там. Но товарищи тотчас
же поняли, что он не туд а только ед ет.
Петрицкий, прод олжая петь, под мигнул глазом и над ул губы, как бы говоря: — знаем,
какой это Брянский.
— Смотри не опозд ай! — сказал только Яшвин и, чтобы переменить разговор: — Что
мой саврасый, служит хорошо? — спросил он, гляд я в окно, про коренного, которого он
прод ал.
— Стой! — закричал Петрицкий уже уход ившему Вронскому. — Брат твой оставил
письмо тебе и записку, Постой, гд е они?
Вронский остановился.
— Ну, гд е же они?
— Гд е они? Вот в чем вопрос! — проговорил торжественно Петрицкий, провод я кверху
от носа указательным пальцем.
— Да говори же, это глупо! — улыбаясь, сказал Вронский.
— Камина я не топил. Зд есь гд е-нибуд ь.
— Ну, полно врать! Гд е же письмо?
— Нет, право забыл. Или я во сне вид ел? Постой, постой! Да что ж серд иться! Если бы
ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на брата, ты бы забыл, гд е ты лежишь. Постой,
сейчас вспомню!
Петрицкий пошел за перегород ку и лег на свою кровать.

— Стой! Так я лежал, так он стоял. Да-д а-д а-д а… Вот оно! — И Петрицкий вынул
письмо из-под матраца, куд а он запрятал его.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожид ал, — письмо от
матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что
нужно переговорить. Вронский знал, что это все о том же. «Что им за д ело!» — под умал
Вронский и, смяв письма, сунул их межд у пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть
д орогой. В сенях избы ему встретились д ва офицера: — од ин их, а д ругой д ругого полка.
Квартира Вронского всегд а была притоном всех офицеров.
— Куд а?
— Нужно, в Петергоф.
— А лошад ь пришла из Царского?
— Пришла, д а я не вид ал еще.
— Говорят, Махотина Глад иатор захромал.
— Взд ор! Только как вы по этой грязи поскачете? — сказал д ругой.
— Вот мои спасители! — закричал, увид ав вошед ших, Петрицкий, пред которым стоял
д енщик с вод кой и соленым огурцом на под носе. — Вот Яшвин велит пить, чтоб
освежиться.
— Ну, уж вы нам зад али вчера, — сказал од ин из пришед ших, — всю ночь не д авали
спать.
— Нет, каково мы окончили! — рассказывал Петрицкий, — Волков залез на крышу и
говорит, что ему грустно. Я говорю: — д авай музыку, погребальный марш! Он так и заснул
на крыше под погребальный марш.
— Выпей, выпей вод ки непременно, а потом сельтерской вод ы и много лимона, —
говорил Яшвин, стоя над Петрицким, как мать, заставляющая ребенка принимать
лекарство, — а потом уж шампанского немножечко, — так, бутылочку.
— Вот это умно. Постой, Вронский, выпьем.
— Нет, прощайте, господ а, нынче я не пью.
— Что ж, потяжелеешь? Ну, так мы од ни. Давай сельтерской вод ы и лимона.
— Вронский! — закричал кто-то, когд а он уж выход ил в сени.
— Что?
— Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине.
Вронский д ействительно прежд евременно начинал плешиветь. Он весело засмеялся,
показывая свои сплошные зубы, и, над винув фуражку на лысину, вышел и сел в коляску.
— В конюшню! — сказал он и д остал было письма, чтобы прочесть их, но потом
разд умал, чтобы не развлекаться д о осмотра лошад и. — «Потом!..»
XXI
Временная конюшня, балаган из д осок, была построена под ле самого гиппод рома, и
туд а вчера д олжна была быть привед ена его лошад ь. Он еще не вид ал ее. В эти послед ние
д ни он сам не езд ил на проезд ку, а поручил тренеру и теперь решительно не знал, в каком
состоянии пришла и была его лошад ь. Ед ва он вышел из коляски, как конюх его (грум),
так называемый мальчик, узнав еще изд алека его коляску, вызвал тренера. Сухой
англичанин в высоких сапогах и в короткой жакетке, с клочком волос, оставленным
только под под бород ком, неумелою поход кой жокеев, растопыривая локти и
раскачиваясь, вышел навстречу.
— Ну что Фру-Фру? — спросил Вронский по-английски.

— Аll right, sir — все исправно, суд арь, — гд е-то внутри горла проговорил голос
англичанина. — Лучше не ход ите, — прибавил он, под нимая шляпу. — Я над ел
наморд ник, и лошад ь возбужд ена. Лучше не ход ить, это тревожит лошад ь.
— Нет, уж я войд у. Мне хочется взглянуть.
— Пойд ем, — все так же не открывая рта, нахмурившись, сказал англичанин и,
размахивая локтями, пошел вперед своею развинченною поход кой.
Они вошли в д ворик пред бараком. Дежурный, в чистой куртке, наряд ный,
молод цеватый мальчик, с метлой в руке, встретил вход ивших и пошел за ними. В бараке
стояло пять лошад ей по д енникам, и Вронский знал, что тут же нынче д олжен быть
привед ен и стоит его главный соперник, рыжий пятивершковый Глад иатор Махотина.
Еще более, чем свою лошад ь, Вронскому хотелось вид еть Глад иатора, которого он не
вид ал; но Вронский знал, что, по законам приличия конской охоты, не только нельзя
вид еть его, но неприлично и расспрашивать про него. В то время когд а он шел по
корид ору, мальчик отворил д верь во второй д енник налево, и Вронский увид ел рыжую
крупную лошад ь и белые ноги. Он знал, что это был Глад иатор, но с чувством человека,
отворачивающегося от чужого раскрытого письма, он отвернулся и под ошел к д еннику
Фру-Фру.
— Зд есь лошад ь Ма-к… Мак… никогд а не могу выговорить это имя, — сказал
англичанин через плечо, указывая большим, с грязным ногтем пальцем на д енник
Глад иатора.
— Махотина? Да, это мой од ин серьезный соперник, — сказал Вронский.
— Если бы вы ехали на нем, — сказал англичанин, — я бы за вас д ержал.
— Фру-Фру нервнее, он сильнее, — сказал Вронский, улыбаясь от похвалы своей езд е.
— С препятствиями все д ело в езд е и в pluck, — сказал англичанин.
Рluck, то есть энергии и смелости, Вронский не только чувствовал в себе д остаточно,
но, что горазд о важнее, он был тверд о убежд ен, что ни у кого в мире не могло быть этого
рluck больше, чем у него.
— А вы верно знаете, что не нужно было большего потнения?
— Не нужно, — отвечал англичанин. — Пожалуйста, не говорите громко. Лошад ь
волнуется. — прибавил он, кивая головою на запертый д енник, пред которым они стояли
и гд е слышалась перестановка ног по соломе.
Он отворил д верь, и Вронский вошел в слабо освещенный из од ного маленького
окошечка д енник. В д еннике, перебирая ногами по свежей соломе, стояла караковая
лошад ь с наморд ником. Огляд евшись в полусвете д енника, Вронский опять невольно
обнял од ним общим взгляд ом все стати своей любимой лошад и. Фру-Фру была сред него
роста лошад ь и по статям не безукоризненная. Она была вся узка костью; хотя ее груд ина
и сильно выд авалась вперед , груд ь была узка. Зад был немного свислый, и в ногах
перед них, и особенно зад них, была значительная косолапина. Мышцы зад них и перед них
ног не были особенно крупны; но зато в под пруге лошад ь была необыкновенно широкая,
что особенно поражало теперь, при ее выд ержке и под жаром животе. Кости ее ног ниже
колен казались не толще пальца, гляд я сперед и, но зато были необыкновенно широки,
гляд я сбоку. Она вся, кроме ребер, как буд то была сд авлена с боков и вытянута в глубину.
Но у ней в высшей степени было качество, заставляющее забывать все нед остатки; это
качество была кровь, та кровь, которая сказывается, по английскому выражению. Резко
выступающие мышцы из-под сетки жил, растянутой в тонкой, под вижной и глад кой, как
атлас, коже, казались столь же крепкими, как кость. Сухая голова ее с выпуклыми
блестящими, веселыми глазами расширялась у храпа в выд ающиеся нозд ри с налитою

внутри кровью перепонкой. Во всей фигуре и в особенности в голове ее было
опред еленное энергическое и вместе нежное выражение. Она была од но из тех животных,
которые, кажется, не говорят только потому, что механическое устройство их рта не
позволяет им этого.
Вронскому по крайней мере показалось, что она поняла все, что он теперь, гляд я на
нее, чувствовал.
Как только Вронский вошел к ней, она глубоко втянула в себя возд ух и, скашивая свой
выпуклый глаз так, что белок налился кровью, с противоположной стороны гляд ела на
вошед ших, потряхивая наморд ником и упруго переступая с ноги на ногу.
— Ну, вот вид ите, как она взволнована, — сказал англичанин.
— О, милая! О! — говорил Вронскии, под ход я к лошад и и уговаривая ее.
Но чем ближе он под ход ил, тем более она волновалась. Только когд а он под ошел к ее
голове, она вд руг затихла, и мускулы ее затряслись под тонкою, нежною шерстью.
Вронский поглад ил ее крепкую шею, поправил на остром загривке перекинувшуюся на
д ругую сторону пряд ь гривы и прид винулся лицом к ее растянутым, тонким, как крыло
летучей мыши, нозд рям. Она звучно втянула и выпустила возд ух из напряженных нозд рей,
взд рогнув, прижала острое ухо и вытянула крепкую черную губу ко Вронскому, как бы
желая поймать его за рукав. Но, вспомнив о наморд нике, она встряхнула им и опять начала
переставлять од ну за д ругою свои точеные ножки.
— Успокойся, милая, успокойся! — сказал он, поглад ив ее еще рукой по зад у, и с
рад остным сознанием, что лошад ь в самом хорошем состоянии, вышел из д енника.
Волнение лошад и сообщилось и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему к
серд цу и что ему так же, как и лошад и, хочется д вигаться, кусаться; было и страшно и
весело.
— Ну, так я на вас над еюсь, — сказал он англичанину, — в шесть с половиной на месте.
— Все исправно, — сказал англичанин. — А вы куд а ед ете, милорд ? — спросил он,
неожид анно употребив это название my-Lогd, которого он почти никогд а не употреблял.
Вронский с уд ивлением припод нял голову и посмотрел, как он умел смотреть, не в
глаза, а на лоб англичанина, уд ивляясь смелости его вопроса. Но поняв, что англичанин,
д елая этот вопрос, смотрел на него не как на хозяина, но как на жокея, ответил ему:
— Мне нужно к Брянскому, я через час буд у д ома.
«Который раз мне д елают нынче этот вопрос!» — сказал он себе и покраснел, что с ним
ред ко бывало. Англичанин внимательно посмотрел на него. И, как буд то он знал, куд а
ед ет Вронский, прибавил:
— Первое д ело быть спокойным пред езд ой, — сказал он, — не буд ьте не в д ухе и
ничем не расстраивайтесь.
— All right, — улыбаясь, отвечал Вронский и, вскочив в коляску, велел ехать в
Петергоф.
Ед ва он отъехал несколько шагов, как туча, с утра угрожавшая д ожд ем, над винулась, и
хлынул ливень.
«Плохо! — под умал Вронский, под нимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем
болото буд ет». Сид я в уед инении закрытой коляски, он д остал письмо матери и записку
брата и прочел их.
Да, все это было то же и то же. Все, его мать, его брат, все наход или нужным
вмешиваться в его серд ечные д ела. Это вмешательство возбужд ало в нем злобу —
чувство, которое он ред ко испытывал. «Какое им д ело? Почему всякий считает своим
д олгом заботиться обо мне? И отчего они пристают ко мне? Оттого, что они вид ят, что

это что-то такое, чего они не могут понять. Если б это была обыкновенная пошлая
светская связь, они бы оставили меня в покое. Они чувствуют, что это что-то д ругое, что
это не игрушка, эта женщина д ороже д ля меня жизни. И это-то непонятно и потому
д осад но им. Какая ни есть и ни буд ет наша суд ьба, мы ее сд елали, и мы на нее не
жалуемся, — говорил он, в слове мы соед иняя себя с Анною. — Нет, им над о научить нас,
как жить. Они и понятия не имеют о том, что такое счастье, они не знают, что без этой
любви д ля нас ни счастья, ни несчастья — нет жизни», — д умал он.
Он серд ился на всех за вмешательство именно потому, что он чувствовал в д уше, что
они, эти все, были правы. Он чувствовал, что любовь, связывавшая его с Анной, не была
минутное увлечение, которое пройд ет, как проход ят светские связи, не оставив д ругих
след ов в жизни того и д ругого, кроме приятных или неприятных воспоминаний. Он
чувствовал всю мучительность своего и ее положения, всю труд ность при той
выставленности д ля глаз всего света, в которой они наход ились, скрывать свою любовь,
лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно д умать о д ругих тогд а,
когд а страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали обо всем д ругом,
кроме своей любви.
Он живо вспомнил все те часто повторявшиеся случаи необход имости лжи и обмана,
которые были так противны его натуре; вспомнил особенно живо не раз замеченное в ней
чувство стыд а за эту необход имость обмана и лжи. И он испытал странное чувство, со
времени его связи с Анною иногд а наход ившее на него. Это было чувство омерзения к
чему-то: — к Алексею ли Александ ровичу, к себе ли, ко всему ли свету, — он не знал
хорошенько. Но он всегд а отгонял от себя это странное чувство. И теперь, встряхнувшись,
прод олжал ход своих мыслей.
«Да, она прежд е была несчастлива, но горд а и спокойна; а теперь она не может быть
спокойна и д остойна, хотя она и не показывает этого. Да, это нужно кончить», — решил
он сам с собою.
И ему в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что необход имо прекратить
эту ложь, и чем скорее, тем лучше. «Бросить все ей и мне и скрыться куд а-нибуд ь од ним с
своею любовью», — сказал он себе.
XXII
Ливень был непрод олжительный, и, когд а Вронский под ъезжал на всей рыси
коренного, вытягивавшего скакавших уже без вожжей по грязи пристяжных, солнце опять
выглянуло, и крыши д ач, старые липы сад ов по обеим сторонам главной улицы блестели
мокрым блеском, и с ветвей весело капала, а с крыш бежала вод а. Он не д умал уже о том,
как этот ливень испортит гиппод ром, но теперь рад овался тому, что благод аря этому
д ожд ю наверное застанет ее д ома и од ну, так как он знал, что Алексей Александ рович,
нед авно вернувшийся с вод , не переезжал из Петербурга.
Над еясь застать ее од ну, Вронский, как он и всегд а д елал это, чтобы меньше обратить
на себя внимание, слез, не переезжая мостика, и пошел пешком. Он не шел на крыльцо с
улицы, но вошел во д вор.
— Барин приехал? — спросил он у сад овника.
— Никак нет. Барыня д ома. Да вы с крыльца пожалуйте; там люд и есть, отопрут, —
отвечал сад овник.
— Нет, я из сад а пройд у.
И убед ившись, что она од на, и желая застать ее врасплох, так как он не обещался быть

нынче и она, верно, не д умала, что он приед ет пред скачками, он пошел, под д ерживая
саблю и осторожно шагая по песку д орожки, обсаженной цветами, к террасе, выход ившей
в сад . Вронский теперь забыл все, что он д умал д орогой о тяжести и труд ности своего
положения. Он д умал об од ном, что сейчас увид ит ее не в од ном воображении, но живую,
всю, какая она есть в д ействительности. Он уже вход ил, ступая во всю ногу, чтобы не
шуметь, по отлогим ступеням террасы, когд а вд руг вспомнил то, что он всегд а забывал, и
то, что составляло самую мучительную сторону его отношений к ней, — ее сына с его
вопрошающим, противным, как ему казалось, взгляд ом.
Мальчик этот чаще всех д ругих был помехой их отношений. Когд а он был тут, ни
Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибуд ь таком, чего бы
они не могли повторить при всех, но они не позволяли себе д аже и намеками говорить то,
чего бы мальчик не понял. Они не сговаривались об этом, но это установилось само
собою. Они считали бы оскорблением самих себя обманывать этого ребенка. При нем они
говорили межд у собой как знакомые. Но, несмотря на эту осторожность, Вронский часто
вид ел устремленный на него внимательный и нед оумевающий взгляд ребенка и
странную робость, неровность, то ласку, то холод ность и застенчивость в отношении к
себе этого мальчика. Как буд то ребенок чувствовал, что межд у этим человеком и его
матерью есть какое-то важное отношение, значения которого он понять не может.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может понять этого отношения, и
силился и не мог уяснить себе то чувство, которое он д олжен иметь к этому человеку. С
чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно вид ел, что отец, гувернантка, няня —
все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и
ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него, как на лучшего д руга.
«Что же это значит? Кто он такой? Как над о любить его? Если я не понимаю, я
виноват, или я глупый, или д урной мальчик», — д умал ребенок; и от этого происход ило
его испытующее, вопросительное, отчасти неприязненное выражение, и робость, и
неровность, которые так стесняли Вронского. Присутствие этого ребенка всегд а и
неизменно вызывало во Вронском то странное чувство беспричинного омерзения,
которое он испытывал послед нее время. Присутствие этого ребенка вызывало во
Вронском и в Анне чувство, под обное чувству мореплавателя, вид ящего по компасу, что
направление, по которому он быстро д вижется, д алеко расход ится с над лежащим, но что
остановить д вижение не в его силах, что кажд ая минута уд аляет его больше и больше от
д олжного направления и что признаться себе в отступлении — все равно, что признаться
в погибели.
Ребенок этот с своим наивным взгляд ом на жизнь был компас, который показывал им
степень их отклонения от того, что они знали, но не хотели знать.
На этот раз Сережи не было д ома, она была совершенно од на и сид ела на террасе,
ожид ая возвращения сына, ушед шего гулять и застигнутого д ожд ем. Она послала
человека и д евушку искать его и сид ела ожид ая. Од етая в белое с широким шитьем
платье, она сид ела в углу террасы за цветами и не слыхала его. Склонив свою
чернокурчавую голову, она прижала лоб к холод ной лейке, стоявшей на перилах, и
обеими своими прекрасными руками, со столь знакомыми ему кольцами, прид ерживала
лейку. Красота всей ее фигуры, головы, шеи, рук кажд ый раз, как неожид анностью,
поражала Вронского. Он остановился, с восхищением гляд я на нее. Но только что он хотел
ступить шаг, чтобы приблизиться к ней, она уже почувствовала его приближение,
оттолкнула лейку и повернула к нему свое разгоряченное лицо.
— Что с вами? Вы незд оровы? — сказал он по-французски, под ход я к ней. Он хотел

под бежать к ней; но, вспомнив, что могли быть посторонние, оглянулся на балконную
д верь и покраснел, как он всякий раз краснел, чувствуя, что д олжен бояться и
огляд ываться.
— Нет, я зд орова, — сказала она, вставая и крепко пожимая его протянутую руку. — Я
не жд ала… тебя.
— Боже мой! какие холод ные руки! — сказал он.
— Ты испугал меня, — сказала она. — Я од на и жд у Сережу, он пошел гулять; они
отсюд а прид ут.
Но, несмотря на то, что она старалась быть спокойна, губы ее тряслись.
— Простите меня, что я приехал, но я не мог провести д ня, не вид ав вас, — прод олжал
он по-французски, как он всегд а говорил, избегая невозможно-холод ного межд у ними вы
и опасного ты по-русски.
— За что ж простить? Я так рад а!
— Но вы незд оровы или огорчены, — прод олжал он, не выпуская ее руки и нагибаясь
над нею. — О чем вы д умали?
— Все об од ном, — сказала она с улыбкой.
Она говорила правд у. Когд а бы, в какую минуту ни спросили бы ее, о чем она д умала,
она без ошибки могла ответить: — об од ном, о своем счастье и о своем несчастье. Она
д умала теперь именно, когд а он застал ее, вот о чем: — она д умала, почему д ля д ругих,
д ля Бетси например (она знала ее скрытую д ля света связь с Тушкевичем), все это было
легко, а д ля нее так мучительно? Нынче эта мысль, по некоторым соображениям,
особенно мучала ее. Она спросила его о скачках. Он отвечал ей и, вид я, что она
взволнована, стараясь развлечь ее, стал рассказывать ей самым простым тоном
под робности приготовления к скачкам.
«Сказать или не сказать? — д умала она, гляд я в его спокойные ласковые глаза. — Он
так счастлив, так занят своими скачками; что не поймет этого как над о, не поймет всего
значения д ля нас этого события».
— Но вы не сказали, о чем вы д умали, когд а я вошел, — сказал он, перервав свой
рассказ, — пожалуйста, скажите!
Она не отвечала и, склонив немного голову, смотрела на него испод лобья
вопросительно своими блестящими из-за д линных ресниц глазами. Рука ее, игравшая со
рванным листом, д рожала. Он вид ел это, и лицо его выразило ту покорность, рабскую
пред анность, которая так под купала ее.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть
горе, которого я не разд еляю? Скажите рад и бога!умоляюще повторил он.
«Да, я не прощу ему, если он не поймет всего значения этого. Лучше не говорить,
зачем испытывать?» — д умала она, все так же гляд я на него и чувствуя, что рука ее с
листком все больше и больше трясется.
— Рад и бога! — повторил он, взяв ее руку.
— Сказать?
— Да, д а, д а…
— Я беременна, — сказала она тихо и мед ленно.
Листок в ее руке зад рожал еще сильнее, но она не спускала с него глаз, чтобы вид еть,
как он примет это. Он поблед нел, хотел что-то сказать, но остановился, выпустил ее руку
и опустил голову. «Да, он понял все значение этого события», — под умала она и
благод арно пожала ему руку.
Но она ошиблась в том, что он понял значение известия так, как она, женщина, его

понимала. При этом известии он с уд есятеренною силой почувствовал припад ок этого
странного, наход ившего на него чувства омерзения к кому-то; но вместе с тем он понял,
что тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать от мужа, и
необход имо так или иначе разорвать скорее это неестественное положение. Но, кроме
того, ее волнение физически сообщалось ему. Он взглянул на нее умиленным, покорным
взгляд ом, поцеловал ее руку, встал и молча прошелся по террасе.
— Да, — сказал он, решительно под ход я к ней. — Ни я, ни вы не смотрели на наши
отношения как на игрушку, а теперь наша суд ьба решена. Необход имо кончить, — сказал
он, огляд ываясь, — ту ложь, в которой мы живем.
— Кончить? Как же кончить, Алексей? — сказала она тихо.
Она успокоилась теперь, и лицо ее сияло нежною улыбкой.
— Оставить мужа и соед инить нашу жизнь.
— Она соед инена и так, — чуть слышно отвечала она.
— Да, но совсем, совсем.
— Но как, Алексей, научи меня, как? — сказала она с грустною насмешкой над
безвыход ностью своего положения. — Разве есть выход из такого положения? Разве я не
жена своего мужа?
— Из всякого положения есть выход . Нужно решиться, — сказал он. — Все лучше, чем
то положение, в котором ты живешь. Я вед ь вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и
сыном, и мужем.
— Ах, только не мужем, — с простою усмешкой сказала она. — Я не знаю, я не д умаю о
нем. Его нет.
— Ты говоришь неискренно. Я знаю тебя. Ты мучаешься и о нем.
— Да он и не знает, — сказала она, и вд руг яркая краска стала выступать на ее лицо;
щеки, лоб, шея ее покраснели, и слезы стыд а выступили ей на глаза. — Да и не буд ем
говорить об нем.
XXIII
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как теперь, навод ить
ее на обсужд ение своего положения и кажд ый раз сталкивался с тою поверхностностию и
легкостью сужд ений, с которою она теперь отвечала на его вызов. Как буд то было что-то
в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как буд то, как только она
начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уход ила куд а-то в себя и выступала
д ругая, странная, чужд ая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая д авала
ему отпор. Но нынче он решился высказать все.
— Знает ли он, или нет, — сказал Вронский своим обычным тверд ым и спокойным
тоном, — знает ли он, или нет, нам д о этого д ела нет. Мы не можем… вы не можете так
оставаться, особенно теперь.
— Что ж д елать, по-вашему? — спросила она с тою же легкою насмешливостью. Ей,
которая так боялась, чтоб он не принял легко ее беременность, теперь было д осад но за то,
что он из этого вывод ил необход имость пред принять что-то.
— Объявить ему все и оставить его.
— Очень хорошо; положим, что я сд елаю это, — сказала она. — Вы знаете, что из этого
буд ет? Я вперед все расскажу, — и злой свет зажегся в ее за минуту пред этим нежных
глазах. — «А, вы любите д ругого и вступили с ним в преступную связь? (Она, пред ставляя
мужа, сд елала, точно так, как это д елал Алексей Александ рович, уд арение на слове

преступную.) Я пред упрежд ал вас о послед ствиях в религиозном, гражд анском и
семейном отношениях. Вы не послушали меня. Теперь я не могу отд ать позору свое имя…
— и своего сына, — хотела она сказать, но сыном она не могла шутить… — позору свое
имя», и еще что-нибуд ь в таком род е, — д обавила она. — Вообще он скажет со своею
госуд арственною манерой и с ясностью и точностью, что он не может отпустить меня, но
примет зависящие от него меры остановить сканд ал. И сд елает спокойно, аккуратно то,
что скажет. Вот что буд ет. Это не человек, а машина, и злая машина, когд а рассерд ится, —
прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александ ровича со всеми под робностями его
фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему все, что только могла она
найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была
пред ним виновата.
— Но, Анна, — сказал Вронский убед ительным, мягким голосом, стараясь успокоить
ее, — все-таки необход имо сказать ему, а потом уж руковод иться тем, что он пред примет.
— Что ж, бежать?
— Отчего ж и не бежать? Я не вижу возможности прод олжать это. И не д ля себя, — я
вижу, что вы страд аете.
— Да, бежать, и мне сд елаться вашею любовницей? — злобно сказала она.
— Анна! — укоризненно-нежно проговорил он.
— Да, — прод олжала она, — сд елаться вашею любовницей и погубить все…
Она опять хотела сказать: — сына, но не могла выговорить этого слова.
Вронский не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла
переносить это положение обмана и не желать выйти из него; но он не д огад ывался, что
главная причина этого было то слово сын, которого она не могла выговорить. Когд а она
д умала о сыне и его буд ущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так
становилось страшно за то, что она сд елала, что она не рассужд ала, а, как женщина,
старалась только успокоить себя лживыми рассужд ениями и словами, с тем чтобы все
оставалось по-старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что буд ет с
сыном.
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вд руг совсем д ругим, искренним и нежным тоном
сказала она, взяв его за руку, — никогд а не говори со мной об этом!
— Но, Анна…
— Никогд а. Пред оставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я знаю; но это
не так легко решить, как ты д умаешь. И пред оставь мне, и слушайся меня. Никогд а со
мной не говори об этом. Обещаешь ты мне?.. Нет, нет, обещай!..
— Я все обещаю, но я не могу быть спокоен, особенно после того, что ты сказала. Я не
могу быть спокоен, когд а ты не можешь быть спокойна…
— Я! — повторила она. — Да, я мучаюсь иногд а; но это пройд ет, если ты никогд а не
буд ешь говорить со мной об этом. Когд а ты говоришь со мной об этом, тогд а только это
меня мучает.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Я знаю, — перебила она его, — как тяжело твоей честной натуре лгать, и жалею
тебя. Я часто д умаю, как д ля меня ты погубил свою жизнь.
— Я то же самое сейчас д умал, — сказал он, — как из-за меня ты могла пожертвовать
всем? Я не могу простить себе то, что ты несчастлива.
— Я несчастлива? — сказала она,приближаясь к нему и с восторженною улыбкой
любви гляд я на него, — я — как голод ный человек, которому д али есть. Может быть, ему
холод но, и платье у него разорвано, и стыд но ему, но он не несчастлив. Я несчастлива?

Нет, вот мое счастье…
Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взгляд ом террасу,
порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым д вижением
под няла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него
д олгим взгляд ом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро
поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Она хотела ид ти, но он уд ержал ее.
— Когд а? — проговорил он шепотом, восторженно гляд я на нее.
— Нынче, в час, — прошептала она и, тяжело взд охнув, пошла своим легким и быстрым
шагом навстречу сыну.
Сережу д ожд ь застал в большом сад у, и они с няней просид ели в бесед ке.
— Ну, д о свид анья, — сказала она Вронскому. — Теперь скоро над о на скачки. Бетси
обещала заехать за мной.
Вронский, взглянув на часы, поспешно уехал.
XXIV
Когд а Вронский смотрел на часы на балконе Карениных, он был так растревожен и
занят своими мыслями, что вид ел стрелки на циферблате, но не мог понять, который час.
Он вышел на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи, к своей коляске. Он был д о
такой степени переполнен чувством к Анне, что и не под умал о том, который час и есть
ли ему еще время ехать к Брянскому. У него оставалась, как это часто бывает, только
внешняя способность памяти, указывающая, что вслед за чем решено сд елать. Он
под ошел к своему кучеру, зад ремавшему на козлах в косой уже тени густой липы,
полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек,бившихся над плотными
лошад ьми, и, разбуд ив кучера, вскочил в коляску и велел ехать к Брянскому. Только
отъехав верст семь, он настолько опомнился, что посмотрел на часы и понял, что было
половина шестого и что он опозд ал.
В этот д ень было несколько скачек: — скачка конвойных, потом д вухверстная
офицерская, четырехверстная и та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог
поспеть, но если он поед ет к Брянскому, то он только так приед ет, и приед ет, когд а уже
буд ет весь д вор. Это было нехорошо. Но он д ал Брянскому слово быть у него и потому
решил ехать д альше, приказав кучеру не жалеть тройки.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад . Эта быстрая езд а
успокоила его. Все тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопред еленность,
оставшаяся после их разговора, все выскочило из его головы; он с наслажд ением и
волнением д умал теперь о скачке, о том, что он все-таки поспеет, и изред ка ожид ание
счастья свид ания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Чувство пред стоящей скачки все более и более охватывало его, по мере того как он
въезжал д альше и д альше в атмосферу скачек, обгоняя экипажи ехавших с д ач и из
Петербурга на скачки.
На его квартире никого уже не было д ома: — все были на скачках, и лакей его
д ожид ался у ворот. Пока он переод евался, лакей сообщил ему,что уже начались вторые
скачки, что приход ило много господ спрашивать про него и из конюшни д ва раза
прибегал мальчик.
Переод евшись без торопливости (он никогд а не торопился и не терял самооблад ания),
Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были вид ны море экипажей,
пешеход ов, солд ат, окружавших гиппод ром, и кипящие народ ом бесед ки. Шли, вероятно,

вторые скачки, потому что в то время, как он вход ил в барак, он слышал звонок. Под ход я к
конюшне, он встретился с белоногим рыжим Глад иатором Махотина, которого в
оранжевой с синим попоне, с кажущимися огромными, отороченными синим ушами, вели
на гиппод ром.
— Гд е Корд ? — спросил он у конюха.
— В конюшне, сед лают.
В отворенном д еннике Фру-Фру уже была осед лана. Ее собирались вывод ить.
— Не опозд ал?
— All right! Аll right! Все исправно, все исправно, — проговорил англичанин, — не
буд ьте взволнованы.
Вронский еще раз окинул взгляд ом прелестные, любимые формы лошад и, д рожавшей
всем телом, и, с труд ом оторвавшись от этого зрелища, вышел из барака. Он под ъехал к
бесед кам в самое выгод ное время д ля того, чтобы не обратить на себя ничьего внимания.
Только что кончилась д вухверстная скачка, и все глаза были устремлены на кавалергард а
вперед и и лейб-гусара сзад и, из послед них сил погонявших лошад ей и под ход ивших к
столбу. Из серед ины и извне круга все теснились к столбу, и кавалергард ская группа
солд ат и офицеров громкими возгласами выражала рад ость ожид аемого торжества своего
офицера и товарища. Вронский незаметно вошел в серед ину толпы почти в то самое
время, как разд ался звонок, оканчивающий скачки, и высокий, забрызганный грязью
кавалергард , пришед ший первым, опустившись на сед ло, стал спускать повод ья своему
серому, потемневшему от поту, тяжело д ышавшему жеребцу.
Жеребец, с усилием тыкаясь ногами, укоротил быстрый ход своего большого тела, и
кавалергард ский офицер, как человек, проснувшийся от тяжелого сна, оглянулся кругом и
с труд ом улыбнулся. Толпа своих и чужих окружила его.
Вронский умышленно избегал той избранной, великосветской толпы, которая
сд ержанно и свобод но д вигалась и переговаривалась пред бесед ками. Он узнал, что там
была и Каренина, и Бетси, и жена его брата, и нарочно, чтобы не развлечься, не под ход ил к
ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые останавливали его, рассказывая ему
под робности бывших скачек и расспрашивая его, почему он опозд ал.
В то время как скакавшие были призваны в бесед ку д ля получения призов и все
обратились туд а, старший брат Вронского, Александ р, полковник с эксельбантами,
невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с
красным носом и пьяным, открытым лицом, под ошел к нему.
— Ты получил мою записку? — сказал он. — Тебя никогд а не найд ешь.
Александ р Вронский, несмотря на разгульную, в особенности пьяную жизнь, по
которой он был известен, был вполне прид ворный человек.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма д ля него вещи, зная, что глаза многих
могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как буд то он о чем-нибуд ь
неважном шутил с братом.
— Я получил и, право, не понимаю, о чем ты заботишься, — сказал Алексей.
— Я о том забочусь, что сейчас мне было замечено, что тебя нет и что в понед ельник
тебя встретили в Петергофе.
— Есть д ела, которые под лежат обсужд ению только тех, кто прямо в них
заинтересован, и то д ело, о котором ты так заботишься, такое…
— Да, но тогд а не служат, не…
— Я тебя прошу не вмешиваться, и только.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского поблед нело, и выд ающаяся нижняя челюсть его

д рогнула,что с ним бывало ред ко. Он, как человек с очень д обрым серд цем, серд ился
ред ко, но когд а серд ился и когд а у него д рожал под бород ок, то, как это и знал Александ р
Вронский, он был опасен. Александ р Вронский весело улыбнулся.
— Я только хотел перед ать письмо матушки. Отвечай ей и не расстраивайся пред
езд ой. Bonne chance, — прибавил он, улыбаясь, и отошел от него.
Но вслед за ним опять д ружеское приветствие остановило Вронского.
— Не хочешь знать приятелей! Зд равствуй, mon cher! — заговорил Степан Аркад ьич, и
зд есь, сред и этого петербургского блеска, не менее, чем в Москве, блистая своим румяным
лицом и лоснящимися расчесанными бакенбард ами. — Вчера приехал и очень рад , что
увижу твое торжество. Когд а увид имся?
— Заход и завтра в артель, — сказал Вронский — и, пожав его, извиняясь, за рукав
пальто, отошел на серед ину гиппод рома, куд а уже ввод или лошад ей д ля большой скачки
с препятствиями.
Потные, измученные скакавшие лошад и, проваживаемые конюхами, увод ились д омой,
и од на за д ругой появлялись новые к пред стоящей скачке, свежие, большею частию
английские лошад и, в капорах, со своими под д ернутыми животами, похожие на странных
огромных птиц. Направо вод или под жарую красавицу Фру-Фру, которая, как на пружинах,
переступала на своих эластичных и д овольно д линных бабках. Нед алеко от нее снимали
попону с лопоухого Глад иатора. Крупные, прелестные, совершенно правильные формы
жеребца с чуд есным зад ом и необычайно короткими, над самыми копытами сид евшими
бабками невольно останавливали на себе внимание Вронского. Он хотел под ойти к своей
лошад и, но его опять зад ержал знакомый.
— А, вот Каренин! — сказал ему знакомый, с которым он разговаривал. — Ищет жену, а
она в серед ине бесед ки. Вы не вид али ее?
— Нет, не вид ал, — отвечал Вронский и, не оглянувшись д аже на бесед ку, в которой
ему указывали на Каренину, под ошел к своей лошад и.
Не успел Вронский посмотреть сед ло, о котором над о было сд елать распоряжение, как
скачущих позвали к бесед ке д ля вынимания нумеров и отправления. С серьезными,
строгими, многие с блед ными лицами, семнад цать человек офицеров сошлись к бесед ке и
разобрали нумера. Вронскому д остался сед ьмой нумер. Послышалось: — «Сад иться!»
Чувствуя, что он вместе с д ругими скачущими составляет центр, на который
устремлены все глаза, Вронский в напряженном состоянии, в котором он обыкновенно
д елался мед лителен и спокоен в д вижениях, под ошел к своей лошад и. Корд д ля
торжества скачек од елся в свой парад ный костюм: — черный застегнутый сюртук, туго
накрахмаленные воротнички, под пиравшие ему щеки, и в круглую черную шляпу и
ботфорты. Он был, как и всегд а, спокоен и важен и сам д ержал за оба повод а лошад ь, стоя
пред нею. Фру-Фру прод олжала д рожать, как в лихорад ке. Полный огня глаз ее косился на
под ход ившего Вронского. Вронский под сунул палец под под пругу. Лошад ь покосилась
сильнее, оскалилась и прижала ухо. Англичанин поморщился губами, желая выразить
улыбку над тем, что поверяли его сед ланье.
— Сад итесь, меньше буд ете волноваться..
Вронский оглянулся в послед ний раз на своих соперников. Он знал, что на езд е он уже
не увид ит их. Двое уже ехали вперед к месту, откуд а д олжны были пускать. Гальцин, од ин
из опасных соперников и приятель Вронского, вертелся вокруг гнед ого жеребца, не
д ававшего сад иться. Маленький лейб-гусар в узких рейтузах ехал галопом, согнувшись,
как кот, на крупу, из желания под ражать англичанам. Князь Кузовлев сид ел блед ный на
своей кровной, Грабовского завод а, кобыле, и англичанин вел ее под узд цы. Вронский и

все его товарищи знали Кузовлева и его особенность «слабых» нервов и страшного
самолюбия. Они знали, что он боялся всего, боялся езд ить на фронтовой лошад и; но
теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люд и ломали себе шеи и что у
кажд ого препятствия стояли д октор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою
милосерд ия, он решился скакать. Они встретились глазами, и Вронский ласково и
од обрительно под мигнул ему. Од ного только он не вид ал, главного соперника, Махотина
на Глад иаторе.
— Не торопитесь, — сказал Корд Вронскому, — и помните од но: — не зад ерживайте у
препятствий и не посылайте, д авайте ей выбирать, как она хочет.
— Хорошо, хорошо, — сказал Вронский, взявшись за повод ья.
— Если можно, вед ите скачку; но не отчаивайтесь д о послед ней минуты, если бы вы
были и сзад и.
Лошад ь не успела д винуться, как Вронский гибким и сильным д вижением стал в
стальное, зазубренное стремя и легко, тверд о положил свое сбитое тело на скрипящее
кожей сед ло. Взяв правою ногой стремя, он привычным жестом уравнял межд у пальцами
д войные повод ья, и Корд пустил руки. Как буд то не зная, какою прежд е ступить ногой,
Фру-Фру, вытягивая д линною шеей повод ья, тронулась, как на пружинах, покачивая
сед ока на своей гибкой спине. Корд , прибавляя шага, шел за ним. Взволнованная лошад ь
то с той, то с д ругой стороны, стараясь обмануть сед ока, вытягивала повод ья, и Вронский
тщетно голосом и рукой старался успокоить ее.
Они уже под ход или к запруженной реке, направляясь к тому месту, откуд а д олжны
были пускать их. Многие из скачущих были вперед и, многие сзад и,как вд руг Вронский
услыхал сзад и себя по грязи д ороги звуки галопа лошад и, и его обогнал Махотин на своем
белоногом, лопоухом Глад иаторе. Махотин улыбнулся, выставляя свои д линные зубы, но
Вронский серд ито взглянул на него. Он не любил его вообще, теперь же считал его самым
опасным соперником, и ему д осад но стало на него, что он проскакал мимо, разгорячив его
лошад ь. Фру-Фру вскинула левую ногу на галоп и сд елала д ва прыжка и, серд ясь на
натянутые повод ья, перешла на тряскую рысь, вскид ывавшую сед ока. Корд тоже
нахмурился и почти бежал иноход ью за Вронским.
XXV
Всех офицеров скакало семнад цать человек. Скачки д олжны были происход ить на
большом четырехверстном эллиптической формы кругу пред бесед кой. На этом кругу
были устроены д евять препятствий: — река, большой, в д ва аршина, глухой барьер пред
самою бесед кой, канава сухая, канава с вод ою, косогор, ирланд ская банкетка, состоящая
(од но из самых труд ных препятствий) из вала, утыканного хворостом, за которым,
невид ная д ля лошад и, была еще канава, так что лошад ь д олжна была перепрыгнуть оба
препятствия или убиться; потом еще д ве канавы с вод ою и од на сухая, — и конец скачки
был против бесед ки. Но начинались скачки не с круга, а за сто сажен в стороне от него, и
на этом расстоянии было первое препятствие — запруженная река в три аршина шириною,
которую езд оки по произволу могли перепрыгивать или переезжать вброд .
Раза три езд оки выравнивались, но кажд ый раз высовывалась чья-нибуд ь лошад ь, и
нужно было заезжать опять сначала. Знаток пускания, полковник Сестрин,начинал уже
серд иться, когд а, наконец, в четвертый раз крикнул: — «Пошел!» — и езд оки тронулись.
Все глаза, все бинокли были обращены на пеструю кучку всад ников, в то время как они
выравнивались.

«Пустили! Скачут!» — послышалось со всех сторон после тишины ожид ания. И кучки и
од инокие пешеход ы стали перебегать с места на место, чтобы лучше вид еть. В первую же
минуту собранная кучка всад ников растянулась, и вид но было, как они по д ва, по три и
од ин за д ругим близятся к реке.. Для зрителей казалось,что они все поскакали вместе; но
д ля езд оков были секунд ы разницы, имевшие д ля них большое значение.
Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и несколько
лошад ей взяли с места прежд е ее, но, еще не д оскакивая реки, Вронский, изо всех сил
сд ерживая влегшую в повод ья лошад ь, легко обошел трех, и вперед и его остался только
рыжий Глад иатор Махотина, ровно и легко отбивавший зад ом пред самим Вронским, и
еще вперед и всех прелестная Диана, несшая ни живого ни мертвого Кузовлева.
В первые минуты Вронский еще не влад ел ни собою, ни лошад ью. Он д о первого
препятствия, реки, не мог руковод ить д вижениями лошад и.
Глад иатор и Диана под ход или вместе и почти в од ин и тот же момент: — раз-раз,
под нялись над рекой и перелетели на д ругую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за
ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя на возд ухе, он вд руг
увид ал, почти под ногами своей лошад и, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той
стороне реки (Кузовлев пустил повод ья после прыжка, и лошад ь полетела с ним через
голову). Под робности эти Вронский узнал уже после, теперь же он вид ел только то, что
прямо под ноги, куд а д олжна стать Фру-Фру, может попасть нога или голова Дианы. Но
Фру-Фру, как пад ающая кошка, сд елала на прыжке усилие ногами и спиной и, миновав
лошад ь, понеслась д альше.
«О, милая!» — под умал Вронский.
После реки Вронский овлад ел вполне лошад ью и стал уд ерживать ее, намереваясь
перейти большой барьер позад и Махотина и уже на след ующей, беспрепятственной
д истанции саженей в д вести попытаться обойти его.
Большой барьер стоял пред самой царскою бесед кой. Госуд арь, и весь д вор, и толпы
народ а — все смотрели на них — на него и на шед шего на лошад ь д истанции вперед и
Махотина, когд а они под ход или к черту (так назывался глухой барьер). Вронский
чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не вид ел, кроме
ушей и шеи своей лошад и, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног
Глад иатора, быстро отбивавших такт вперед и его и остававшихся все в од ном и том же
расстоянии. Глад иатор под нялся, не стукнув ничем, взмахнул коротким хвостом и исчез
из глаз Вронского.
— Браво! — сказал чей-то од ин голос.
В то же мгновение пред глазами Вронского, пред ним самим, мелькнули д оски
барьера. Без малейшей перемены д вижения лошад ь взвилась под ним; д оски скрылись, и
только сзад и стукнуло что-то. Разгоряченная шед шим вперед и Глад иатором, лошад ь
под нялась слишком рано пред барьером и стукнула о него зад ним копытом. Но ход ее не
изменился, и Вронский, получив в лицо комок грязи, понял, что он стал опять в то же
расстояние от Глад иатора. Он увид ал опять вперед и себя его круп, короткий хвост и опять
те же неуд аляющиеся, быстро д вижущиеся белые ноги.
В то самое мгновение, как Вронский под умал о том, что над о теперь обход ить
Махотина, сама Фру-Фру, поняв уже то, что он под умал, безо всякого поощрения,
значительно над д ала и стала приближаться к Махотину с самой выгод ной стороны, со
стороны веревки. Махотин не д авал веревки. Вронский только под умал о том, что можно
обойти и извне, как Фру-Фру переменила ногу и стала обход ить именно таким образом.
Начинавшее уже темнеть от пота плечо Фру-Фру поравнялось с крупом Глад иатора.

Несколько скачков они прошли ряд ом. Но пред препятствием, к которому они под ход или,
Вронский, чтобы не ид ти большой круг, стал работать повод ьями, и быстро, на самом
косогоре, обошел Махотина. Он вид ел мельком его лицо, забрызганное грязью. Ему д аже
показалось, что он улыбнулся. Вронский обошел Махотина, но он чувствовал его сейчас
же за собой и не переставая слышал за самою спиной ровный поскок и отрывистое, совсем
еще свежее д ыханье нозд рей Глад иатора.
След ующие д ва препятствия, канава и барьер, были перейд ены легко, но Вронский
стал слышать ближе сап и скок Глад иатора. Он послал лошад ь и с рад остью почувствовал,
что она легко прибавила ход у, и звук копыт Глад иатора стал слышен опять в том же
прежнем расстоянии.
Вронский вел скачку — то самое, что он и хотел сд елать и что ему советовал Корд , и
теперь он был уверен в успехе. Волнение его, рад ость и нежность к Фру-Фру все
усиливались. Ему хотелось оглянуться назад , но он не смел этого сд елать и старался
успокоивать себя и не посылать лошад и, чтобы приберечь в ней запас, равный тому,
который, он чувствовал, оставался в Глад иаторе. Оставалось од но и самое труд ное
препятствие; если он перейд ет его вперед и д ругих, то он прид ет первым. Он под скакивал
к ирланд ской банкетке. Вместе с Фру-Фру он еще изд алека вид ел эту банкетку, и вместе
им обоим, ему и лошад и, пришло мгновенное сомнение. Он заметил нерешимость в ушах
лошад и и под нял хлыст, но тотчас же почувствовал, что сомнение было неосновательно:
— лошад ь знала, что нужно. Она над д ала и мерно, так точно, как он пред полагал, взвилась
и, оттолкнувшись от земли, отд алась силе инерции, которая перенесла ее д алеко за
канаву; и в том же самом такте, без усилия, с той же ноги, Фру-Фру прод олжала скачку.
— Браво, Вронский! — послышались ему голоса кучки люд ей — он знал, его полка и
приятелей, — которые стояли у этого препятствия; он не мог не узнать голоса Яшвина, но
он не вид ал его.
«О, прелесть моя!» — д умал он на Фру-Фру, прислушиваясь к тому,что происход ило
сзад и. «Перескочил!» — под умал он, услыхав сзад и поскок Глад иатора. Оставалась од на
послед няя канавка с вод ой в д ва аршина. Вронский и не смотрел на нее, а, желая прийти
д алеко первым, стал работать повод ьями кругообразно, в такт скока под нимая и опуская
голову лошад и. Он чувствовал, что лошад ь шла из послед него запаса; не только шея и
плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выступал пот, и
она д ышала резко и коротко. Но он знал, что запаса этого с лишком д останет на
остающиеся д вести сажен. Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по
особенной мягкости д виженья Вронский знал, как много прибавила быстроты его лошад ь.
Канавку она перелетела, как бы не замечая Она перелетела ее, как птица; но в это самое
время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за д вижением лошад и, он,
сам не понимая как, сд елал скверное, непростительное д вижение, опустившись на сед ло.
Вд руг положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное. Он не мог
еще д ать себе отчет о том, что случилось, как уже мелькнули под ле самого его белые
ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошел мимо. Вронский касался од ной
ногой земли, и его лошад ь валилась на эту ногу. Он ед ва успел выпростать ногу, как она
упала на од ин бок, тяжело хрипя, и, д елая, чтобы под няться, тщетные усилия своей
тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как под стреленная птица.
Неловкое д вижение, сд еланное Вронским, сломало ей спину. Но это он понял горазд о
после. Теперь же он вид ел только то, что Махотин быстро уд алялся, а он, шатаясь, стоял
од ин на грязной непод вижной земле, а пред ним, тяжело д ыша, лежала Фру-Фру и,
перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом. Все еще не понимая

того, что случилось, Вронский тянул лошад ь за повод . Она опять вся забилась, как рыбка,
треща крыльями сед ла, выпростала перед ние ноги, но, не в силах под нять зад а, тотчас же
замоталась и опять упала на бок. С изурод ованным страстью лицом, блед ный и с
трясущеюся нижнею челюстью, Вронский уд арил ее каблуком в живот и опять стал
тянуть за повод ья. Но она не д вигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на
хозяина своим говорящим взгляд ом.
— Ааа! — промычал Вронский, схватившись за голову. — Ааа! что я сд елал! —
прокричал он. — И проигранная скачка! И своя вина, постыд ная, непростительная! И эта
несчастная, милая, погубленная лошад ь! Ааа! что я сд елал!
Народ , д октор и фельд шер, офицеры его полка бежали к нему. К своему несчастью, он
чувствовал, что был цел и невред им. Лошад ь сломала себе спину, и решено было ее
пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он
повернулся и, не под няв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гиппод рома, сам
не зная куд а. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое
тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Яшвин с фуражкой д огнал его, провод ил его д о д ома, и через полчаса Вронский
пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке над олго осталось в его д уше самым
тяжелым и мучительным воспоминанием в его жизни.
XXVI
Внешние отношения Алексея Александ ровича с женою были такие же, как и прежд е.
Ед инственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежд е. Как и в
прежние год а, он с открытием весны поехал на вод ы за границу поправлять свое
расстраиваемое ежегод но усиленным зимним труд ом зд оровье и, как обыкновенно,
вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу. Как
и обыкновенно, жена его переехала на д ачу, а он остался в Петербурге.
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогд а не говорил с
Анною о своих под озрениях и ревности, и тот его обычный тон пред ставления кого-то
был как нельзя более уд обен д ля его теперешних отношений к жене. Он был несколько
холод нее к жене. Он только как буд то имел на нее маленькое неуд овольствие за тот
первый ночной разговор, который она отклонила от себя. В его отношениях к ней был
оттенок д осад ы,но не более. «Ты не хотела объясниться со мной, — как буд то говорил он,
мысленно обращаясь к ней, — тем хуже д ля тебя. Теперь уж ты буд ешь просить меня, а я
не стану объясняться. Тем хуже д ля тебя», — говорил он мысленно, как человек, который
бы тщетно попытался потушить пожар, рассерд ился бы на свои тщетные усилия и сказал
бы: — «Так на же тебе! так сгоришь за это!»
Он, этот умный и тонкий в служебных д елах человек, не понимал всего безумия
такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно
понять свое настоящее положение, и он в д уше своей закрыл, запер и запечатал тот ящик,
в котором у него наход ились его чувства к семье, то есть к жене и сыну. Он,
внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холод ен к сыну и имел к нему то же
под трунивающее отношение, как и к жене. «А! молод ой человек!» — обращался он к
нему.
Алексей Александ рович д умал и говорил, что ни в какой год у него не было столько
служебного д ела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выд умывал себе в
нынешнем год у д ела, что это было од но из сред ств не открывать того ящика, гд е лежали

чувства к жене и семье и мысли о них и которые д елались тем страшнее, чем д ольше они
там лежали. Если бы кто-нибуд ь имел право спросить Алексея Александ ровича, что он
д умает о повед ении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александ рович ничего не
ответил бы, а очень бы рассерд ился на того человека, который у него спросил бы про это.
От этого-то и было в выражении лица Алексея Александ ровича что-то горд ое и строгое,
когд а у него спрашивали про зд оровье его жены. Алексей Александ рович ничего не хотел
д умать о повед ении и чувствах своей жены, и д ействительно он об этом ничего не д умал.
Постоянная д ача Алексея Александ ровича была в Петергофе, и обыкновенно графиня
Лид ия Ивановна жила лето там же, в сосед стве и постоянных сношениях с Анной. В
нынешнем год у графиня Лид ия Ивановна отказалась жить в Петергофе, ни разу не была у
Анны Аркад ьевны и намекнула Алексею Александ ровичу на неуд обство сближения Анны
с Бетти и Вронским. Алексей Александ рович строго остановил ее, высказав мысль, что
жена его выше под озрения, и с тех пор стал избегать графини Лид ии Ивановны. Он не
хотел вид еть и не вид ел, что в свете уже многие косо смотрят на его жену, не хотел
понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в
Царское, гд е жила Бетси, откуд а нед алеко было д о лагеря полка Вронского. Он не
позволял себе д умать об этом и не д умал; но вместе с тем он в глубине своей д уши,
никогд а не высказывая этого самому себе и не имея на то никаких не только
д оказательств, но и под озрений, знал несомненно, что он был обманутый муж, и был от
этого глубоко несчастлив.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, гляд я на чужих
неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александ рович: — «Как
д опустить д о этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когд а
бед а пала на его голову, он не только не д умал о том, как развязать это положение, но
вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно,
слишком неестественно.
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александ рович д ва раза был на
д аче. Од ин раз обед ал, д ругой раз провел вечер с гостями, но ни разу не ночевал, как он
имел обыкновение д елать это в прежние год ы.
День скачек был очень занятой д ень д ля Алексея Александ ровича; но, с утра еще
сд елав себе расписание д ня, он решил, что тотчас после раннего обед а он поед ет на д ачу
к жене и оттуд а на скачки, на которых буд ет весь д вор и на которых ему над о быть. К
жене же он заед ет потому, что он решил себе бывать у нее в нед елю раз д ля приличия.
Кроме того, в этот д ень ему нужно было перед ать жене к пятнад цатому числу, по
завед енному поряд ку, на расход д еньги.
С обычною властью над своими мыслями, обд умав все это о жене, он не позволил
своим мыслям распространяться д алее о том, что касалось ее.
Утро это было очень занято у Алексея Александ ровича. Накануне графиня Лид ия
Ивановна прислала ему брошюру бывшего в Петербурге знаменитого путешественника в
Китае с письмом, прося его принять самого путешественника, человека, по разным
соображениям, весьма интересного и нужного. Алексей Александ рович не успел прочесть
брошюру вечером и д очитал ее утром. Потом явились просители, начались д оклад ы,
приемы, назначения, уд аления, распред еления наград , пенсий, жалованья, переписки — то
буд ничное д ело, как называл его Алексей Александ рович, отнимавшее так много
времени. Потом было личное д ело, посещение д октора и управляющего д елами.
Управляющий д елами не занял много времени. Он только перед ал нужные д ля Алексея
Александ ровича д еньги и д ал краткий отчет о состоянии д ел, которые были не совсем

хороши, так как случилось, что нынешний год вслед ствие частых выезд ов было прожито
больше, и был д ефицит. Но д октор, знаменитый петербургский д октор, наход ившийся в
приятельских отношениях к Алексею Александ ровичу, занял много времени. Алексей
Александ рович и не жд ал его нынче и был уд ивлен его приезд ом и еще более тем, что
д октор очень внимательно расспросил Алексея Александ ровича про его состояние,
прослушал его груд ь, постукал и пощупал печень. Алексей Александ рович не знал, что его
д руг Лид ия Ивановна, заметив, что зд оровье Алексея Александ ровича нынешний год
нехорошо, просила д октора приехать и посмотреть больного. «Сд елайте это д ля меня», —
сказала ему графиня Лид ия Ивановна.
— Я сд елаю это д ля России, графиня, — отвечал д октор.
— Бесценный человек! — сказала графиня Лид ия Ивановна.
Доктор остался очень нед оволен Алексеем Александ ровичем. Он нашел печень
значительно увеличенною, питание уменьшенным и д ействия вод никакого. Он
пред писал как можно больше д вижения физического и как можно меньше умственного
напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то самое, что было д ля Алексея
Александ ровича так же невозможно, как не д ышать; и уехал, оставив в Алексее
Александ ровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить
этого нельзя.
Выход я от Алексея Александ ровича, д октор столкнулся на крыльце с хорошо
знакомым ему Слюд иным, правителем д ел Алексея Александ ровича. Они были
товарищами по университету и, хотя ред ко встречались, уважали д руг д руга и были
хорошие приятели, и оттого никому, как Слюд ину, д октор не высказал бы своего
откровенного мнения о больном.
— Как я рад , что вы у него были, — сказал Слюд ин. — Он нехорош, и мне кажется… Ну
что?
— А вот что, — сказал д октор, махая через голову Слюд ина своему кучеру, чтоб он
под авал. — Вот что, — сказал д октор, взяв в свои белые руки палец лайковой перчатки и
натянув его. — Не натягивайте струны и попробуйте перервать — очень труд но; но
натяните д о послед ней возможности и наляжьте тяжестью пальца на натянутую струну —
она лопнет. А он по своей усид чивости, д обросовестности к работе, — он натянут д о
послед ней степени; а д авление постороннее есть, и тяжелое, — заключил д октор,
значительно под няв брови. — Буд ете на скачках? — прибавил он, спускаясь к под анной
карете. — Да, д а, разумеется, берет много времени, — отвечал д октор что-то такое на
сказанное Слюд иным и нерасслышанное им.
Вслед
за 
д октором, 
отнявшим 
так 
много 
времени, 
явился 
знаменитый
путешественник, и Алексей Александ рович, пользуясь только что прочитанной
брошюрой и своим прежним знанием этого пред мета, поразил путешественника
глубиною своего знания пред мета и широтою просвещенного взгляд а.
Вместе с путешественником было д оложено о приезд е губернского пред вод ителя,
явившегося в Петербург и с которым нужно было переговорить. После его отъезд а нужно
было д окончить занятия буд ничные с правителем д ел и еще над о было съезд ить по
серьезному и важному д елу к од ному значительному лицу. Алексей Александ рович
только успел вернуться к пяти часам, времени своего обед а, и, пообед ав с правителем д ел,
пригласил его с собой вместе ехать на д ачу и на скачки.
Не отд авая себе в том отчета, Алексей Александ рович искал теперь случая иметь
третье лицо при своих свид аниях с женою.

XXVII
Анна стояла наверху пред зеркалом, прикалывая с помощью Аннушки послед ний бант
на платье, когд а она услыхала у под ъезд а звуки д авящих щебень колес. «Для Бетси еще
рано», — под умала она и, взглянув в окно, увид ела карету и высовывающуюся из нее
черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александ ровича. «Вот некстати;
неужели ночевать?» — под умала она, и ей так показалось ужасно и страшно все, что могло
от этого выйти, что она, ни минуты не зад умываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к
ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей д уха лжи и обмана, тотчас
же отд алась этому д уху и начала говорить, сама не зная, что скажет.
— А, как это мило! — сказала она, под авая руку мужу и улыбкой зд ороваясь с
д омашним человеком, Слюд иным. — Ты ночуешь, над еюсь? — было первое слово,
которое под сказал ей д ух обмана, — а теперь ед ем вместе. Только жаль, что я обещала
Бетси. Она заед ет за мной.
Алексей Александ рович поморщился при имени Бетси.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. —
Мы поед ем с Михайлом Васильевичем. Мне и д октора велят ход ить. Я пройд усь д орогой
и буд у воображать, что я на вод ах.
— Торопиться некуд а, — сказала Анна. — Хотите чаю? — Она позвонила.
— Под айте чаю д а скажите Сереже, что Алексей Александ рович приехал. Ну, что, как
твое зд оровье? Михаил Васильевич, вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня
хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к д ругому.
Она говорила очень просто и естественно, но слишком много и слишком скоро. Она
сама чувствовала это, тем более что в любопытном взгляд е, которым взглянул на нее
Михаил Васильевич, она заметила, что он как буд то наблюд ал ее.
Михаил Васильевич тотчас же вышел на террасу.
Она села под ле мужа.
— У тебя не совсем хороший вид , — сказала она.
— Да, — сказал он, — нынче д октор был у меня и отнял час времени. Я чувствую, что
кто-нибуд ь из д рузей моих прислал его: — так д рагоценно мое зд оровье…
— Нет, что ж он сказал?
Она спрашивала его о зд оровье и занятиях, уговаривала отд охнуть и переехать к ней.
Все это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей
Александ рович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал
только ее слова и прид авал им только тот прямой смысл, который они имели. И он
отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но
никогд а после без мучительной боли стыд а Анна не могла вспомнигь всей этой короткой
сцены.
Вошел Сережа, пред шествуемый гувернанткой. Если б Алексей Александ рович
позволил себе наблюд ать, он заметил бы робкий, растерянный взгляд , с каким Сережа
взглянул на отца, а потом на мать. Но он ничего не хотел вид еть и не вид ал.
— А, молод ой человек! Он вырос. Право, совсем мужчина д елается. Зд равствуй,
молод ой человек.
И он под ал руку испуганному Сереже.
Сережа, и прежд е робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей
Александ рович стал его звать молод ым человеком и как ему зашла в голову загад ка о том,
д руг или враг Вронский, чужд ался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С

од ной матерью ему было хорошо. Алексей Александ рович межд у тем, заговорив с
гувернанткой, д ержал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна
вид ела,что он собирается плакать.
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын, заметив, что Сереже неловко, быстро
вскочила, под няла с плеча сына руку Алексея Александ ровича и, поцеловав сына, повела
его на террасу и тотчас же вернулась.
— Од нако пора уже, — сказала она, взглянув на свои часы, — что это Бетси не ед ет!..
— Да, — сказал Алексей Александ рович и, встав, заложил руки и потрещал ими. — Я
заехал еще привезть тебе д енег, так как соловья баснями не кормят, — сказал он. — Тебе
нужно, я д умаю.
— Нет, не нужно… д а, нужно, — сказала она, не гляд я на него и краснея д о корней
волос. — Да ты, я д умаю, заед ешь сюд а со скачек.
— О д а! — отвечал Алексей Александ рович. — Вот и краса Петергофа, княгиня
Тверская, — прибавил он, взглянув в окно на под ъезжавший английский, в шорах, экипаж
с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. — Какое щегольство!
Прелесть! Ну,так поед емте и мы.
Княгиня Тверская не выход ила из экипажа, а только ее в штиблетах, пелеринке и
черной шляпке лакей соскочил у под ъезд а.
— Я ид у, прощайте! — сказала Анна и, поцеловав сына, под ошла к Алексею
Александ ровичу и протянула ему руку. — Ты очень мил, что приехал.
Алексей Александ рович поцеловал ее руку.
— Ну, так д о свид анья. Ты заед ешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла,
сияющая и веселая. Но, как только она перестала вид еть его, она почувствовала то место
на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением взд рогнула.
XXVIII
Когд а Алексей Александ рович появился на скачках, Анна уже сид ела в бесед ке ряд ом с
Бетси, в той бесед ке, гд е собиралось все высшее общество. Она увид ала мужа еще
изд алека. Два человека, муж и любовник, были д ля нее д вумя центрами жизни, и без
помощи внешних чувств она чувствовала их близость. Она еще изд алека почувствовала
приближение мужа и невольно след ила за ним в тех волнах толпы, межд у которыми он
д вигался. Она вид ела, как он под ход ил к бесед ке, то снисход ительно отвечая на
заискивающие поклоны, то д ружелюбно, рассеянно зд ороваясь с равными, то старательно
выжид ая взгляд а сильных мира и снимая свою круглую большую шляпу, нажимавшую
кончики его ушей. Она знала все эти приемы, и все они ей были отвратительны. «Од но
честолюбие, од но желание успеть — вот все, что есть в его д уше, — д умала она, — а
высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это — только оруд ия д ля того,
чтобы успеть».
По его взгляд ам на д амскую бесед ку (он смотрел прямо на нее, но не узнавал жены в
море кисеи, лент, перьев, зонтиков и цветов) она поняла, что он искал ее; но она нарочно
не замечала его.
— Алексей Александ рович! — закричала ему княгиня Бетси, — вы, верно, не вид ите
жену; вот она!
Он улыбнулся своею холод ною улыбкой.
— Зд есь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в бесед ку. Он
улыбнулся жене, как д олжен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что

вид елся, и позд оровался с княгиней и д ругими знакомыми, возд ав кажд ому д олжное, то
есть пошутив с д амами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу под ле
бесед ки стоял уважаемый Алексей Александ ровичем, известный своим умом и
образованием генерал-ад ъютант. Алексей Александ рович заговорил с ним.
Был промежуток межд у скачками, и потому ничто не мешало разговору. Генерал-
ад ъютант осужд ал скачки. Алексей Александ рович возражал, защищая их. Анна слушала
его тонкий, ровный голос, не пропуская ни од ного слова, и кажд ое слово его казалось ей
фальшиво и болью резало ее ухо.
Когд а началась четырехверстная скачка с препятствиями, она нагнулась вперед и, не
спуская глаз, смотрела на под ход ившего к лошад и и сад ившегося Вронского и в то же
время слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом за
Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса
мужа с знакомыми интонациями.
«Я д урная женщина, я погибшая женщина, — д умала она, — но я не люблю лгать, я не
переношу лжи, а его (мужа) пища — это ложь. Он все знает, все вид ит; что же он
чувствует, если может так спокойно говорить? Убей он меня, убей он Вронского, я бы
уважала его. Но нет, ему нужны только ложь и приличие», — говорила себе Анна, не д умая
о том, чего именно она хотела от мужа, каким бы она хотела его вид еть. Она не понимала
и того, что эта нынешняя особенная словоохотливость Алексея Александ ровича, так
разд ражавшая ее, была только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Как
убившийся ребенок, прыгая, привод ит в д виженье свои мускулы, чтобы заглушить боль,
так д ля Алексея Александ ровича было необход имо умственное д вижение чтобы
заглушить те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при
постоянном повторении его имени требовали к себе внимания. А как ребенку
естественно прыгать, так и ему было естественно хорошо и умно говорить. Он говорил:
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необход имое условие скачек.
Если Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские д ела,
то только благод аря тому, что она исторически развивала в себе эту силу животных и
люд ей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегд а мы вид им только
самое поверхностное.
— Не поверхностное, — сказала княгиня Тверская. Од ин офицер, говорят, сломал д ва
ребра.
Алексей Александ рович улыбнулся своею улыбкой, только открывавшею зубы, но
ничего более не говорившею.
— Положим, княгиня, что это не поверхностное, сказал он, — но внутреннее. Но не в
том д ело, — и он опять обратился к генералу, с которым говорил серьезно, — не забуд ьте,
что скачут военные, которые избрали эту д еятельность, и согласитесь, что всякое
призвание имеет свою оборотную сторону мед али. Это прямо вход ит в обязанности
военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореад оров есть признак
варварства. Но специализированный спорт есть признак развития.
— Нет, я не поед у в д ругой раз; это меня слишко волнует, — сказала княгиня Бетси. —
Не правд а ли, Анна?
— Волнует, но нельзя оторваться, — сказала д ругая д ама. — Если б я была римлянка, я
бы не пропустила ни од ного цирка.
Анна ничего не говорила и, не спуская бинокля, смотрела в од но место.
В это время через бесед ку проход ил высокий генерал. Прервав речь, Алексей
Александ рович поспешно, но д остойно встал и низко поклонился проход ившему

военному.
— Вы не скачете? — пошутил ему военный.
— Моя скачка труд нее, — почтительно отвечал Алексей Александ рович.
И хотя ответ ничего не значил, военный сд елал вид , что получил умное слово от
умного человека и вполне понимает la pointe de la sauce.
— Есть д ве стороны, — прод олжал снова Алексей Александ рович, — исполнителей и
зрителей; и любовь к этим зрелищам есть вернейший признак низкого развития д ля
зрителей, я согласен, но…
— Княгиня, пари! — послышался снизу голос Степана Аркад ьича, обращавшегося к
Бетси. — За кого вы д ержите?
— Мы с Анной за князя Кузовлева, — отвечала Бетси.
— Я за Вронского. Пара перчаток.
— Ид ет!
— А как красиво, не правд а ли?
Алексей Александ рович помолчал, пока говорили около него, но тотчас опять начал.
— Я согласен, но мужественные игры… — прод олжал было он.
Но в это время пускали езд оков, и все разговоры прекратились. Алексей
Александ рович тоже замолк, и все под нялись и обратились к реке. Алексей
Александ рович не интересовался скачками и потому не гляд ел на скакавших, а рассеянно
стал обвод ить зрителей усталыми глазами. Взгляд его остановился на Анне.
Лицо ее было блед но и строго. Она, очевид но, ничего и никого не вид ела, кроме
од ного. Рука ее суд орожно сжимала веер, и она не д ышала. Он посмотрел на нее и
поспешно отвернулся, огляд ывая д ругие лица.
«Да вот и эта д ама и д ругие тоже очень взволнованы; это очень натурально», — сказал
себе Алексей Александ рович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно
притягивался к ней. Он опять вгляд ывался в это лицо, стараясь не читать того, что так
ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не
хотел знать.
Первое пад ение Кузовлева на реке взволновало всех, но Алексей Александ рович вид ел
ясно на блед ном, торжествующем лице Анны, что тот, на кого она смотрела, не упал.
Когд а, после того как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, след ующий
офицер упал тут же на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей
публике, Алексей Александ рович вид ел, что Анна д аже не заметила этого и с труд ом
поняла, о чем заговорили вокруг. Но он все чаще и чаще и с бóльшим упорством
вгляд ывался в нее. Анна, вся поглощенная зрелищем скакавшего Вронского,
почувствовала сбоку устремленный на себя взгляд холод ных глаз своего мужа.
Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка
нахмурившись, опять отвернулась.
«Ах, мне все равно», — как буд то сказала она ему и уже более ни разу не взгляд ывала
на него.
Скачки были несчастливы, и из семнад цати человек попад ало и разбилось больше
половины. К концу скачек все были в волнении, которое еще более увеличилось тем, что
госуд арь был нед оволен.
XXIX
Все громко выражали свое неод обрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: —

«Нед остает только цирка с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когд а Вронский
упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед за тем в
лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она
совершенно потерялась. Она стала биться как пойманная птица: — то хотела встать и
ид ти куд а-то, то обращалась к Бетси.
— Поед ем, поед ем, — говорила она.
Но Бетси не слыхала ее. Она говорила, перегнувшись вниз, с под ошед шим к ней
генералом.
Алексей Александ рович под ошел к Анне и учтиво д ал ей руку.
— Пойд емте, если вам угод но, — сказал он по-французски; но Анна прислушивалась к
тому, что говорил генерал, и не заметила мужа.
— Тоже сломал ногу, говорят, — говорил генерал. — Это ни на что не похоже.
Анна, не отвечая мужу, под няла бинокль и смотрела на то место, гд е упал Вронский;
но было так д алеко и там столпилось столько народ а, что ничего нельзя было разобрать.
Она опустила бинокль и хотела ид ти; но в это время под скакал офицер и что-то
д оклад ывал госуд арю. Анна высунулась вперед , слушая.
— Стива! Стива! — прокричала она брату.
Но брат не слыхал ее. Она опять хотела выход ить.
— Я еще раз пред лагаю вам свою руку, если вы хотите ид ти, — сказал Алексей
Александ рович, д отрогиваясь д о ее руки.
Она с отвращением отстранилась от него и, не взглянув ему в лицо, отвечала:
— Нет, нет, оставьте меня, я останусь.
Она вид ела теперь, что от места пад ения Вронского через круг бежал офицер к
бесед ке. Бетси махала ему платком.
Офицер принес известие, что езд ок не убился, но лошад ь сломала себе спину.
Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александ рович вид ел,
что она плакала и не могла уд ержать не только слез, но и рыд аний, которые под нимали ее
груд ь. Алексей Александ рович загород ил ее собою, д авая ей время оправиться.
— В третий раз пред лагаю вам свою руку, — сказал он чрез несколько времени,
обращаясь к ней. Анна смотрела на него и не знала, что сказать. Княгиня Бетси пришла ей
на помощь.
— Нет, Алексей Александ рович, я увезла Анну, и я обещалась отвезти ее, — вмешалась
Бетси.
— Извините меня, княгиня, — сказал он, учтиво улыбаясь, но тверд о гляд я ей в глаза,
— но я вижу, что Анна не совсем зд орова, и желаю, чтоб она ехала со мною.
Анна испуганно оглянулась, покорно встала и положила руку на руку мужа.
— Я пошлю к нему, узнаю и пришлю сказать, — прошептала ей Бетcи.
На выход е из бесед ки Алексей Александ рович, так же как всегд а, говорил со
встречавшимися, и Анна д олжна была, как и всегд а, отвечать и говорить; но она была сама
не своя и как во сне шла под руку с мужем.
«Убился или нет? Правд а ли? Прид ет или нет? Увижу ли я его нынче?» — д умала она.
Она молча села в карету Алексея Александ ровича и молча выехала из толпы экипажей.
Несмотря на все, что он вид ел, Алексей Александ рович все-таки не позволил себе д умать
о настоящем положении своей жены. Он только вид ел внешние признаки. Он вид ел, что
она вед ет себя неприлично, и считал своим д олгом сказать ей это. Но ему очень труд но
было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она
неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно д ругое.

— Как, од нако, мы все склонны к этим жестоким зрелищам, — сказал он. — Я
замечаю…
— Что? я не понимаю, — презрительно сказала Анна.
Он оскорбился и тотчас же начал говорить то, что хотел.
— Я д олжен сказать вам, — проговорил он.
«Вот оно, объяснение», — под умала она, и ей стало страшно.
— Я д олжен сказать вам, что вы неприлично вед ете себя нынче, — сказал он ей по-
французски.
— Чем я неприлично вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему
голову и гляд я ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним скрывающим что-то
весельем, а с решительным вид ом, под которым она с труд ом скрывала испытываемый
страх.
— Не забуд ьте, — сказал он ей, указывая на открытое окно против кучера.
Он припод нялся и под нял стекло.
— Что вы нашли неприличным? — повторила она
— То отчаяние, которое вы не умели скрыть при пад ении од ного из езд оков.
Он жд ал, что она возразит; но она молчала, гляд я перед собою.
— Я уже просил вас д ержать себя в свете так, что злые языки не могли ничего сказать
против вас. Было время, когд а я говорил о внутренних отношениях; я вед ь не говорю про
них. Теперь я говорю о внешних отношениях. Вы неприлично д ержали себя, и я желал бы,
чтоб это не повторялось.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и д умала о том,
правд а ли то, что Вронский не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошад ь сломала
спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когд а он кончил, и ничего не
отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александ рович начал
говорить смело, но, когд а он ясно понял то, о чем он говорит, страх, который она
испытывала, сообщился ему. Он увид ел эту улыбку, и странное заблужд ение нашло на
него.
«Она улыбается над моими под озрениями. Да, она скажет сейчас то, что говорила мне
тот раз: — что нет оснований моим под озрениям, что это смешно».
Теперь, когд а над ним висело открытие всего, он ничего так не желал, как того, чтоб
она, так же как прежд е, насмешливо ответила ему, что его под озрения смешны и не
имеют основания. Так страшно было то, что он знал, что теперь он был готов поверить
всему. Но выражение лица ее, испуганного и мрачного, теперь не обещало д аже обмана.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказал он. — В таком случае я прошу извинить меня.
— Нет, вы не ошиблись, — сказала она мед ленно, отчаянно взглянув на его холод ное
лицо. — Вы не ошиблись. Я была и не могу не быть в отчаянии. Я слушаю вас и д умаю о
нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас…
Делайте со мной что хотите.
И, откинувшись в угол кареты, она зарыд ала, закрываясь руками. Алексей
Александ рович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляд а. Но все лицо
его вд руг приняло торжественную непод вижность мертвого, и выражение это не
изменилось во все время езд ы д о д ачи. Под ъезжая к д ому, он повернул к ней голову все с
тем же выражением.
— Так! Но я требую соблюд ения внешних условий приличия д о тех пор, — голос его
зад рожал, — пока я приму меры, обеспечивающие мою честь, и сообщу их вам.
Он вышел вперед и высад ил ее. В вид у прислуги он пожал ей молча руку, сел в карету

и уехал в Петербург.
Вслед за ним пришел лакей от княгини Бетси и принес Анне записку:
«Я послала к Алексею узнать об его зд оровье, и он мне пишет, что зд оров и цел, но в
отчаянии».
«Так он буд ет! — под умала она. — Как хорошо я сд елала, что все сказала ему».
Она взглянула на часы. Еще оставалось три часа, и воспоминания под робностей
послед него свид ания зажгли ей кровь.
«Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю вид еть его лицо и люблю этот
фантастический свет… Муж! ах, д а… Ну, и слава богу, что с ним все кончено».
XXX
Как и во всех местах, гд е собираются люд и, так и на маленьких немецких вод ах, куд а
приехали Щербацкие, совершилась обычная как бы кристаллизация общества,
опред еляющая кажд ому его члену опред еленное и неизменное место. Как опред еленно и
неизменно частица вод ы на холод е получает известную форму снежного кристалла, так
точно кажд ое новое лицо, приезжавшее на вод ы, тотчас же устанавливалось в
свойственное ему место.
Фюрст Щербацкий замт гемалин унд тохтэр, и по квартире, которую заняли, и по
имени, и по знакомым, которых они нашли, тотчас же кристаллизовались в свое
опред еленное и пред назначенное им место.
На вод ах в этом год у была настоящая немецкая фюрстин, вслед ствие чего
кристаллизация общества совершалась еще энергичнее. Княгиня непременно пожелала
пред ставить принцессе свою д очь и на второй же д ень совершила этот обряд . Кити низко
и грациозно присела в своем выписанном из Парижа, очень простом, то есть очень
наряд ном летнем платье. Принцесса сказала: — «Над еюсь, что розы скоро вернутся на это
хорошенькое личико», — и д ля Щербацких тотчас же тверд о установились опред еленные
пути жизни, из которых нельзя уже было выйти. Щербацкие познакомились и с
семейством английской лед и, и с немецкою графиней, и с ее раненным в послед ней
войне сыном, и со швед ом-ученым, и с M. Canut и его сестрой. Но главное общество
Щербацких невольно составилось из московской д амы, Марьи Евгениевны Ртищевой, с
д очерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви,
и московского полковника, которого Кити с д етства вид ела и знала в мунд ире и эполетах
и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою шеей в цветном галстучке,
был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отд елаться. Когд а все
это так тверд о установилось, Кити стало очень скучно, тем более что князь уехал в
Карлсбад и она осталась од на с матерью. Она не интересовалась теми, кого знала, чувствуя,
что от них ничего уже не буд ет нового. Главный же зад ушевный интерес ее на вод ах
составляли теперь наблюд ения и д огад ки о тех, которых она не знала. По свойству своего
характера Кити всегд а в люд ях пред полагала все самое прекрасное, и в особенности в тех,
кого она не знала. И теперь, д елая д огад ки о том, кто — кто, какие межд у ними
отношения и какие они люд и, Кити воображала себе самые уд ивительные и прекрасные
характеры и наход ила под твержд ение в своих наблюд ениях.
Из таких лиц в особенности занимала ее од на русская д евушка, приехавшая на вод ы с
больною русскою д амой, мад ам Шталь, как ее все звали. Мад ам Шталь принад лежала к
высшему обществу, но она была такбольна, что не могла ход ить, и только в ред кие
хорошие д ни появлялась на вод ах в колясочке. Но не столько по болезни, сколько по

горд ости, как объясняла княгиня, мад ам Шталь не была знакома ни с кем из русских.
Русская д евушка ухаживала за мад ам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сход илась со
всеми тяжелобольными, которых было много на вод ах, и самым натуральным образом
ухаживала за ними. Русская д евушка эта, по наблюд ениям Кити, не была род ня мад ам
Шталь и вместе с тем не была наемная помощница. Мад ам Шталь эвала ее Варенька, а
д ругие звали «m-lle Варенька». Не говоря уже о том, что Кити интересовали наблюд ения
над отношениями этой д евушки к г-же Шталь и к д ругим незнакомым ей лицам, Кити,
как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой m-lle Вареньке и
чувствовала по встречающимся взгляд ам, что и она нравится..
M-lle Варенька эта была не то что не первой молод ости, но как бы существо без
молод ости: — ей можно было д ать и д евятнад цать и трид цать лет. Если разбирать ее
черты, она, несмотря на болезненный цвет лица, была скорее красива, чем д урна. Она была
бы и хорошо сложена, если бы не слишком большая сухость тела и несоразмерная голова
по сред нему росту; но она не д олжна была быть привлекательна д ля мужчин. Она была
похожа на прекрасный, хотя еще и полный лепестков, но уже отцветший, без запаха
цветок. Кроме того, она не могла быть привлекательною д ля мужчин еще и потому, что
ей нед оставало того, чего слишком много было в Кити, — сд ержанного огня жизни и
сознания своей привлекательности.
Она всегд а казалась занятою д елом, в котором не могло быть сомнения, и потому,
казалось, ничем посторонним не могла интересоваться. Этою противоположностью с
собой она особенно привлекла к себе Кити. Кити чувствовала, что в ней, в ее склад е
жизни, она найд ет образец того, чего теперь мучительно искала: — интересов жизни,
д остоинства жизни — вне отвратительных д ля Кити светских отношений д евушки к
мужчинам, пред ставлявшихся ей теперь позорною выставкой товара, ожид ающего
покупателей. Чем больше Кити наблюд ала своего неизвестного д руга, тем более
убежд алась, что эта д евушка есть то самое совершенное существо, каким она ее себе
пред ставляла, и тем более она желала познакомиться с ней.
Обе д евушки встречались в д ень по нескольку раз, и при кажд ой встрече глаза Кити
говорили: — «Кто вы? что вы? Вед ь правд а, что вы то прелестное существо, каким я
воображаю вас? Но рад и бога не д умайте, — прибавлял ее взгляд , — что я позволяю себе
навязываться в знакомые. Я просто любуюсь вами и люблю вас». — «Я тоже люблю вас, и
вы очень, очень милы. И еще больше любила бы вас, если б имела время», — отвечал
взгляд неизвестной д евушки. И д ействительно, Кити вид ела, что она всегд а занята: — или
она увод ит с вод д етей русского семейства, или несет плед д ля больной и укутывает ее,
или старается развлечь разд раженного больного, или выбирает и покупает печенье к
кофею д ля кого-то.
Скоро после приезд а Щербацких на утренних вод ах появились еще д ва лица,
обратившие на себя общее нед ружелюбное внимание. Это были: — очень высокий
сутуловатый мужчина с огромными руками, в коротком, не по росту, и старом пальто, с
черными, наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловид ная женщина,
очень д урно и безвкусно од етая. Признав этих лиц за русских, Кити уже начала в своем
воображении составлять о них прекрасный и трогательный роман. Но княгиня, узнав по
Kurliste, что это был Левин Николай и Марья Николаевна, объяснила Кити, какой д урной
человек был этот Левин, и все мечты об этих д вух лицах исчезли. Не столько потому, что
мать сказала ей, сколько потому, что это был брат Константина, д ля Кити эти лица вд руг
показались в высшей степени неприятны. Этот Левин возбужд ал в ней теперь своею
привычкой под ергиваться головой непреод олимое чувство отвращения.

Ей казалось, что в его больших страшных глазах, которые упорно след или за ней,
выражалось чувство ненависти и насмешки, и она старалась избегать встречи с ним.
XXXI
Был ненастный д ень, д ожд ь шел все утро, и больные с зонтиками толпились в галерее.
Кити ход ила с матерью и с московским полковником, весело щеголявшим в своем
европейском, купленном готовым во Франкфурте сюртучке. Они ход или по од ной
стороне галереи, стараясь избегать Левина, ход ившего по д ругой стороне. Варенька в
своем темном платье, в черной, с отогнутыми вниз полями шляпе ход ила со слепою
француженкой во всю д лину галереи, и кажд ый раз, как она встречалась с Кити, они
перекид ывались д ружелюбным взгляд ом.
— Мама, можно мне заговорить с нею? — сказала Кити, след ившая за своим
незнакомым д ругом и заметившая, что она под ход ит к ключу и что они могут сойтись у
него.
— Да, если тебе так хочется, я узнаю прежд е о ней и сама под ойд у, — отвечала мать. —
Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, д олжно быть. Если хочешь, я
познакомлюсь с мад ам Шталь. Я знала ее belle-soeur, прибавила княгиня, горд о под нимая
голову.
Кити знала, что княгиня оскорблена тем, что г-жа Шталь как буд то избегала
знакомиться с нею. Кити не настаивала.
— Чуд о, какая милая! — сказала она, гляд я на Вареньку, в то время как та под авала
стакан француженке. — Посмотрите, как все просто, мило.
— Уморительны мне твои engouements, — сказала княгиня, — нет, пойд ем лучше
назад , — прибавила она, заметив д вигавшегося им навстречу Левина с своею д амой и с
немецким д октором, с которым он что-то громко и серд ито говорил.
Они поворачивались, чтоб ид ти назад ,как вд руг услыхали уже не громкий говор, а
крик. Левин, остановившись, кричал, и д октор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг
них. Княгиня с Кити поспешно уд алились, а полковник присоед инился к толпе, чтоб
узнать, в чем д ело.
Чрез несколько минут полковник нагнал их.
— Что это там было? — спросила княгиня.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Од ного боишься — это встречаться с
русскими за границей. Этот высокий господ ин побранился с д октором, наговорил ему
д ерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
— Ах, как неприятно! — сказала княгиня. — Ну, чем же кончилось?
— Спасибо, тут вмешалась эта… эта в шляпе грибом. Русская, кажется, — сказал
полковник.
— M-lle Варенька? — рад остно спросила Кити.
— Да, д а. Она нашлась скорее всех, она взяла этого господ ина под руку и увела.
— Вот, мама, — сказала Кити матери, — вы уд ивляетесь, что я восхищаюсь ею.
С след ующего д ня, наблюд ая неизвестного своего д руга, Кити заметила, что m-lle
Варенька и с Левиным и его женщиной наход ится уже в тех отношениях, как и с д ругими
своими proteges. Она под ход ила к ним, разговаривала, служила перевод чицей д ля
женщины, не умевшей говорить ни на од ном иностранном языке.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как
ни неприятно было княгине как буд то д елать первый шаг в желании познакомиться с г-

жою Шталь, позволявшею себе чем-то горд иться, она навела справки о Вареньке и, узнав о
ней под робности, д ававшие заключить, что не было ничего худ ого, хотя и хорошего мало,
в этом знакомстве, сама первая под ошла к Вареньке и познакомилась с нею.
Выбрав время, когд а д очь ее пошла к ключу, а Варенька остановилась против
булочника, княгиня под ошла к ней.
— Позвольте мне познакомиться с вами, — сказала она с своею д остойною улыбкой. —
Моя д очь влюблена в вас, — сказала она. — Вы, может быть, не знаете меня. Я…
— Это больше, чем взаимно, княгиня, — поспешно отвечала Варенька.
— Какое вы д оброе д ело сд елали вчера нашему жалкому соотечественнику! — сказала
княгиня.
Варенька покраснела.
— Я не помню, я, кажется, ничего не д елала, — сказала она.
— Как же, вы спасли этого Левина от неприятности..
— Да, sa compagne позвала меня, и я постаралась успокоить его: — он очень болен и
нед оволен был д октором.. А я имею привычку ход ить за этими больными.
— Да, я слышала, что вы живете в Ментоне с вашею тетушкой, кажется, m-me Шталь. Я
знала ее belle-soeur.
— Нет, она мне не тетка. Я называю ее maman, но я ей не род ня; я воспитана ею, —
опять покраснев, отвечала Варенька.
Это было так просто сказано, так мило было правд ивое и открытое выражение ее лица,
что княгиня поняла, почему ее Кити полюбила эту Вареньку.
— Ну, что же этот Левин? — спросила княгиня.
— Он уезжает, — отвечала Варенька.
В это время, сияя рад остью о том, что мать ее познакомилась с ее неизвестным д ругом,
от ключа под ход ила Кити.
— Ну вот, Кити, твое сильное желание познакомиться с mademoiselle…
— Варенькой, — улыбаясь, под сказала Варенька, — так все меня зовут.
Кити покраснела от рад ости и д олго молча жала руку своего нового д руга, которая не
отвечала на ее пожатие, — но непод вижно лежала в ее руке. Рука не отвечала на пожатие,
но лицо m-lle Вареньки просияло тихою, рад остною, хотя и несколько грустною улыбкой,
открывавшею большие, но прекрасные зубы.
— Я сама д авно хотела этого, — сказала она.
— Но вы так заняты…
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту д олжна
была оставить своих новых знакомых, потому что д ве маленькие русские д евочки, д очери
больного, бежали к ней.
— Варенька, мама зовет! — кричали они..
И Варенька пошла за ними.
XXXII
Под робности, которые узнала княгиня о прошед шем Вареньки и об отношениях ее к
мад ам Шталь и о самой мад ам Шталь, были след ующие.
Мад ам Шталь, про которую од ни говорили, что она замучала своего мужа, а д ругие
говорили, что он замучал ее своим безнравственным повед ением, была всегд а
болезненная и восторженная женщина. Когд а она род ила, уже развед ясь с мужем, первого
ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и род ные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и

боясь, чтоб это известие не убило ее, под менили ей ребенка, взяв род ившуюся в ту же
ночь и в том же д оме в Петербурге д очь прид ворного повара. Это была Варенька. Мад ам
Шталь узнала впослед ствии, что Варенька была не ее д очь, но прод олжала ее воспитывать,
тем более что очень скоро после этого род ных у Вареньки никого не осталось.
Мад ам Шталь уже более д есяти лет безвыезд но жила за границей на юге, никогд а не
вставая с постели. И од ни говорили, что мад ам Шталь сд елала себе общественное
положение д оброд етельной, высокорелигиозной женщины; д ругие говорили, что она
была в д уше то самое высоконравственное существо, жившее только д ля д обра ближнего,
каким она пред ставлялась. Никто не знал, какой она религии — католической,
протестантской или православной; но од но было несомненно — она наход илась в
д ружеских связях с самыми высшими лицами всех церквей и исповед аний.
Варенька жила с нею постоянно за границей, и все, кто знал мад ам Шталь, знали и
любили m-lle Вареньку, как все ее звали.
Узнав все эти под робности, княгиня не нашла ничего пред осуд ительного в сближении
своей д очери с Варенькой, тем более что Варенька имела манеры и воспитание самые
хорошие: — отлично говорила по-французски и по-английски, а главное — перед ала от г-
жи Шталь сожаление, что она по болезни лишена уд овольствия познакомиться с
княгиней.
Познакомившись с Варенькой, Кити все более и более прельщалась своим д ругом и с
кажд ым д нем наход ила в ней новые д остоинства.
Княгиня, услыхав о том, что Варенька хорошо поет, вопросила ее прийти к ним петь
вечером.
— Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правд а, но вы нам д оставите
большое уд овольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая
особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке не
хотелось петь. Но Варенька, од нако, пришла вечером и принесла с собой тетрад ь нот.
Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с д очерью и полковника.
Варенька казалась совершенно равнод ушною к тому, что тут были незнакомые ей лица,
и тотчас же под ошла к фортепьяно. Она не умела себе аккомпанировать, но прекрасно
читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая, аккомпанировала ей.
— У вас необыкновенный талант, — сказала ей княгиня после того, как Варенька
прекрасно спела первую пиесу.
Марья Евгеньевна с д очерью благод арили и хвалили ее.
— Посмотрите, — сказал полковник, гляд я в окно, — какая публика собралась вас
слушать. — Действительно, под окнами собралась д овольно большая толпа.
— Я очень рад а, что это д оставляет вам уд овольствие, — просто отвечала Варенька.
Кити с горд остью смотрела на своего д руга. Она восхищалась и ее искусством, и ее
голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевид но,
ничего не д умала о своем пении и была совершенно равнод ушна к похвалам; она как
буд то спрашивала только: — нужно ли еще петь, или д овольно?
«Если б это была я, — д умала про себя Кити, — как бы я горд илась этим! Как бы я
рад овалась, гляд я на эту толпу под окнами! А ей совершенно все равно. Ее побужд ает
только желание не отказать и сд елать приятное maman. Что же в ней есть? Что д ает ей эту
силу пренебрегать всем, быть независимо спокойною? Как бы я желала это знать и
научиться от нее этому», — вгляд ываясь в это спокойное лицо, д умала Кити. Княгиня
попросила Вареньку спеть еще, и Варенька спела д ругую пиесу так же ровно, отчетливо и
хорошо, прямо стоя у фортепьяно и отбивая по ним такт своею худ ою смуглою рукой.

След ующая затем в тетрад и пиеса была италиянская песня. Кити сыграла прелюд ию и
оглянулась на Вареньку.
— Пропустим эту, — сказала Варенька покраснев. Кити испуганно и вопросительно
остановила свои глаза на лице Вареньки.
— Ну, д ругое, — поспешно сказала она, перевертывая листы и тотчас же поняв, что с
этою пиесой было соед инено что-то.
— Нет, — отвечала Варенька, положив свою руку на ноты и улыбаясь, — нет, споемте
это. — И она спела это так же спокойно, холод но и хорошо, как и прежд е.
Когд а она кончила, все опять благод арили ее и пошли пить чай. Кити с Варенькой
вышли в сад ик, бывший под ле д ома.
— Правд а, что у вас соед инено какое-то воспоминание с этой песней? — сказала Кити.
— Вы не говорите, — поспешно прибавила она, — только скажите — правд а?
— Нет, отчего? Я скажу, — просто сказала Варенька и, не д ожид аясь ответа,
прод олжала: — Да, это воспоминание, и было тяжелое когд а-то. Я любила од ного
человека. Эту вещь я пела ему.
Кити с открытыми большими глазами молча, умиленно смотрела на Вареньку.
— Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела, и он женился на д ругой. Он
теперь живет нед алеко от нас, и я иногд а вижу его. Вы не д умали, что у меня тоже был
роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити
чувствовала, когд а-то освещал ее всю.
— Как не д умала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того как
узнала вас. Я только не понимаю, как он мог в угод у матери забыть вас и сд елать вас
несчастною; у него не было серд ца.
— О нет, он очень хороший человек, и я не несчастна; напротив, я очень счастлива. Ну,
так не буд ем больше петь нынче? — прибавила она, направляясь к д ому.
— Как вы хороши, как вы хороши! — вскрикнула Кити и, остановив ее, поцеловала. —
Если б я хоть немножко могла быть похожа на вас!
— Зачем вам быть на кого-нибуд ь похожей? Вы хороши, как вы есть, — улыбаясь своею
кроткою и усталою улыбкой, сказала Варенька.
— Нет, я совсем не хороша. Ну, скажите мне… Постойте, посид имте, — сказала Кити,
усаживая ее опять на скамейку под ле себя. — Скажите, неужели не оскорбительно д умать,
что человек пренебрег вашею любовью, что он не хотел?..
— Да он не пренебрег; я верю, что он любил меня, но он был покорный сын…
— Да, но если б он не по воле матери, а просто, сам?.. — говорила Кити, чувствуя, что
она выд ала свою тайну и что лицо ее, горящее румянцем стыд а, уже изобличило ее.
— Тогд а бы он д урно поступил, и я бы не жалела его, — отвечала Варенька, очевид но
поняв, что д ело ид ет уже не о ней, а о Кити.
— Но оскорбление? — сказала Кити. — Оскорбления нельзя забыть, нельзя забыть, —
говорила она, вспоминая свой взгляд на послед нем бале, во время остановки музыки.
— В чем же оскорбление? Вед ь вы не поступили д урно?
— Хуже, чем д урно, — стыд но.
Варенька покачала головой и положила свою руку на руку Кити.
— Да в чем же стыд но? — сказала она. — Вед ь вы не могли сказать человеку, который
равнод ушен к вам, что вы его любите?
— Разумеется, нет; я никогд а не сказала ни од ного слова, но он знал. Нет, нет, есть
взгляд ы, есть манеры. Я буд у сто лет жить, не забуд у.
— Так что ж? Я не понимаю. Дело в том, любите ли вы его теперь, или нет, — сказала

Варенька, называя все по имени.
— Я ненавижу его; я не могу простить себе.
— Так что ж?
— Стыд , оскорбление.
— Ах, если бы все так были, как вы, чувствительны, — сказала Варенька. — Нет
д евушки, которая бы не испытала этого. И все это так неважно.
— А что же важно? — спросила Кити, с любопытным уд ивлением вгляд ываясь в ее
лицо.
— Ах, многое важно, — улыбаясь, сказала Варенька.
— Да что же?
— Ах, многое важнее, — отвечала Варенька, не зная что сказать. Но в это время из окна
послышался голос княгини:
— Кити, свежо! Или шаль возьми, или ид и в комнаты.
— Правд а, пора! — сказала Варенька, вставая. Мне еще над о зайти к madame Berthe; она
меня просила.
Кити д ержала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее
взгляд ом: — «Что же, что же это самое важное, что д ает такое спокойствие? Вы знаете,
скажите мне!» Но Варенька не понимала д аже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она
помнила только том, что ей нынче нужно еще зайти к m-me Вerthe и поспеть д омой к чаю
maman, к д венад цати часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми,
собралась уход ить.
— Позвольте, я провожу вас, — сказал полковник.
— Да как же од ной ид ти теперь ночью? — под тверд ила княгиня. — Я пошлю хоть
Парашу.
Кити вид ела, что Варенька с труд ом уд ерживала улыбку при словах, что ее нужно
провожать.
— Нет, я всегд а хожу од на, и никогд а со мной ничего не бывает, — сказала она, взяв
шляпу. И, поцеловав еще раз Кити и так и не сказав, что было важно, бод рым шагом, с
нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том,
что важно и что д ает ей это завид ное спокойствие и д остоинство.
XXXIII
Кити познакомилась и с г-жою Шталь, и знакомство это вместе с д ружбою к Вареньке
не только имело на нее сильное влияние, но утешало ее в ее горе. Она нашла это
утешение в том, что ей благод аря этому знакомству открылся совершенно новый мир, не
имеющий ничего общего с ее прошед шим, мир возвышенный, прекрасный, с высоты
которого можно было спокойно смотреть на это прошед шее. Ей открылось то, что, кроме
жизни инстинктивной, которой д о сих пор отд авалась Кити, была жизнь д уховная. Жизнь
эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с
д етства знала Кити и которая выражалась в обед не и всенощной во Вд овьем Доме, гд е
можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов;
это была религия возвышенная, таинственная, связанная с ряд ом прекрасных мыслей и
чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую
можно было любить.
Кити узнала все это не из слов. Мад ам Шталь говорила с Кити, как с милым ребенком,
на которого любуешься, как на воспоминание своей молод ости, и только од ин раз

упомянула о том, что во всех люд ских горестях утешение д ает лишь любовь и вера и что
д ля сострад ания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на
д ругое. Но Кити в кажд ом ее д вижении, в кажд ом слове, в кажд ом небесном, как называла
Кити, взгляд е ее, в особенности во всей истории ее жизни, которую она знала чрез
Вареньку, во всем узнавала то, «что было важно» и чего она д о сих пор не знала.
Но как ни возвышен был характер мад ам Шталь, как ни трогательна вся ее история, как
ни возвышенна и нежна ее речь, Кити невольно под метила в ней такие черты, которые
смущали ее. Она заметила, что, расспрашивая про ее род ных, мад ам Шталь улыбнулась
презрительно, что было противно христианской д оброте. Заметила еще, что, когд а она
застала у нее католического священника, мад ам Шталь старательно д ержала свое лицо в
тени абажура и особенно улыбалась. Как ни ничтожны были эти д ва замечания, они
смущали ее, и она сомневалась в мад ам Шталь. Но зато Варенька, од инокая, без род ных,
без д рузей, с грустным разочарованием, ничего не желавшая, ничего не жалевшая, была
тем самым совершенством, о котором только позволяла себе мечтать Кити. На Вареньке
она поняла, что стоило только забыть себя и любить д ругих, и буд ешь спокойна,
счастлива прекрасна. И такою хотела быть Кити. Поняв теперь ясно, что было самое
важное, Кити не уд овольствовалась тем, чтобы восхищаться этим, но тотчас же всею
д ушою отд алась этой новой, открывшейся ей жизни. По рассказам Вареньки о том, что
д елала мад ам Шталь и д ругие, кого она называла, Кити уже составила себе счастливый
план буд ущей жизни. Она так же, как и племянница г-жи Шталь, Aline, про которую ей
много рассказывала Варенька, буд ет, гд е бы ни жила, отыскивать несчастных, помогать и
сколько можно, разд авать Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам,
умирающим. Мысль чтения Евангелия преступникам, как это д елала Aline, особенно
прельщала Кити. Но все это были тайные мечты, которые Кити не высказывала ни матери,
ни Вареньке.
Впрочем, в ожид ании поры исполнять в больших размерах свои планы, Кити и теперь,
на вод ах, гд е было столько больных и несчастных, легко нашла случай прилагать свои
новые правила, под ражая Вареньке.
Сначала княгиня замечала только, что Кити наход ится под сильным влиянием своего
engouement, как она называла, к госпоже Шталь и в особенности к Вареньке. Она вид ела,
что Кити не только под ражает Вареньке в ее д еятельности, но невольно под ражает ей в
ее манере ход ить, говорить и мигать глазами. Но потом княгиня заметила, что в д очери,
независимо от этого очарования, совершается какой-то серьезный д ушевный переворот.
Княгиня вид ела, что Кити читает по вечерам французское евангелие, которое ей
под арила госпожа Шталь, чего она прежд е не д елала; что она избегает светских знакомых
и сход ится с больными, наход ившимися под покровительством Вареньки, и в
особенности с од ним бед ным семейством больного живописца Петрова. Кити, очевид но,
горд илась тем, что исполняла в этом семействе обязанности сестры милосерд ия. Все это
было хорошо, и княгиня ничего не имела против этого, тем более что жена Петрова была
вполне поряд очная женщина и что принцесса, заметившая д еятельность Кити, хвалила ее,
называя ангелом-утешителем. Все это было бы очень хорошо, если бы не было
излишества. А княгиня вид ела, что д очь ее впад ает в крайность, что она и говорила ей.
— Il ne faut jamais rien outrer, — говорила она ей.
Но д очь ничего ей не отвечала; она только д умала в д уше, что нельзя говорить об
излишестве в д еле христианства. Какое же может быть излишество в след овании учению,
в котором велено под ставить д ругую щеку, когд а уд арят по од ной, и отд ать рубашку,
когд а снимают кафтан? Но княгине не нравилось это излишество, и еще более не

нравилось то, что, она чувствовала, Кити не хотела открыть ей всю свою д ушу.
Действительно, Кити таила от матери свои новые взгляд ы и чувства. Она таила их не
потому, чтоб она не уважала, не любила свою мать, но только потому, что это была ее
мать. Она всякому открыла бы их скорее, чем матери.
— Что-то д авно Анна Павловна не была у нас, — сказала раз княгиня про Петрову. — Я
звала ее. А она что-то как буд то нед овольна.
— Нет, я не заметила, maman, — вспыхнув, сказала Кити.
— Ты д авно не была у них?
— Мы завтра собираемся сд елать прогулку в горы, — отвечала Кити.
— Что же, поезжайте, — отвечала княгиня, вгляд ываясь в смущенное лицо д очери и
стараясь угад ать причину ее смущения.
В этот же д ень Варенька пришла обед ать и сообщила, что Анна Павловна разд умала
ехать завтра в горы.. И княгиня заметила, что Кити опять покраснела.
— Кити, не было ли у тебя чего-нибуд ь неприятного с Петровыми? — сказала княгиня,
когд а они остались од ни. — Отчего она перестала присылать д етей и ход ить к нам?
Кити отвечала, что ничего не было межд у ними и что она решительно не понимает,
почему Анна Павловна как буд то нед овольна ею. Кити ответила совершенную правд у.
Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но д огад ывалась. Она
д огад ывалась в такой вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не
говорила и себе. Это была од на из тех вещей которые знаешь, но которые нельзя сказать
д аже самой себе; так страшно и постыд но ошибиться.
Опять и опять перебирала она в своем воспоминании все отношения свои к этому
семейству. Она вспоминала наивную рад ость, выражавшуюся на круглом д оброд ушном
лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные переговоры о больном,
заговоры о том, чтоб отвлечь его от работы, которая была ему запрещена, увести его
гулять; привязанность меньшого мальчика называвшего ее «моя Кити», не хотевшего без
нее ложиться спать. Как все было хорошо! Потом она вспомнила худ ую-худ ую фигуру
Петрова с его д линною шеей, в его коричневом сюртуке; его ред кие вьющиеся волосы,
вопросительные, страшные в первое время д ля Кити голубые глаза и его болезненные
старания казаться бод рым и оживленным в ее присутствии. Она вспоминала свое усилие в
первое время, чтобы преод олеть отвращение, которое она испытывала к нему, как и ко
всем чахоточным, и старания, с которыми она прид умывала, что сказать ему. Она
вспоминала этот робкий, умиленный взгляд , которым он смотрел на нее, и странное
чувство сострад ания и неловкости и потом сознания своей д оброд етельности, которое
она испытывала при этом. Как все это было хорошо! Но все это было первое время. Теперь
же, несколько д ней тому назад , все вд руг испортилось. Анна Павловна с притворной
любезностью встречала Кити и не переставая наблюд ала ее и мужа.
Неужели эта трогательная рад ость его при ее приближении была причиной
охлажд ения Анны Павловны?
«Да, — вспоминала она, — что-то было ненатуральное в Анне Павловне и совсем
непохожее на ее д оброту, когд а она третьего д ня с д осад ой сказала: — „Вот, все
д ожид ался вас, не хотел без вас пить кофе, хотя ослабел ужасно“.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когд а я под ала ему плед . Все это так
просто, но он так неловко это принял, так д олго благод арил, что и мне стало неловко. И
потом этот портрет мой, который он так хорошо сд елал. А главное — этот взгляд ,
смущенный и нежный! Да, д а, это так! — с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не
может, не д олжно быть! Он так жалок!» — говорила она себе вслед за этим.

Это сомнение отравляло прелесть ее новой жизни.
XXXIV
Уже перед концом курса вод князь Щербацкий, езд ивший после Карлсбад а в Бад ен и
Киссинген к русским знакомым набраться русского д уха, как он говорил, вернулся к
своим.
Взгляд ы князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно противоположные.
Княгиня наход ила все прекрасным и, несмотря на свое тверд ое положение в русском
обществе, старалась за границей поход ить на европейскую д аму, чем она не была, —
потому что она была русская барыня, — и потому притворялась, что ей было отчасти
неловко. Князь же, напротив, наход ил за границей все скверным, тяготился европейской
жизнью, д ержался своих русских привычек и нарочно старался выказывать себя за
границей менее европейцем, чем он был в д ействительности.
Князь вернулся похуд евший, с обвислыми мешками кожи на щеках, но в самом
веселом расположении д уха. Веселое расположение его еще усилилось, когд а он увид ал
Кити совершенно поправившуюся. Известие о д ружбе Кити с госпожой Шталь и
Варенькой и перед анные княгиней наблюд ения над какой-то переменой, происшед шей в
Кити, смутили князя и возбуд или в нем обычное чувство ревности ко всему, что увлекало
его д очь помимо его, и страх, чтобы д очь не ушла из-под его влияния в какие-нибуд ь
нед оступные ему области. Но эти неприятные известия потонули в том море д оброд ушия
и веселости, которые всегд а были в нем и особенно усилились карлсбад скими вод ами.
На д ругой д ень по своем приезд е князь в своем д линном пальто, со своими русскими
морщинами и од утловатыми щеками, под пертыми крахмаленными воротничками, в
самом веселом расположении д уха пошел с д очерью на вод ы.
Утро было прекрасное; опрятные, веселые д ома с сад иками, вид краснолицых,
красноруких, налитых пивом весело работающих немецких служанок и яркое солнце
веселили серд це; но чем ближе они под ход или к вод ам, тем чаще встречались больные, и
вид их казался еще плачевнее сред и обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
Кити уже не поражала эта противоположность. Яркое солнце, веселый блеск зелени, звук
музыки были д ля нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к
ухуд шению или улучшению, за которыми она след ила; но д ля князя свет и блеск
июньского утра и звуки оркестра, игравшего мод ный веселый вальс, и особенно вид
зд оровенных служанок казались чем-то неприличным и урод ливым в соед инении с этими
собравшимися со всех концов Европы, уныло д вигавшимися мертвецами.
Несмотря на испытываемое им чувство горд ости и как бы возврата молод ости, когд а
любимая д очь шла с ним под руку, ему теперь как буд то неловко и совестно было за свою
сильную поход ку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство
человека неод етого в обществе.
— Пред ставь, пред ставь меня своим новым д рузьям, говорил он д очери, пожимая
локтем ее руку. — Я и этот твой гад кий Сод ен полюбил за то, что он тебя так справил.
Только грустно, грустно у вас. Это кто?
Кита называла ему те знакомые и незнакомые лица, которые они встречали. У самого
вход а в сад они встретили слепую m-me Berthe с провод ницей, и князь порад овался на
умиленное выражение старой француженки когд а она услыхала голос Кити. Она тотчас с
французским излишеством любезности заговорила с ним, хваля его за то, что у него такая
прекрасная д очь, и в глаза превознося д о небес Кити и называя ее сокровищем, перлом и

ангелом-утешителем.
— Ну, так она второй ангел, — сказал князь улыбаясь. — Она называет ангелом нумер
первый mademoiselle Вареньку.
— Оh! M-lle Варенька — это настоящий ангел, аllez, — под хватила m-me Berthe.
В галерее они встретили и самую Вареньку. Она поспешно шла им навстречу, неся
элегантную красную сумочку.
— Вот и папа приехал! — сказала ей Кити.
Варенька сд елала просто и естественно, как и все, что она д елала, д вижение, сред нее
межд у поклоном и присед анием, и тотчас же заговорила с князем, как она говорила со
всеми, нестесненно и просто.
— Разумеется, я вас знаю, очень знаю, — сказал ей князь с улыбкой,по которой Кити с
рад остью узнала, что д руг ее понравился отцу. — Куд а же вы так торопитесь?
— Maman зд есь, — сказала она, обращаясь к Кити. — Она не спала всю ночь, и д октор
посоветовал ей выехать. Я несу ей работу.
— Так это ангел нумер первый! — сказал князь, когд а Варенька ушла.
Кити вид ела, что ему хотелось посмеяться над Варенькой, но что он никак не мог
этого сд елать, потому что Варенька понравилась ему.
— Ну вот и всех увид им твоих д рузей, — прибавил он, — и мад ам Шталь, если она
уд остоит узнать меня. зажегшийся огонь насмешки в глазах князя при упоминании о
мад ам Шталь.
— Знал ее мужа и ее немножко, еще прежд е, чем она в пиетистки записалась.
— Что такое пиетистка, папа? — сбросила Кити, уже испуганная тем, что то, что она
так высоко ценила в госпоже Шталь, имело название.
— Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благод арит бога, за всякое
несчастие, и за то, что у ней умер муж, благод арит бога. Ну, и выход ит смешно, потому что
они д урно жили.
— Это кто? Какое жалкое лицо! — спросил он, заметив сид евшего на лавочке
невысокого больного в коричневом пальто и белых панталонах, д елавших странные
склад ки на лишенных мяса костях его ног.
Господ ин этот припод нял свою соломенную шляпу над вьющимися ред кими
волосами, открывая высокий, болезненно покрасневший от шляпы лоб.
— Это Петров, живописец, — отвечала Кити, покраснев. — А это жена его, —
прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая, как буд то нарочно, в то самое время,
как они под ход или, пошла за ребенком, отбежавшим по д орожке.
— Какой жалкий, и какое милое у него лицо! — сказал князь. — Что же ты не под ошла?
Он что-то хотел сказать тебе?
— Ну, так под ойд ем, — сказала Кити, решительно поворачиваясь. — Как ваше зд оровье
нынче? — спросила она у Петрова.
Петров встал, опираясь на палку, и робко посмотрел на князя.
— Это моя д очь, — сказал князь. — Позвольте быть знакомым.
Живописец поклонился и улыбнулся, открывая странно блестящие белые зубы.
— Мы вас жд али вчера, княжна, — сказал он Кити.
Он пошатнулся, говоря это, и, повторяя это д вижение, старался показать, что он это
сд елал нарочно.
— Я хотела прийти, но Варенька сказала, что Анна Павловна присылала сказать, что вы
не поед ете.
— Как не поед ем? — покраснев и тотчас же закашлявшись, сказал Петров, отыскивая

глазами жену. — Анета, Анета! — проговорил он громко, и на тонкой белой шее его, как
веревки, натянулись толстые жилы.
Анна Павловна под ошла.
— Как же ты послала сказать княжне, что мы не поед ем! — потеряв голос,
разд ражительно прошептал он ей.
— Зд равствуйте, княжна! — сказала Анна Павловна с притворною улыбкой, столь
непохожею на прежнее ее обращение. — Очень приятно познакомиться, — обратилась
она к князю. — Вас д авно жд али, князь.
— Как же ты послала сказать княжне, что мы не поед ем? — хрипло прошептал еще раз
живописец еще серд итее, очевид но разд ражаясь еще более тем, что голос изменяет ему и
он не может д ать своей речи того выражения, какое бы хотел.
— Ах, боже мой! Я д умала, что мы не поед ем, — с д осад ою отвечала жена.
— Как же, когд а… — он закашлялся и махнул рукой. Князь припод нял шляпу и отошел
с д очерью.
— О, ох! — тяжело взд охнул он, — о, несчастные!
— Да, папа, — отвечала Кити. — Но над о знать, что у них трое д етей, никого прислуги
и почти никаких сред ств. Он что-то получает от Акад емии, — оживленно рассказывала
она, стараясь заглушить волнение, под нявшееся в ней вслед ствие странной в отношении к
ней перемены Анны Павловны.
— А вот и мад ам Шталь, — сказала Кити, указывая на колясочку, в которой,
обложенное под ушками, в чем-то сером и голубом, под зонтиком лежало что-то.
Это была г-жа Шталь. Сзад и ее стоял мрачный зд оровенный работник-немец, катавший
ее. Под ле стоял белокурый швед ский граф, которого знала по имени Кити. Несколько
человек больных мед лили около колясочки, гляд я на эту д аму, как на что-то
необыкновенное.
Князь под ошел к ней. И тотчас же в глазах его Кити заметила смущавший ее огонек
насмешки. Он под ошел к мад ам Шталь и заговорил на том отличном французском языке,
на котором столь немногие уже говорят теперь, чрезвычайно учтиво и мило.
— Не знаю, вспомните ли вы меня, но я д олжен напомнить себя, чтобы поблагод арить
за вашу д оброту к моей д очери, — сказал он ей, сняв шляпу и не над евая ее.
— Князь Александ р Щербацкий, — сказала мад ам Шталь, под нимая на него свои
небесные глаза, в которых Кити заметила неуд овольствие. — Очень рад а. Я так полюбила
вашу д очь.
— Зд оровье ваше все нехорошо?
— Да я уж привыкла, — сказала мад ам Шталь и познакомила князя со швед ским
графом.
— А вы очень мало переменились, — сказал ей князь. — Я не имел чести вид еть вас
д есять или од иннад цать лет.
— Да, бог д ает крест и д ает силу нести его. Часто уд ивляешься, к чему тянется эта
жизнь… С той стороны! — с д осад ой обратилась она к Вареньке, не так завертывавшей ей
плед ом ноги.
— Чтобы д елать д обро, вероятно, — сказал князь, смеясь глазами.
— Это не нам суд ить, — сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения на лице
князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный граф? Очень благод арю вас, —
обратилась она к молод ому швед у.
— А! — вскрикнул князь, увид ав московского полковника, стоявшего около, и,
поклонившись госпоже Шталь, отошел с д очерью и с присоед инившимся к ним

московским полковником.
— Это наша аристократия, князь! — с желанием быть насмешливым сказал московский
полковник, который был в претензии на госпожу Шталь за то, что она не была с ним
знакома.
— Все такая же, — отвечал князь.
— А вы еще д о болезни знали ее, князь, то есть прежд е, чем она слегла?
— Да. Она при мне слегла, — сказал князь.
— Говорят, она д есять лет не встает.
— Не встает, потому что коротконожка. Она очень д урно сложена.
— Папа, не может быть! — горячо возразила Кити. — Варенька обожает ее. И потом она
д елает столько д обра! У кого хочешь спроси! Ее и Aline Шталь все знают.
— Может быть, — сказал он, пожимая локтем ее руку. — Но лучше, когд а д елают так,
что у кого ни спроси, никто не знает.
Кити замолчала не потому, чо ей нечего было говорить; но они и отцу не хотела
открыть свои тайные мысли. Од нако, странное д ело, несмотря на то, что она так
готовилась не под чиниться взгляд у отца, не д ать ему д оступа в свою святыню, она
почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый
носила в д уше, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья,
исчезает, когд а поймешь, как лежит это платье. Осталась од на коротконогая женщина,
которая лежит потому, что д урно сложена, и мучает безответную Вареньку за то, что та не
так под вертывает ей плед . И никакими усилиями воображения нельзя уже было
возвратить прежнюю мад ам Шталь.
XXXV
Князь перед ал свое веселое расположение д уха и д омашним своим, и знакомым, и
д аже немцу-хозяину, у которого стояли Щербицкие.
Вернувшись с Кити с вод и пригласив к себе к кофе и полковника, и Марью
Евгеньевну, и Вареньку, князь велел вынести стол и кресла в сад ик, под каштан, и там
накрыть завтрак. И хозяин и прислуга оживились под влиянием его веселости. Они знали
его щед рость, и чрез полчаса больной гамбургский д октор, живший наверху, с завистью
смотрел в окно на эту веселую русскую компанию зд оровых люд ей, собравшуюся под
каштаном. Под д рожащею кругами тенью листьев, у покрытого белою скатертью и
уставленного кофейниками, хлебом, маслом, сыром, холод ною д ичью стола, сид ела
княгиня в наколке с лиловыми лентами, разд авая чашки и тартинки. На д ругом конце
сид ел князь, плотно кушая и громко и весело разговаривая. Князь разложил под ле себя
свои покупки, резные сунд учки, бирюльки, разрезные ножики всех сортов, которых он
накупил кучу на всех вод ах, и разд аривал их всем, в том числе Лисхен, служанке, и
хозяину, с которым он шутил на своем комическом д урном немецком языке, уверяя его,
что не вод ы вылечили Кити, но его отличные кушанья, в особенности суп с черносливом.
Княгиня под смеивалась над мужем за его русские привычки, но была так оживлена и
весела, как не была во все время жизни на вод ах. Полковник, как всегд а, улыбался шуткам
князя; но насчет Европы, которую он внимательно изучал, как он д умал, он д ержал
сторону княгини. Доброд ушная Марья Евгеньевна покатывалась со смеху от всего, что
говорил смешного князь, и Варенька, чего еще Кити никогд а не вид ала, раскисала от
слабого, но сообщающегося смеха, который возбужд али в ней шутки князя.
Все это веселило Кити, но она не могла не быть озабоченною. Она не могла разрешить

зад ачи, которую ей невольно зад ал отец своим веселым взгляд ом на ее д рузей и на ту
жизнь, которую она так полюбила. К зад аче этой присоед инилась еще перемена ее
отношений к Петровым, которая нынче так очевид но и неприятно высказалась. Всем было
весело, но Кити не могла быть веселою, и это еще более мучало ее. Она испытывала
чувство врод е того, какое испытывала в д етстве, когд а под наказанием была заперта в
своей комнате и слушала веселый смех сестер.
— Ну, на что ты накупил эту безд ну? — говорила княгиня, улыбаясь и под авая мужу
чашку с кофеем.
— Пойд ешь ход ить, ну, под ойд ешь к лавочке, просят купить: — «Эрлаухт, эксцеленц,
д урхлаухт». Ну, уж как скажут; «Дурхлаухт», уж я и не могу: — д есяти талеров и нет.
— Это только от скуки, — сказала княгиня.
— Разумеется, от скуки. Такая скука, матушка, что не знаешь, куд а д еться.
— Как можно скучать, князь? Так много интересного теперь в Германии, — сказала
Марья Евгеньевна.
— Да я все интересное знаю: — суп с черносливом знаю, гороховую колбасу знаю. Все
знаю.
— Нет, но как хотите, князь, интересны их учрежд ения, — сказал полковник.
— Да что же интересного? Все они д овольны, как мед ные гроши: — всех побед или. Ну,
а мне-то чем же д овольным быть? Я никого не побед ил, а только сапоги снимай сам, д а
еще за д верь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же од евайся, ид и в салон чай
скверный пить. То ли д ело д ома! Проснешься не торопясь, посерд ишься на что-нибуд ь,
поворчишь, опомнишься хорошенько, все обд умаешь, не торопишься.
— А время — д еньги, вы забываете это, — сказал полковник.
— Какое время! Другое время такое, что целый месяц за полтинник отд ашь, а то так
никаких д енег за полчаса не возьмешь. Так ли, Катенька? Что ты, какая скучная?
— Я ничего.
— Куд а же вы? Посид ите еще, — обратился он к Вареньке.
— Мне над о д омой, — сказала Варенька, вставая, и опять залилась смехом.
Оправившись, она простилась и пошла в д ом, чтобы взять шляпу. Кити пошла за нею.
Даже Варенька пред ставлялась ей теперь д ругою. Она не была хуже, но она была д ругая,
чем та, какою она прежд е воображала ее себе.
— Ах, я д авно так не смеялась! — сказала Варенька, собирая зонтик и мешочек. —
Какой он милый, ваш папа!
Кити молчала.
— Когд а же увид имся? — спросила Варенька.
— Maman хотела зайти к Петровым. Вы не буд ете там? — сказала Кити, испытывая
Вареньку.
— Я буд у, — отвечала Варенька. — Они собираются уезжать, так я обещалась помочь
уклад ываться.
— Ну, и я прид у.
— Нет, что вам?
— Отчего? отчего? отчего? — широко раскрывая глаза, заговорила Кити, взявшись,
чтобы не выпускать Вареньку, за ее зонтик. — Нет, постойте, отчего?
— Так; ваш папа приехал, и потом с вами они стесняются.
— Нет, вы мне скажите, отчего вы не хотите, чтоб я часто бывала у Петровых? Вед ь вы
не хотите? Отчего?
— Я не говорила этого, — спокойно сказала Варенька.

— Нет, пожалуйста, скажите!
— Все говорить? — спросила Варенька.
— Все, все! — под хватила Кити.
— Да особенного ничего нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали
живописца) прежд е хотел ехать раньше, а теперь не хочет уезжать, — улыбаясь, сказала
Варенька.
— Ну! Ну! — торопила Кити, мрачно гляд я на Вареньку.
— Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что он не хочет оттого, что вы тут.
Разумеется, это было некстати, но из-за этого, из-за вас вышла ссора. А вы знаете, как эти
больные разд ражительны.
Кити, все более хмурясь, молчала, и Варенька говорила од на, стараясь смягчить и
успокоить ее и вид я собиравшийся взрыв, она не знала чего — слез или слов.
— Так лучше вам не ход ить… И вы понимаете, вы не обижайтесь…
— И под елом мне, и под елом мне! — быстро заговорила Кити, схватывая зонтик из рук
Вареньки и гляд я мимо глаз своего д руга.
Вареньке хотелось улыбнуться, гляд я на д етский гнев своего д руга, но она боялась
оскорбить ее.
— Как под елом? Я не понимаю, — сказала она.
— Под елом за то, что все это было притворство, потому что это все выд уманное, а не
от серд ца. Какое мне д ело было д о чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры
и что я д елала то, чего меня никто не просил. Оттого что все притворство! притворство!
притворство!..
— Да с какою же целью притворяться? — тихо сказала Варенька.
— Ах, как глупо, гад ко! Не было мне никакой нужд ы… Все притворство!говорила она,
открывая и закрывая зонтик.
— Да с какою же целью?
— Чтобы казаться лучше пред люд ьми, пред собой, пред богом, всех обмануть. Нет,
теперь я уже не под д амся на это! Быть д урною, но по крайней мере не лживою, не
обманщицей!
— Да кто же обманщица? — укоризненно сказала Варенька. — Вы говорите, как
буд то…
Но Кити была в своем припад ке вспыльчивости. Она не д ала ей д оговорить.
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, д а, я знаю, что вы все
совершенство; но что же д елать, что я д урная? Этого бы не было, если б я не была д урная.
Так пускай я буд у, какая есть, но не буд у притворяться. Что мне за д ело д о Анны
Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я не могу быть д ругою… И все это не
то, не то!..
— Да что же не то? — в нед оумении говорила Варенька.
— Все не то. Я не могу иначе жить, как по серд цу, а вы живете по правилам. Я вас
полюбила просто, а вы, верно, только затем, чтобы спасти меня, научить меня!
— Вы несправед ливы, — сказала Варенька.
— Да я ничего не говорю про д ругих, я говорю про себя.
— Кити! — послышался голос матери, — под и сюд а, покажи папа свои коральки.
Кити с горд ым вид ом, не помирившись с своим д ругом, взяла со стола коральки в
коробочке и пошла к матери.
— Что с тобой? Что ты такая красная? — сказали ей мать и отец в од ин голос.
— Ничего, — отвечала она, — я сейчас прид у, и побежала назад .

«Она еще тут! — под умала она. — Что я скажу ей, боже мой! что я над елала, что я
говорила! За что я обид ела ее? Что мне д елать? Что я скажу ей?» — д умала Кити и
остановилась у д вери.
Варенька в шляпе и с зонтиком в руках сид ела у стола, рассматривая пружину, которую
сломала Кити. Она под няла голову.
— Варенька, простите меня, простите! прошептала Кити, под ход я к ней. — Я не
помню, что я говорила. Я…
— Я, право, не хотела вас огорчать, — сказала Варенька улыбаясь.
Мир был заключен. Но с приезд ом отца д ля Кити изменился весь тот мир, в котором
она жила. Она не отреклась от всего того, что узнала, но поняла, что она себя обманывала,
д умая, что может быть тем, чем хотела быть. Она как буд то очнулась; почувствовала всю
труд ность без притворства и хвастовства уд ержаться на той высоте, на которую она хотела
под няться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней,
умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она
употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий возд ух, в
Россию, в Ергушово, куд а, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с
д етьми.
Но любовь ее к Вареньке не ослабела. Прощаясь, Кити упрашивала ее приехать к ним в
Россию.
— Я приед у, когд а вы выйд ете замуж, — сказала Варенька.
— Я никогд а не выйд у.
— Ну, так я никогд а не приед у.
— Ну, так я только д ля этого выйд у замуж. Смотрите ж, помните обещание! — сказала
Кити.
Пред сказания д октора оправд ались. Кити возвратилась д омой, в Россию, излеченная.
Она не была так беззаботна и весела, как прежд е, но она была спокойна, и московские
горести ее стали воспоминанием.

жүктеу/скачать 4,55 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: