Анна Каренина

— Что ты чувствуешь? — спросил шепотом Левин после молчания.
— Чувствую, что отправляюсь, — с труд ом, но с чрезвычайною опред еленностью,
мед ленно выжимая из себя слова, проговорил Николай. Он не под нимал головы, но
только направлял глаза вверх, не д остигая ими лица брата. — Катя, уйд и! — проговорил он
еще.
Левин вскочил и повелительным шепотом заставил ее выйти.
— Отправляюсь, — сказал он опять.
— Почему ты д умаешь? — сказал Левин, чтобы сказать что-нибуд ь.
— Потому, что отправляюсь, — как буд то полюбив это выражение, повторил он. —
Конец.
Марья Николаевна под ошла к нему.
— Вы бы легли, вам легче, — сказала она.
— Скоро буд у лежать тихо, — проговорил он, — мертвый, — сказал он насмешливо,
серд ито. — Ну, положите, коли хотите.
Левин положил брата на спину, сел под ле него и, не д ыша, гляд ел на его лицо.
Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изред ка шевелились мускулы, как у
человека, который глубоко и напряженно д умает. Левин невольно д умал вместе с ним о
том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб ид ти с
ним вместе, он вид ел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над
бровью, что д ля умирающего уясняется и уясняется то, что все так же темно остается д ля
Левина.
— Да, д а, так, — с расстановкой, мед ленно проговорил умирающий. — Постойте. —
Опять он помолчал. — Так! — вд руг успокоительно протянул он, как буд то все
разрешилось д ля него. — О господ и! — проговорил он и тяжело взд охнул.
Марья Николаевна пощупала его ноги.
— Холод еют, — прошептала она.
Долго, очень д олго, как показалось Левину, больной лежал непод вижно. Но он все еще
был жив и изред ка взд ыхал. Левин уже устал от напряжения мысли. Он чувствовал, что,
несмотря на все напряжение мысли, он не мог понять то, что было так. Он чувствовал, что
д авно уже отстал от умирающего. Он не мог уже д умать о самом вопросе смерти, но
невольно ему приход или мысли о том, что теперь, сейчас, прид ется ему д елать: —
закрывать глаза, од евать, заказывать гроб. И, странное д ело, он чувствовал себя
совершенно холод ным и не испытывал ни горя, ни потери, ни еще меньше жалости к
брату. Если было у него чувство к брату теперь, то скорее зависть за то знание, которое
имеет теперь умирающий, но которого он не может иметь.
Он еще д олго сид ел так над ним, все ожид ая конца. Но конец не приход ил. Дверь
отворилась, и показалась Кити. Левин встал, чтоб остановить ее. Но в то время как он
вставал, он услыхал д вижение мертвеца.
— Не уход и, — сказал Николай и протянул руку. Левин под ал ему свою и серд ито
замахал жене, чтоб она ушла.
С рукой мертвеца в своей руке он сид ел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не
д умал о смерти. Он д умал о том, что д елает Кити, кто живет в сосед нем нумере, свой ли
д ом у д октора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги.
Ноги были холод ны, но больной д ышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но
больной опять зашевелился и сказал:
— Не уход и. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рассвело; положение больного было то же. Левин, потихоньку выпростав руку, не

гляд я на умирающего, ушел к себе и заснул. Когд а он проснулся, вместо известия о смерти
брата, которого он жд ал, он узнал, что больной пришел в прежнее состояние. Он опять
стал сад иться, кашлять, стал опять есть, стал говорить и опять перестал говорить о смерти,
опять стал выражать над ежд у на вызд оровление и сд елался еще разд ражительнее и
мрачнее, чем прежд е. Никто, ни брат, ни Кити, не могли успокоить его. Он на всех
серд ился и всем говорил неприятности, всех упрекал в своих страд аниях и требовал, чтоб
ему привезли знаменитого д октора из Москвы. На все вопросы, которые ему д елали о том,
как он себя чувствует, он отвечал од инаково с выражением злобы и упрека:
— Страд аю ужасно, невыносимо!
Больной страд ал все больше и больше, в особенности от пролежней, которые нельзя
уже было залечить, и все больше и больше серд ился на окружающих, упрекая их во всем и
в особенности за то, что ему не привозили д октора из Москвы. Кити всячески старалась
помочь ему, успокоить его; но все было напрасно, и Левин вид ел, что она сама и
физически и нравственно была измучена, хотя и не признавалась в этом. То чувство
смерти, которое было вызвано во всех его прощанием с жизнью в ту ночь, когд а он
призвал брата, было разрушено. Все знали, что он неизбежно и скоро умрет, что он
наполовину мертв уже. Все од ного только желали — чтоб он как можно скорее умер, и
все, скрывая это, д авали ему из стклянки лекарства, искали лекарств, д окторов и
обманывали его, и себя, и д руг д руга. Все это была ложь, гад кая, оскорбительная и
кощунственная ложь. И эту ложь, и по свойству своего характера и потому, что он больше
всех любил умирающего, Левин особенно больно чувствовал.
Левин, которого д авно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед
смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ, прочел это письмо
больному. Сергей Иванович писал, что не может сам приехать, но в трогательных
выражениях просил прощения у брата.
Больной ничего не сказал.
— Что же мне написать ему? — спросил Левин. — Над еюсь, ты не серд ишься на него?
— Нет, нисколько! — с д осад ой на этот вопрос отвечал Николай. — Напиши ему, чтоб
он прислал ко мне д октора.
Прошли еще мучительные три д ня; больной был все в том же положении. Чувство
желания его смерти испытывали теперь все, кто только вид ел его: — и лакеи гостиницы,
и хозяин ее, и все постояльцы, и д октор, и Марья Николаевна, и Левин, и Кити. Только
од ин больной не выражал этого чувства, а, напротив, серд ился за то, что не привезли
д октора, и прод олжал принимать лекарство и говорил о жизни. Только в ред кие минуты,
когд а опиум заставлял его на мгновение забыться от непрестанных страд аний, он в
полусне иногд а говорил то, что сильнее, чем у всех д ругих, было в его д уше: — «Ах, хоть
бы од ин конец!» Или: — «Когд а это кончится!»
Страд ания, равномерно увеличиваясь, д елали свое д ело и приготовляли его к смерти.
Не было положения, в котором бы он не страд ал, не было минуты, в которую бы он
забылся, не было места, члена его тела, которые бы не болели, не мучали его. Даже
воспоминания, впечатления, мысли этого тела теперь уже возбужд али в нем такое же
отвращение, как и самое тело. Вид д ругих люд ей, их речи, свои собственные
воспоминания — все это было д ля него только мучительно. Окружающие чувствовали это
и бессознательно не позволяли себе при нем ни свобод ных д вижений, ни разговоров, ни
выражения своих желаний. Вся жизнь его сливалась в од но чувство страд ания и желания
избавиться от него.
В нем, очевид но, совершался тот переворот, который д олжен был заставить его

смотреть на смерть, как на уд овлетворение его желаний, как на счастие. Прежд е кажд ое
отд ельное желание, вызванное страд анием или лишением, как голод , усталость, жажд а,
уд овлетворялись отправлением тела, д ававшим наслажд ение; но теперь лишение и
страд ание не получали уд овлетворения, а попытка уд овлетворения вызывала новое
страд ание. И потому все желания сливались в од но — желание избавиться от всех
страд аний и их источника, тела. Но д ля выражения этого желания освобожд ения не было
у него слов, и потому он не говорил об этом, а по привычке требовал уд овлетворения тех
желаний, которые уже не могли быть исполнены. «Переложите меня на д ругой бок», —
говорил он и тотчас после требовал, чтобы его положили, как прежд е. «Дайте бульону.
Унесите бульон. Расскажите что-нибуд ь, что вы молчите». И как только начинали
говорить, он закрывал глаза и выражал усталость, равнод ушие и отвращение.
На д есятый д ень после приезд а в город Кити заболела. У нее сд елалась головная боль,
рвота, и она все утро не могла встать с постели.
Доктор объяснил, что болезнь произошла от усталости, волнения, и пред писал ей
д ушевное спокойствие.
После обед а, од нако, Кити встала и пошла, как всегд а, с работой к больному. Он строго
посмотрел на нее, когд а она вошла, и презрительно улыбнулся, когд а она сказала, что была
больна. В этот д ень он беспрестанно сморкался и жалобно стонал.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она его.
— Хуже, — с труд ом проговорил он. — Больно!
— Гд е больно?
— Везд е.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя и шепотом, но так,
что больной, очень чуткий, как замечал Левин, д олжен был слышать ее. Левин зашикал на
нее и оглянулся на больного. Николай слышал; но эти слова не произвели на него
никакого впечатления. Взгляд его был все тот же укоризненный и напряженный.
— Отчего вы д умаете? — спросил Левин ее, когд а она вышла за ним в корид ор.
— Стал обирать себя, — сказала Марья Николаевна.
— Как обирать?
— Вот так, — сказала она, обд ергивая склад ки своего шерстяного платья.
Действительно, он заметил, что во весь этот д ень больной хватал на себе и как буд то
хотел сд ергивать что-то.
Пред сказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был не в силах
под нимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно сосред оточенного
выражения взгляд а. Даже когд а брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он мог их
вид еть, он так же смотрел. Кити послала за священником, чтобы читать отход ную.
Пока священник читал отход ную, умирающий не показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не
была д очтена священником, как умирающий потянулся, взд охнул и открыл глаза.
Священник, окончив молитву, приложил к холод ному лбу крест, потом мед ленно
завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты д ве, д отронулся д о
похолод евшей и бескровной огромной руки.
— Кончился, — сказал священник и хотел отойти; но вд руг слипшиеся усы мертвеца
шевельнулись, и ясно в тишине послышались из глубины груд и опред еленно резкие
звуки:
— Не совсем… Скоро.
И через минуту лицо просветлело, под усами выступила улыбка, и собравшиеся

женщины озабоченно принялись убирать покойника.
Вид брата и близость смерти возобновили в д уше Левина то чувство ужаса пред
неразгад анностью и вместе близостью и неизбежностью смерти, которое охватило его в
тот осенний вечер, когд а приехал к нему брат. Чувство это теперь было еще сильнее, чем
прежд е; еще менее, чем прежд е, он чувствовал себя способным понять смысл смерти, и
еще ужаснее пред ставлялась ему ее неизбежность; но теперь, благод аря близости жены,
чувство это не привод ило его в отчаяние: — он, несмотря на смерть, чувствовал
необход имость жить и любить. Он чувствовал, что любовь спасала его от отчаяния и что
любовь эта под угрозой отчаяния становилась еще сильнее и чище.
Не успела на его глазах совершиться од на тайна смерти, оставшаяся неразгад анной, как
возникла д ругая, столь же неразгад анная, вызывавшая к любви и жизни.
Доктор под тверд ил свои пред положения насчет Кити. Незд оровье ее была
беременность.
XXI
С той минуты, как Алексей Александ рович понял из объяснений с Бетси и со
Степаном Аркад ьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в
покое, не утружд ая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он
почувствовал себя столь потерянным, что не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он
хотел теперь, и, отд авшись в руки тех, которые с таким уд овольствием занимались его
д елами, на все отвечал согласием. Только когд а Анна уже уехала из его д ома и англичанка
прислала спросить его, д олжна ли она обед ать с ним, или отд ельно, он в первый раз понял
ясно свое положение и ужаснулся ему.
Труд нее всего в этом положении было то, что он никак не мог соед инить и примирить
своего прошед шего с тем, что теперь было. Не то прошед шее, когд а он счастливо жил с
женой, смущало его, Переход от того прошед шего к знанию о неверности жены он
страд альчески пережил уже; состояние это было тяжело, но было понятно ему. Если бы
жена тогд а, объявив о своей неверности, ушла от него, он был бы огорчен, несчастлив, но
он не был бы в том д ля самого себя безвыход ном непонятном положении, в каком он
чувствовал себя теперь. Он не мог теперь никак примирить свое нед авнее прощение, свое
умиление, свою любовь к больной жене и чужому ребенку с тем, что теперь было, то есть
с тем, что, как бы в наград у за все это, он теперь очутился од ин, опозоренный, осмеянный,
никому не нужный и всеми презираемый.
Первые д ва д ня после отъезд а жены Алексей Александ рович принимал просителей,
правителя д ел, езд ил в комитет и выход ил обед ать в столовую, как и обыкновенно. Не
д авая себе отчета, д ля чего он это д елает, он все силы своей д ушн напрягал в эти д ва д ня
только на то, чтоб иметь вид спокойный и д аже равнод ушный. Отвечая на вопросы о том,
как распоряд иться с вещами и комнатами Анны Аркад ьевны, он д елал величайшие усилия
над собой, чтоб иметь вид человека, д ля которого случившееся событие не было
непред вид енным и не имеет в себе ничего выход ящего из ряд а обыкновенных событий, и
он д остигал своей цели: — никто не мог заметить в нем признаков отчаяния. Но на
второй д ень после отъезд а, когд а Корней под ал ему счет из мод ного магазина, который
забыла заплатить Анна,и д оложил, что приказчик сам тут, Алексей Александ рович велел
позвать приказчика.
— Извините, ваше превосход ительство, что осмеливаюсь беспокоить вас. Но если
прикажете обратиться к ее превосход ительству, то не благоволите ли сообщить их ад рес.

Алексей Александ рович зад умался, как показалось приказчику, и вд руг, повернувшись,
сел к столу. Опустив голову на руки, он д олго сид ел в этом положении, несколько раз
пытался заговорить и останавливался.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в д ругой раз. Оставшись
опять од ин, Алексей Александ рович понял, что он не в силах более выд ерживать роль
тверд ости и спокойствия. Он велел отложить д ожид авшуюся карету, никого не велел
принимать и не вышел обед ать.
Он почувствовал, что ему не выд ержать того всеобщего напора презрения и
ожесточения, которые он ясно вид ел на лице и этого приказчика, и Корнея, и всех без
исключения, кого он встречал в эти д ва д ня. Он чувствовал, что не может отвратить от
себя ненависти люд ей, потому что ненависть эта происход ила не оттого, что он был
д урен (тогд а бы он мог стараться быть лучше), но оттого, что он постыд но и
отвратительно несчастлив. Он знал, что за это, за то самое, что серд це его истерзано, они
буд ут безжалостны к нему. Он чувствовал, что люд и уничтожат его, как собаки зад ушат
истерзанную, визжащую от боли собаку. Он знал, что ед инственное спасение от люд ей —
скрыть от них свои раны, и он это бессознательно пытался д елать д ва д ня, но теперь
почувствовал себя уже не в силах прод олжать эту неравную борьбу.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно од инок со своим
горем. Не только в Петербурге у него не было ни од ного человека, кому бы он мог
высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как
члена общества, но просто как страд ающего человека; но и нигд е у него не было такого
человека.
Алексей Александ рович рос сиротой. Их было д ва брата. Отца они не помнили, мать
умерла, когд а Алексею Александ ровичу было д есять лет. Состояние было маленькое.
Дяд я Каренин, важный чиновник и когд а-то любимец покойного императора, воспитал
их.
Окончив курсы в гимназии и университете с мед алями, Алексей Александ рович с
помощью д яд и тотчас стал на вид ную служебную д орогу и с той поры исключительно
отд ался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе
Алексей Александ рович не завязал ни с кем д ружеских отношений. Брат был самый
близкий ему по д уше человек, но он служил по министерству иностранных д ел, жил
всегд а за границей, гд е он и умер скоро после женитьбы Алексея Александ ровича.
Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня, свела хотя
немолод ого уже человека, но молод ого губернатора со своею племянницей и поставила
его в такое положение, что он д олжен был или высказаться, или уехать из город а. Алексей
Александ рович д олго колебался. Столько же д овод ов было тогд а за этот шаг, сколько и
против, и не было того решительного повод а, который бы заставил его изменить своему
правилу: — возд ерживаться в сомнении; но тетка Анны внушила ему через знакомого, что
он уже компрометировал д евушку и что д олг чести обязывает его сд елать пред ложение.
Он сд елал пред ложение и отд ал невесте и жене все то чувство, на которое был способен.
Та привязанность, которую он испытывал к Анне, исключила в его д уше послед ние
потребности серд ечных отношений к люд ям. И теперь изо всех его знакомых у него не
было никого близкого. Много было того, что называется связями; но д ружеских
отношений не было. Было у Алексея Александ ровича много таких люд ей, которых он мог
позвать к себе обед ать, попросить об участии в интересовавшем его д еле, о протекции
какому-нибуд ь искателю, с которыми он мог обсужд ать откровенно д ействия д ругих лиц
и высшего правительства; но отношения к этим лицам были заключены в од ну тверд о

опред еленную обычаем и привычкой область, из которой невозможно было выйти. Был
од ин университетский товарищ, с которым он сблизился после и с которым он мог бы
поговорить о личном горе; но товарищ этот был попечителем в д альнем учебном округе.
Из лиц же, бывших в Петербурге, ближе и возможнее всех были правитель канцелярии и
д октор.
Михаил Васильевич Слюд ин, правитель д ел, был простой, умный, д обрый и
нравственный человек, и в нем Алексей Александ рович чувствовал личное к себе
расположение; но пятилетняя служебная их д еятельность положила межд у ними
преград у д ля д ушевных объяснений.
Алексей Александ рович, окончив под писку бумаг, д олго молчал, взгляд ывая на
Михаила Васильевича,и несколько раз пытался, но не мог заговорить. Он приготовил уже
фразу: — «Вы слышали о моем горе?» Но кончил тем, что сказал, как и обыкновенно: —
«Так вы это приготовите мне», — и с тем отпустил его.
Другой человек был д октор, который тоже был хорошо расположен к нему; но межд у
ними уже д авно было молчаливым соглашением признано, что оба завалены д елами и
обоим над о торопиться.
О женских своих д рузьях и о первейшем из них, о графине Лид ии Ивановне, Алексей
Александ рович не д умал. Все женщины, просто как женщины, были страшны и противны
ему.
XXII
Алексей Александ рович забыл о графине Лид ии Ивановне, но она не забыла его. В эту
самую тяжелую минуту од инокого отчаяния она приехала к нему и без д оклад а вошла в
его кабинет. Она застала его в том же положении, в котором он сид ел, опершись головой
на обе руки.
— J'ai force la consigne, — сказала она,вход я быстрыми шагами и тяжело д ыша от
волнения и быстрого д вижения. — Я все слышала! Алексей Александ рович! Друг мой! —
прод олжала она, крепко обеими руками пожимая его руку и гляд я ему в глаза своими
прекрасными зад умчивыми глазами.
Алексей Александ рович, хмурясь, привстал и, выпростав от нее руку, под винул ей стул.
— Не угод но ли, графиня? Я не принимаю, потому что я болен, графиня, — сказал он, и
губы его зад рожали.
— Друг мой! — повторила графиня Лид ия Ивановна, не спуская с него глаз, и вд руг
брови ее под нялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу; некрасивое
желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александ рович почувствовал, что она
жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: — он схватил ее пухлую руку и
стал целовать ее.
— Друг мой! — сказала она прерывающимся от волнения голосом. — Вы не д олжны
отд аваться горю. Горе ваше велико, но вы д олжны найти утешение.
— Я разбит, я убит, я не человек более! — сказал Алексей Александ рович, выпуская ее
руку, но прод олжая гляд еть в ее наполненные слезами глаза. — Положение мое тем
ужасно, что я не нахожу нигд е, в самом себе не нахожу точки опоры.
— Вы найд ете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу вас верить в мою д ружбу, —
сказала она со взд охом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам.
Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взгляд ом, который так знал Алексей
Александ рович. — Он под д ержит вас и поможет вам.

Несмотря на то, что в этих словах было то умиление пред своими высокими чувствами
и было то, казавшееся Алексею Александ ровичу излишним, новое, восторженное, нед авно
распространившееся в Петербурге мистическое настроение, Алексею Александ ровичу
приятно было это слышать теперь.
— Я слаб. Я уничтожен. Я ничего не пред вид ел и теперь ничего не понимаю.
— Друг мой, — повторяла Лид ия Ивановна.
— Не потеря того, чего нет теперь, не это, — прод олжал Алексей Александ рович. — Я
не жалею. Но я не могу не стыд иться пред люд ьми за то положение, в котором нахожусь.
Это д урно, но я не могу. я не могу.
— Не вы совершили тот высокий поступок прощения, которым я восхищаюсь и все, но
Он, обитая в вашем серд це, — сказала графиня Лид ия Ивановна, восторженно под нимая
глаза, — и потому вы не можете стыд иться своего поступка.
Алексей Александ рович нахмурился и, загнув руки, стал трещать пальцами.
— Над о знать все под робности, — сказал он тонким голосом. — Силы человека имеют
пред елы, графиня, и я нашел пред ел своих. Целый д ень нынче я д олжен был д елать
распоряжения, распоряжения по д ому, вытекавшие (он налег на слово вытекавшие) из
моего нового, од инокого положения. Прислуга, гувернантка, счеты… Этот мелкий огонь
сжег меня, я не в силах был выд ержать. За обед ом… я вчера ед ва не ушел от обед а. Я не
мог перенести того, как сын мой смотрел на меня. Он не спрашивал меня о значении
всего этого, но он хотел спросить, и я не мог выд ержать этого взгляд а. Он боялся смотреть
на меня, но этого мало…
Алексей Александ рович хотел упомянуть про счет, который принесли ему, но голос
его зад рожал,и он остановился. Про этот счет, на синей бумаге, за шляпку, ленты, он не
мог вспомнить без жалости к самому себе.
— Я понимаю, д руг мой, — сказала графиня Лид ия Ивановна. — Я все понимаю.
Помощь и утешение вы найд ете не во мне, но я все-таки приехала только затем, чтобы
помочь вам, если могу. Если б я могла снять с вас все эти мелкие унижающие заботы… Я
понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете мне?
Алексей Александ рович молча и благод арно пожал ее руку.
— Мы вместе займемся Сережей. Я не сильна в практических д елах. Но я возьмусь, я
буд у ваша экономка. Не благод арите меня. Я д елаю это не сама…
— Я не могу не благод арить.
— Но, д руг мой, не отд авайтесь этому чувству, о котором вы говорили, — стыд иться
того, что есть высшая высота христианина: — кто унижает себя, тот возвысится. И
благод арить меня вы не можете. Над о благод арить Его и просить Его о помощи. В Нем
од ном мы найд ем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, под няв
глаза к небу, начала молиться, как понял Алексей Александ рович по ее молчанию.
Алексей Александ рович слушал ее теперь, и те выражения, которые прежд е не то что
были неприятны ему, а казались излишними, теперь показались естественны и
утешительны. Алексей Александ рович не любил этот новый, восторженный д ух. Он был
верующий человек, интересовавшийся религией преимущественно в политическом
смысле, а новое учение, позволявшее себе некоторые новые толкования, потому именно,
что оно открывало д вери спору и анализу, по принципу было неприятно ему. Он прежд е
относился холод но и д аже вражд ебно к этому новому учению и с графиней Лид ией
Ивановной, увлекавшеюся им, никогд а не спорил, а старательно обход ил молчанием ее
вызовы. Теперь же в первый раз он слушал ее слова с уд овольствием и внутренно не
возражал им.

— Я очень, очень благод арен вам и за д ела и за слова ваши, — сказал он, когд а она
кончила молиться.
Графиня Лид ия Ивановна еще раз пожала обе руки своего д руга.
— Теперь я приступаю к д елу, — сказала она с улыбкой, помолчав и отирая с лица
остатки слез. — Я ид у к Сереже. Только в крайнем случае я обращусь к вам. — И она встала
и вышла.
Графиня Лид ия Ивановна пошла на половину Сережи и там, обливая слезами щеки
испуганного мальчика, сказала ему, что отец его святой и что мать его умерла.
Графиня Лид ия Ивановна исполнила свое обещание. Она д ействительно взяла на себя
все заботы по устройству и вед ению д ома Алексея Александ ровича. Но она не
преувеличивала, говоря, что она не сильна в практических д елах. Все ее распоряжения
над о было изменять, так как они были неисполнимы, и изменялись они Корнеем,
камерд инером Алексея Александ ровича, который незаметно д ля всех повел теперь весь
д ом Каренина и спокойно и осторожно во время од еванья барина д оклад ывал ему, что
было нужно. Но помощь Лид ии Ивановны все-таки была в высшей степени
д ействительна: — она д ала нравственную опору Алексею Александ ровичу в сознании ее
любви и уважения к нему и в особенности в том, что, как ей утешительно было д умать,
она почти обратила его в христианство, то есть из равнод ушно и лениво верующего
обратила его в горячего и тверд ого сторонника того нового объяснения христианского
учения, которое распространилось в послед нее время в Петербурге. Алексею
Александ ровичу легко было убед иться в этом. Алексей Александ рович, так же как и
Лид ия Ивановна и д ругие люд и, разд елявшие их воззрения, был вовсе лишен глубины
воображения, той д ушевной способности, благод аря которой пред ставления, вызываемые
воображением, становятся так д ействительны, что требуют соответствия с д ругими
пред ставлениями и с д ействительностью. Он не вид ел ничего невозможного и
несообразного в пред ставлении о том, что смерть, существующая д ля неверующих, д ля
него не существует, и что так как он облад ает полнейшею верой, суд ьей меры которой он
сам, то и греха уже нет в его д уше, и он испытывает зд есь, на земле, уже полное спасение.
Правд а, что легкость и ошибочность этого пред ставления о своей вере смутно
чувствовалась Алексею Александ ровичу, и он знал, что когд а он, вовсе не д умая о том, что
его прощение есть д ействие высшей силы, отд ался этому непосред ственному чувству, он
испытал больше счастья, чем когд а он, как теперь, кажд ую минуту д умал, что в его д уше
живет Христос, и что, под писывая бумаги, он исполняет его волю; но д ля Алексея
Александ ровича было необход имо так д умать, ему было так необход имо в его унижении
иметь ту, хотя бы и выд уманную высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы
презирать д ругих, что он д ержался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
XXIII
Графиня Лид ия Ивановна очень молод ою восторженною д евушкой была выд ана замуж
за богатого, знатного, д оброд ушнейшего и распутнейшего весельчака. На второй месяц
муж бросил ее и на восторженные ее уверения в нежности отвечал только насмешкой и
д аже вражд ебностью, которую люд и, знавшие и д оброе серд це графа и не вид евшие
никаких нед остатков в восторженной Лид ии, никак не могли объяснить себе. С тех пор,
хотя они не были в развод е, они жили врозь, и когд а муж встречался с женою, то всегд а
относился к ней с неизменною яд овитою насмешкой, причину которой нельзя было
понять.

Графиня Лид ия Ивановна д авно уже перестала быть влюбленною в мужа, но никогд а с
тех пор не переставала быть влюбленною в кого-нибуд ь. Она бывала влюблена в
нескольких вд руг, и в мужчин и в женщин; она бывала влюблена во всех почти люд ей,
чем-нибуд ь особенно выд ающихся. Она была влюблена во всех новых принцесс и
принцев, вступавших в род ство с царскою фамилией, была влюблена в од ного
митрополита, од ного викарного и од ного священника. Была влюблена в од ного
журналиста, в трех славян, в Комисарова; в од ного министра, од ного д октора, од ного
английского миссионера и в Каренина. Все эти любви, то ослабевая, то усиливаясь, не
мешали ей в вед ении самых распространенных и сложных прид ворных и светских
отношений. Но с тех пор как она, после несчастия, постигшего Каренина, взяла его под
свое особенное покровительство, с тех пор как она потруд илась в д оме Каренина, заботясь
о его благосостоянии, она почувствовала, что все остальные любви не настоящие, а что
она истинно влюблена теперь в од ного Каренина. Чувство, которое она теперь
испытывала к нему, казалось ей сильнее всех прежних чувств. Анализуя свое чувство и
сравнивая его с прежними, она ясно вид ела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б
он не спас жизни госуд арю, не была бы влюблена в Ристич-Куд жицкого, если бы не было
славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую
непонятую д ушу, за милый д ля нее тонкий звук его голоса с его протяжными
интонациями, за его усталый взгляд , за его характер и мягкие белые руки с напухшими
жилами. Она не только рад овалась встрече с ним, но она искала на его лице признаков
того впечатления, которое она производ ила на него. Она хотела нравиться ему не только
речами, но и всею своею особою. Она д ля него занималась теперь своим туалетом больше,
чем когд а-нибуд ь прежд е. Она заставала себя на мечтаниях о том, что было бы, если б она
не была замужем и он был бы свобод ен. Она краснела от волнения, когд а он вход ил в
комнату, она не могла уд ержать улыбку восторга, когд а он говорил ей приятное.
Уже несколько д ней графиня Лид ия Ивановна наход илась в сильнейшем волнении.
Она узнала, что Анна с Вронским в Петербурге. Над о было спасти Алексея
Александ ровича от свид ания с нею, над о было спасти его д аже от мучительного знания
того, что эта ужасная женщина наход ится в од ном город е с ним и что он кажд ую минуту
может встретить ее.
Лид ия Ивановна через своих знакомых развед ывала о том, что намерены д елать эти
отвратительные люд и, как она называла Анну с Вронским, и старалась руковод ить в эти
д ни всеми д вижениями своего д руга, чтоб он не мог встретить их. Молод ой ад ъютант,
приятель Вронского, через которого она получала свед ения и который через графиню
Лид ию Ивановну над еялся получить концессию, сказал ей, что они кончили свои д ела и
уезжают на д ругой д ень. стиснутыми крепко зубами под ошел к столу, взял револьвер,
оглянул его, записку, почерк которой она с ужасом узнала. Это был почерк Анны
Карениной. Конверт был из толстой, как лубок, бумаги; на прод олговатой желтой бумаге
была огромная монограмма,и от письма пахло прекрасно.
— Кто принес?
— Комиссионер из гостиницы.
Графиня Лид ия Ивановна д олго не могла сесть,чтобы прочесть письмо. У ней от
волнения сд елался припад ок од ышки, которой она была под вержена. Когд а она
успокоилась, она прочла след ующее французское письмо:
«Madame la Comtesse, — христианские чувства, которые наполняют ваше серд це, д ают
мне, я чувствую, непростительную смелость писать вам. Я несчастна от разлуки с сыном. Я

умоляю о позволении вид еть его од ин раз пред моим отъезд ом. Простите меня, что я
напоминаю вам о себе. Я обращаюсь к вам, а не к Алексею Александ ровичу только
потому, что не хочу заставить страд ать этого великод ушного человека воспоминанием о
себе. Зная вашу д ружбу к нему, вы поймете меня. Пришлете ли вы Сережу ко мне, или мне
приехать в д ом в известный, назначенный час, или вы мне д ад ите знать, когд а и гд е я
могу его вид еть вне д ома? Я не пред полагаю отказа, зная великод ушие того, от кого оно
зависит. Вы не можете себе пред ставить ту жажд у его вид еть, которую я испытываю, и
потому не можете пред ставить ту благод арность, которую во мне возбуд ит ваша помощь.
Анна».
Все в этом письме разд ражило графиню Лид ию Ивановну: — и сод ержание, и намек на
великод ушие, и в особенности развязный, как ей показалось, тон.
— Скажи, что ответа не буд ет, — сказала графиня Лид ия Ивановна и тотчас, открыв
бювар, написала Алексею Александ ровичу, что над еется вид еть его в первом часу на
позд равлении во д ворце.
«Мне нужно переговорить с вами о важном и грустном д еле. Там мы условимся, гд е.
Лучше всего у меня, гд е я велю приготовить ваш чай. Необход имо. Он налагает крест, но
он д ает и силы», — прибавила она, чтобы хоть немного приготовить его.
Графиня Лид ия Ивановна писала обыкновенно по д ве и по три записки в д ень
Алексею Александ ровичу. Она любила этот процесс сообщения с ним, имеющий в себе
элегантность и таинственность, каких нед оставало в ее личных сношениях.
XXIV
Позд равление кончалось. Уезжавшие, встречаясь, переговаривались о послед ней
новости д ня, вновь полученных наград ах и перемещении важных служащих.
— Как бы графине Марье Борисовне — военное министерство, а начальником бы штаба
— княгиню Ватковскую, — говорил, обращаясь к высокой красавице фрейлине,
спрашивавшей у него о перемещении, сед ой старичок в расшитом золотом мунд ире.
— А меня в ад ъютанты, — отвечала фрейлина, улыбаясь.
— Вам уж есть назначение. Вас по д уховному вед омству. И в помощники вам —
Каренина.
— Зд равствуйте, князь! — сказал старичок, пожимая руку под ошед шему.
— Что вы про Каренина говорили? — сказал князь.
— Он и Путятов Александ ра Невского получили.
— Я д умал, что у него уж есть.
— Нет. Вы взгляните на него, — сказал старичок, указывая расшитою шляпой на
остановившегося в д верях залы с од ним из влиятельных членов Госуд арственного совета
Каренина в прид ворном мунд ире с новою красною лентою через плечо. — Счастлив и
д оволен, как мед ный грош, — прибавил он, останавливаясь, чтобы пожать руку
атлетически сложенному красавцу камергеру.
— Нет, он постарел, — сказал камергер.
— От забот. Он теперь все проекты пишет. Он теперь не отпустит несчастного, пока не
изложит все по пунктам.
— Как постарел? Il fait des passions. Я д умаю, графиня Лид ия Ивановна ревнует его
теперь к жене.
— Ну, что! Про графиню Лид ию Ивановну, пожалуйста, не говорите д урного.

— Да разве это д урно, что она влюблена в Каренина?
— А правд а, что Каренина зд есь?
— То есть не зд есь, во д ворце, а в Петербурге. Я вчера встретил их, с Алексеем
Вронским, bras dessus, bras dessous, на Морской.
— C'est un homme qui n'a pas… — начал было камергер, но остановился, д авая д орогу и
кланяясь проход ившей особе царской фамилии.
Так не переставая говорили об Алексее Александ ровиче, осужд ая его и смеясь над
ним, межд у тем как он, заступив д орогу пойманному им члену Госуд арственного совета и
ни на минуту не прекращая своего изложения, чтобы не упустить его, по пунктам излагал
ему финансовый проект.
Почти в од но и то же время, как жена ушла от Алексея Александ ровича, с ним
случилось и самое горькое д ля служащего человека событие — прекращение восход ящего
служебного д вижения. Прекращение это совершилось, и все ясно вид ели это, но сам
Алексей Александ рович не сознавал еще того, что карьера его кончена. Столкновение ли
со Стремовым, несчастье ли с женой, или просто то, что Алексей Александ рович д ошел
д о пред ела, который ему был пред назначен, но д ля всех в нынешнем год у стало очевид но,
что служебное поприще его кончено. Он еще занимал важное место, он был членом
многих комиссий и комитетов; но он был человеком, который весь вышел и от которого
ничего более не жд ут. Что бы он ни говорил, что бы ни пред лагал, его слушали так, как
буд то то, что он пред лагает, д авно уже известно и есть то самое, что не нужно.
Но Алексей Александ рович не чувствовал этого и, напротив того, буд учи устранен от
прямого участия в правительственной д еятельности, яснее чем прежд е вид ел теперь
нед остатки и ошибки в д еятельности д ругих и считал своим д олгом указывать на
сред ства к исправлению их. Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою
первую записку о новом суд е из бесчисленного ряд а никому не нужных записок по всем
отраслям управления, которые было сужд ено написать ему.
Алексей Александ рович не только не замечал своего безнад ежного положения в
служебном мире и не только не огорчался им, но больше чем когд а-нибуд ь был д оволен
своею д еятельностью.
«Женатый заботится о мирском, как угод ить жене, неженатый заботится о господ нем,
как угод ить господ у», — говорит апостол Павел, и Алексей Александ рович, во всех д елах
руковод ившийся теперь писанием, часто вспоминал этот текст. Ему казалось, что с тех
пор, как он остался без жены, он этими самыми проектами более служил господ у, чем
прежд е.
Очевид ное нетерпение члена Совета, желавшего уйти от него, не смущало Алексея
Александ ровича; он перестал излагать, только когд а член, воспользовавшись проход ом
лица царской фамилии, ускользнул от него.
Оставшись од ин, Алексей Александ рович опустил голову, собирая мысли, потом
рассеянно оглянулся и пошел к д вери, у которой над еялся встретить графиню Лид ию
Ивановну.
«И как они все сильны и зд оровы физически, — под умал Алексей Александ рович,
гляд я на могучего с расчесанными д ушистыми бакенбард ами камергера и на красную шею
затянутого в мунд ире князя, мимо которых ему над о было пройти. — Справед ливо
сказано, что все в мире есть зло», — под умал он, косясь еще раз на икры камергера.
Неторопливо перед вигая ногами, Алексей Александ рович с обычным вид ом усталости
и д остоинства поклонился этим господ ам, говорившим о нем, и, гляд я в д верь, отыскивал
глазами графиню Лид ию Ивановну.

— А! Алексей Александ рович! — сказал старичок, злобно блестя глазами, в то время
как Каренин поравнялся с ним и холод ным жестом склонил голову. — Я вас еще не
позд равил, — сказал он, указывая на его новополученную ленту.
— Благод арю вас, — отвечал Алексей Александ рович. — Какой нынче прекрасный
д ень, — прибавил он, по своей привычке особенно налегая на слове «прекрасный».
Что они смеялись над ним, он знал это, но он и не жд ал от них ничего, кроме
вражд ебности; он уже привык к этому.
Увид ав возд ымающиеся из корсета желтые плечи графини Лид ии Ивановны,
вышед шей в д верь, и зовущие к себе прекрасные зад умчивые глаза ее, Алексей
Александ рович улыбнулся, открыв неувяд ающие белые зубы, и под ошел к ней.
Туалет Лид ии Ивановны стоил ей большого труд а, как и все ее туалеты в это
послед нее время. Цель ее туалета была теперь совсем обратная той, которую она
преслед овала трид цать лет тому назад . Тогд а ей хотелось украсить себя чем-нибуд ь, и
чем больше, тем лучше. Теперь, напротив, она обязательно была так несоответственно
год ам и фигуре разукрашена, что заботилась лишь о том, чтобы противоположность этих
украшений с ее наружностью была не слишком ужасна. И в отношении Алексея
Александ ровича она д остигала этого и казалась ему привлекательною. Для него она была
ед инственным островом не только д оброго к нему расположения, но любви сред и моря
вражд ебности и насмешки, которое окружало его.
Проход я сквозь строй насмешливых взгляд ов, он естественно тянулся к ее
влюбленному взгляд у, как растение к свету.
— Позд равляю вас, — сказала она ему, указывая глазами на ленту.
Сд ерживая улыбку уд овольствия, он пожал плечами, закрыв глаза, как бы говоря, что
это не может рад овать его. Графиня Лид ия Ивановна знала хорошо, что это од на из его
главных рад остей, хотя он никогд а и не признается в этом.
— Что наш ангел? — сказала графиня Лид ия Ивановна, под разумевая Сережу.
— Не могу сказать, чтоб я был вполне д оволен им, — под нимая брови и открывая
глаза, сказал Алексей Александ рович. — И Ситников не д оволен им. (Ситников был
пед агог, которому было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам, есть в
нем какая-то холод ность к тем самым главным вопросам, которые д олжны трогать д ушу
всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей
Александ рович по ед инственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу, —
воспитанию сына.
Когд а Алексей Александ рович с помощью Лид ии Ивановны вновь вернулся к жизни и
д еятельности, он почувствовал своею обязанностью заняться воспитанием оставшегося
на его руках сына. Никогд а прежд е не занимавшись вопросами воспитания, Алексей
Александ рович посвятил несколько времени на теоретическое изучение пред мета. И
прочтя несколько книг антропологии, пед агогики и д ид актики, Алексей Александ рович
составил себе план воспитания и, пригласив лучшего петербургского пед агога д ля
руковод ства, приступил к д елу. И д ело это постоянно занимало его.
— Да, но серд це? Я вижу в нем серд це отца, и с таким серд цем ребенок не может быть
д урен, — сказала графиня Лид ия Ивановна с восторгом.
— Да, может быть… Что д о меня, то я исполняю свой д олг. Это все, что я могу сд елать.
— Вы приед ете ко мне, — сказала графиня Лид ия Ивановна, помолчав, — нам над о
поговорить о грустном д ля вас д еле. Я все бы д ала, чтоб избавить вас от некоторых
воспоминаний, но д ругие не так д умают. Я получила от нее письмо. Она зд есь, в
Петербурге.

Алексей Александ рович взд рогнул при упоминании о жене, но тотчас же на лице его
установилась та мертвая непод вижность, которая выражала совершенную беспомощность
в этом д еле.
— Я жд ал этого, — сказал он.
Графиня Лид ия Ивановна посмотрела на него восторженно, и слезы восхищения пред
величием его д уши выступили на ее глаза.
XXV
Когд а Алексей Александ рович вошел в маленький, уставленный старинным фарфором
и увешанный портретами, уютный кабинет графини Лид ии Ивановны, самой хозяйки еще
не было. Она переод евалась.
На круглом столе была накрыта скатерть и стоял китайский прибор и серебряный
спиртовой чайник. Алексей Александ рович рассеянно оглянул бесчисленные знакомые
портреты, украшавшие кабинет, и, присев к столу, раскрыл лежавшее на нем Евангелие.
Шум шелкового платья графини развлек его.
— Ну вот, теперь мы сяд ем спокойно, — сказала графиня Лид ия Ивановна, с
взволнованною улыбкой поспешно пролезая межд у столом и д иваном, — и поговорим за
нашим чаем.
После нескольких слов приготовления графиня Лид ия Ивановна, тяжело д ыша и
краснея, перед ала в руки Алексея Александ ровича полученное ею письмо.
Прочтя письмо, он д олго молчал.
— Я не полагаю, чтоб я имел право отказать ей, — сказал он робко, под няв глаза.
— Друг мой! Вы ни в ком не вид ите зла!
— Я, напротив, вижу, что все есть зло. Но справед ливо ли это?.
В лице его была нерешительность и искание совета, под д ержки и руковод ства в д еле,
д ля него непонятном.
— Нет, — перебила его графиня Лид ия Ивановна. — Есть пред ел всему. Я понимаю
безнравственность, — не совсем искренно сказала она, так как она никогд а не могла
понять того, что привод ит женщин к безнравственности, — но я не понимаю жестокости,
к кому же? к вам! Как оставаться в том город е, гд е вы? Нет, век живи, век учись. И я учусь
понимать вашу высоту и ее низость.
— А кто бросит камень? — сказал Алексей Александ рович, очевид но д овольный своей
ролью. — Я все простил и потому не могу лишать ее того, что есть потребность любви
д ля нее — любви к сыну…
— Но любовь ли это, д руг мой? Искренно ли это? Положим, вы простили, вы
прощаете…. но имеем ли мы право д ействовать на д ушу этого ангела? Он считает ее
умершею. Он молится за нее и просит бога простить ее грехи…. И так лучше. А тут что он
буд ет д умать?
— Я не д умал об этом, — сказал Алексей Александ рович, очевид но соглашаясь.
Графиня Лид ия Ивановна закрыла лицо руками и помолчала. Она молилась.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, —
то я не советую вам д елать этого. Разве я не вижу, как вы страд аете, как это раскрыло ваши
раны? Но, положим, вы, как всегд а, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К
новым страд аниям с вашей стороны, к мучениям д ля ребенка? Если в ней осталось что-
нибуд ь человеческое, она сама не д олжна желать этого. Нет, я, не колеблясь, не советую,
и, если вы разрешите мне, я напишу к ней.

И Алексей Александ рович согласился, и графиня Лид ия Ивановна написала след ующее
французское письмо:
«Милостивая госуд арыня.
Воспоминание о вас д ля вашего сына может повести к вопросам с его стороны, на
которые нельзя отвечать, не вложив в д ушу ребенка д уха осужд ения к тому, что д олжно
быть д ля него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в д ухе христианской
любви. Прошу всевышнего о милосерд ии к вам.
Графиня Лид ия».
Письмо это д остигло той затаенной цели, которую графиня Лид ия Ивановна скрывала
от самой себя. Оно д о глубины д уши оскорбило Анну.
С своей стороны Алексей Александ рович, вернувшись от Лид ии Ивановны д омой, не
мог в этот д ень пред аться своим обычным занятиям и найти то д ушевное спокойствие
верующего и спасенного человека, которое он чувствовал прежд е.
Воспоминание о жене, которая так много была виновата пред ним и пред которою он
был так свят, как справед ливо говорила ему графиня Лид ия Ивановна, не д олжно было бы
смущать его; но он не был спокоен: — он не мог понимать книги, которую он читал, не
мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках,
которые он, как ему теперь казалось, сд елал относительно ее. Воспоминание о том,как он
принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности, что он
требовал от нее только внешнего приличия, а не вызвал на д уэль), как раскаяние, мучало
его. Также мучало его воспоминание о письме, которое он написал ей; в особенности его
прощение, никому не нужное, и его заботы о чужом ребенке жгли его серд це стыд ом и
раскаянием.
И точно такое же чувство стыд а и раскаяния он испытывал теперь, перебирая все свое
прошед шее с нею и вспоминая неловкие слова, которыми он после д олгих колебаний
сд елал ей пред ложение.
«Но в чем же я виноват?» — говорил он себе. И этот вопрос всегд а вызывал в нем
д ругой вопрос — о том, иначе ли чувствуют, иначе ли любят, иначе ли женятся эти д ругие
люд и, эти Вронские, Облонские… эти камергеры с толстыми икрами. И ему пред ставлялся
целый ряд этих сочных, сильных, не сомневающихся люд ей, которые невольно всегд а и
везд е обращали на себя его любопытное внимание. Он отгонял от себя эти мысли, он
старался убежд ать себя, что он живет не д ля зд ешней, временной жизни, а д ля вечной, что
в д уше его наход ится мир и любовь. Но то, что он в этой временной, ничтожной жизни
сд елал, как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало его так, как буд то и не
было того вечного спасения, в которое он верил. Но искушение это прод олжалось
нед олго, и скоро опять в д уше Алексея Александ ровича восстановилось то спокойствие и
та высота, благод аря которым он мог забывать о том, чего не хотел помнить.
XXVI
— Ну что, Капитоныч? — сказал Сережа, румяный и веселый возвратившись с гулянья
накануне д ня своего рожд ения и отд авая свою сборчатую под д евку высокому,
улыбающемуся на маленького человека с высоты своего роста, старому швейцару. — Что,
был сегод ня под вязанный чиновник? Принял папа?
— Приняли. Только правитель вышли, я и д оложил, — весело под мигнув, сказал
швейцар. — Пожалуйте, я сниму.
— Сережа! — сказал славянин-гувернер, остановясь в д верях, вед ших во внутренние

комнаты. — Сами снимите.
Но Сережа, хотя и слышал слабый голос гувернера, не обратил на него внимания. Он
стоял, д ержась рукой за перевязь швейцара, и смотрел ему в лицо.
— Что ж, и сд елал д ля него папа, что над о?
Швейцар утверд ительно кивнул головой.
Под вязанный чиновник, ход ивший уже семь раз о чем-то просить Алексея
Александ ровича, интересовал и Сережу и швейцара. Сережа застал его раз в сенях и
слышал, как он жалостно просил швейцара д оложить о себе, говоря, что ему с д етьми
умирать приход ится.
С тех пор Сережа, д ругой раз встретив чиновника в сенях, заинтересовался им.
— Что ж, очень рад был? — спрашивал он.
— Как же не рад ! Чуть не прыгает пошел отсюд а.
— А что-нибуд ь принесли? — спросил Сережа, помолчав.
— Ну, суд арь, — покачивая головой, шепотом сказал швейцар, — есть от графини.
Сережа тотчас понял, что то, о чем говорил швейцар, был под арок от графини Лид ии
Ивановны к его рожд енью.
— Что ты говоришь? Гд е?
— К папе Корней внес. Должно, хороша штучка!
— Как велико? Этак буд ет?
— Поменьше, д а хороша.
— Книжка?
— Нет, штука. Ид ите, ид ите, Василий Лукич зовет, — сказал швейцар, слыша
приближавшиеся шаги гувернера и осторожно расправляя ручку в д о половины снятой
перчатке, д ержавшую его за перевязь, и, под мигивая, показывал головой на Вунича.
— Василий Лукич, сию минуточку! — отвечал Сережа с тою веселою и любящею
улыбкой, которая всегд а побежд ала исполнительного Василия Лукича.
Сереже было слишком весело, слишком все было счастливо, чтоб он мог не
под елиться со своим д ругом швейцаром еще семейною рад остью, про которую он узнал
на гулянье в Летнем сад у от племянницы графини Лид ии Ивановны. Рад ость эта особенно
важна казалась ему по совпад ению с рад остью чиновника и своей рад остью о том, что
принесли игрушки. Сереже казалось, что нынче такой д ень, в который все д олжны быть
рад ы и веселы.
— Ты знаешь, папа получил Александ ра Невского?
— Как не знать! Уж приезжали позд равлять.
— Что ж, он рад ?
— Как царской милости не рад оваться! Значит, заслужил, — сказал швейцар строго и
серьезно.
Сережа зад умался, вгляд ываясь в изученное д о малейших под робностей лицо
швейцара, в особенности в под бород ок, висевший межд у сед ыми бакенбард ами, который
никто не вид ал, кроме Сережи, смотревшего на него всегд а не иначе, как снизу.
— Ну, а твоя д очь д авно была у тебя?
Дочь швейцара была балетная танцовщица.
— Когд а же ход ить по буд ням? У них тоже ученье. И вам ученье, суд арь, ид ите.
Прид я в комнату, Сережа, вместо того чтобы сесть за уроки, рассказал учителю свое
пред положение о том, что то, что принесли, д олжно быть машина. — Как вы д умаете? —
спросил он.
Но Василий Лукич д умал только о том, что над о учить урок грамматики д ля учителя,

который прид ет в д ва часа.
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вд руг, уже сид я за
рабочим столом и д ержа в руках книгу, — что больше Александ ра Невского? Вы знаете,
папа получил Александ ра Невского?
Василий Лукич отвечал, что больше Александ ра Невского есть Влад имир.
— А выше?
— А выше всего Анд рей Первозванный.
— А выше еще Анд рея?
— Я не знаю.
— Как, и вы не знаете? — и Сережа, облокотившись на руки, углубился в размышления.
Размышления его были самые сложные и разнообразные. Он соображал о том, как отец
его получит вд руг и Влад имира и Анд рея, и как он вслед ствие этого нынче на уроке буд ет
горазд о д обрее, и как он сам, когд а буд ет большой, получит все орд ена и то, что
выд умают выше Анд рея. Только что выд умают, а он заслужит. Они еще выше выд умают, а
он сейчас и заслужит.
В таких размышлениях прошло время, и, когд а учитель пришел, урок об
обстоятельствах времени и места и образа д ействия был не готов, и учитель был не
только нед оволен, но и огорчен. Это огорчение учителя тронуло Сережу. Он чувствовал
себя невиноватым за то, что не выучил урока; но как бы он ни старался, он решительно не
мог этого сд елать: — покуд а учитель толковал ему, он верил и как буд то понимал, но как
только он оставался од ин, он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и
такое понятное слово «вд руг» есть обстоятельство образа д ействия. Но все-таки ему
жалко было то, что он огорчил учителя, и хотелось утешить его.
Он выбрал минуту, когд а учитель молча смотрел в книгу.
— Михаил Иваныч, когд а бывают ваши именины? — спросил он вд руг.
— Вы бы лучше д умали о своей работе, а именины никакого значения не имеют д ля
разумного существа. Такой же д ень, как и д ругие, в которые над о работать.
Сережа внимательно посмотрел на учителя, на его ред кую бород ку, на очки, которые
спустились ниже зарубки, бывшей на носу, и зад умался так, что уже ничего не слыхал из
того, что ему объяснял учитель. Он понимал, что учитель не д умает того, что говорит, он
это чувствовал по тону, которым это было сказано. «Но д ля чего они все сговорились это
говорить все од ним манером, все самое скучное и ненужное? Зачем он отталкивает меня
от себя, за что он не любит меня?» — спрашивал он себя с грустью и не мог прид умать
ответа.
XXVII
После учителя был урок отца. Пока отец не приход ил, Сережа сел к столу, играя
ножичком, и стал д умать. В числе любимых занятий Сережи было отыскивание своей
матери во время гулянья. Он не верил в смерть вообще и в особенности в ее смерть,
несмотря на то, что Лид ия Ивановна сказала ему и отец под тверд ил это, и потому и после
того, как ему сказали, что она умерла, он во время гулянья отыскивал ее. Всякая женщина
полная, грациозная, с темными волосами, была его мать. При вид е такой женщины в д уше
его под нималось чувство нежности, такое, что он зад ыхался, и слезы выступали на глаза. И
он вот-вот жд ал, что она под ойд ет к нему, под нимет вуаль. Все лицо ее буд ет вид но, она
улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет
счастливо, как он раз вечером лег ей в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее

белую с кольцами руку. Потом, когд а он узнал случайно от няни, что мать его не умерла, и
отец с Лид ией Ивановной объяснили ему, что она умерла д ля него, потому что она
нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому что любил ее), он точно так же
отыскивал и жд ал ее. Нынче в Летнем сад у была од на д ама в лиловом вуале, за которой он
с замиранием серд ца, ожид ая, что это она, след ил, в то время как она под ход ила к ним по
д орожке. Дама эта не д ошла д о них и куд а-то скрылась. Нынче сильнее, чем когд а-нибуд ь,
Сережа чувствовал приливы любви к ней и теперь, забывшись, ожид ая отца, изрезал весь
край стола ножичком, блестящими глазами гляд я пред собой и д умая о ней.
— Папа ид ет! — развлек его Василий Лукич.
Сережа вскочил, под ошел к отцу и, поцеловав его руку, погляд ел на него внимательно,
отыскивая признаков рад ости в получении Александ ра Невского.
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александ рович, сад ясь на свое кресло,
прид вигая к себе книгу Ветхого завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей
Александ рович не раз говорил Сереже, что всякий христианин д олжен тверд о знать
священную историю, он сам в Ветхом завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил
это.
— Да, очень весело было, папа, — сказал Сережа, сад ясь боком на стуле и качая его, что
было запрещено. — Я вид ел Над еньку (Над енька была воспитывавшаяся у Лид ии
Ивановны ее племянница). Она мне сказала, что вам д али звезд у новую. Вы рад ы, папа?
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александ рович. — А во-
вторых, д орога не наград а, а труд . И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты
буд ешь труд иться, учиться д ля того, чтобы получить наград у, то труд тебе покажется
тяжел; но когд а ты труд ишься, — говорил Алексей Александ рович, вспоминая, как он
под д ерживал себя сознанием д олга при скучном труд е нынешнего утра, состоявшем в
под писании ста восемнад цати бумаг, — любя труд , ты в нем найд ешь д ля себя наград у.
Блестящие нежностью и весельем глаза Сережи потухли и опустились под взгляд ом
отца. Это был тот самый д авно знакомый тон, с которым отец всегд а относился к нему и к
которому Сережа научился уже под д елываться. Отец всегд а говорил с ним — так
чувствовал Сережа, — как буд то он обращался к какому-то воображаемому им мальчику,
од ному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Сережу.
И Сережа всегд а с отцом старался притвориться этим самым книжным мальчиком.
— Ты понимаешь это, я над еюсь? — сказал отец.
— Да, папа, — отвечал Сережа, притворяясь воображаемым мальчиком.
Урок состоял в выучиванье наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении
начала Ветхого завета. Стихи из Евангелия Сережа знал поряд очно, но в ту минуту как он
говорил их, он загляд елся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он
запутался и конец од ного стиха на од инаковом слове переставил к началу д ругого. Для
Алексея Александ ровича было очевид но, что он не понимал того, что говорил, и это
разд ражило его.
Он нахмурился и начал объяснять то, что Сережа уже много раз слышал и никогд а не
мог запомнить, потому что слишком ясно понимал — врод е того, что «вд руг» есть
обстоятельство образа д ействия. Сережа испуганным взгляд ом смотрел на отца и д умал
только об од ном: — заставит или нет отец повторить то, что он сказал, как это иногд а
бывало. И эта мысль так пугала Сережу, что он уже ничего не понимал. Но отец не
заставил повторить и перешел к уроку из Ветхого завета. Сережа рассказал хорошо самые
события, но, когд а над о было отвечать на вопросы о том, что прообразовали некоторые
события, он ничего не знал, несмотря на то, что был уже наказан за этот урок. Место же,

гд е он уже ничего не мог сказать и мялся, и резал стол, и качался на стуле, было то, гд е
ему над о было сказать о д опотопных патриархах. Из них он никого не знал, кроме Еноха,
взятого живым на небо. Прежд е он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности
потому, что Енох был любимое его лицо изо всего Ветхого завета, и ко взятию Еноха
живым на небо в голове его привязывался целый д линный ход мысли, которому он и
пред ался теперь, остановившимися глазами гляд я на цепочку часов отца и д о половины
застегнутую пуговицу жилета.
В смерть, про которую ему так часто говорили, Сережа не верил совершенно. Он не
верил в то, что любимые им люд и могут умереть, и в особенности в то, что он сам умрет.
Это было д ля него совершенно невозможно и непонятно. Но ему говорили, что все умрут;
он спрашивал д аже люд ей, которым верил, и те под твержд али это; няня тоже говорила,
хотя и неохотно. Но Енох не умер, стало быть не все умирают. «И почему же и всякий не
может так же заслужить пред богом и быть взят живым на небо?» — д умал Сережа.
Дурные, то есть те, которых Сережа не любил, — те могли умереть, но хорошие все могут
быть как Енох.
— Ну, так какие же патриархи?
— Енох, Енос.
— Да уж это ты говорил. Дурно, Сережа, очень д урно. Если ты не стараешься узнать
того, что нужнее всего д ля христианина, — сказал отец, вставая, — то что же может
занимать тебя? Я нед оволен тобой, и Петр Игнатьич (это был главный пед агог) нед оволен
тобой… Я д олжен наказать тебя.
Отец и пед агог были оба нед овольны Сережей, и д ействительно он учился очень
д урно. Но никак нельзя было сказать, чтоб он был неспособный мальчик. Напротив, он
был много способнее тех мальчиков, которых пед агог ставил в пример Сереже. С точки
зрения отца, он не хотел учиться тому, чему его учили. В сущности же он не мог этому
учиться. Он не мог потому, что в д уше его были требования, более д ля него обязательные,
чем те, которые заявляли отец и пед агог. Эти требования были в противоречии, и он
прямо боролся с своими воспитателями.
Ему было д евять лет, он был ребенок; но д ушу свою он знал, она была д орога ему, он
берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою д ушу.
Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а д уша его была переполнена
жажд ой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Над еньки, у Василия Лукича, а не у
учителей. Та вод а, которую отец и пед агог жд али на свои колеса, д авно уже просочилась и
работала в д ругом месте.
Отец наказал Сережу, не пустив его к Над еньке, племяннице Лид ии Ивановны; но это
наказание оказалось к счастию д ля Сережи. Василий Лукич был в д ухе и показал ему, как
д елать ветряные мельницы. Целый вечер прошел за работой и мечтами о том, как можно
сд елать такую мельницу, чтобы на ней вертеться: — схватиться руками за крылья или
привязать себя — и вертеться. О матери Сережа не д умал весь вечер, но, уложившись в
постель, он вд руг вспомнил о ней и помолился своими словами о том, чтобы мать его
завтра, к его рожд ению, перестала скрываться и пришла к нему.
— Василий Лукич, знаете, о чем я лишнее, не в счет, помолился?
— Чтоб учиться лучше?
— Нет.
— Игрушки?
— Нет. Не угад аете. Отличное, но секрет! Когд а сбуд ется, я вам скажу. Не угад али?
— Нет, я не угад аю. Вы скажите, — сказал Василий Лукич, улыбаясь, что с ним ред ко

бывало. — Ну, ложитесь, я тушу свечку.
— А мне без свечки вид нее то, что я вижу и о чем я молился. Вот чуть было не сказал
секрет! — весело засмеявшись, сказал Сережа.
Когд а унесли свечу, Сережа слышал и чувствовал свою мать. Она стояла над ним и
ласкала его любовным взгляд ом. Но явились мельницы, ножик, все смешалось, и он
заснул.
XXVIII
Приехав в Петербург, Вронский с Анной остановились в од ной из лучших гостиниц.
Вронский отд ельно, в нижнем этаже, Анна наверху с ребенком, кормилицей и д евушкой, в
большом отд елении, состоящем из четырех комнат.
В первый же д ень приезд а Вронский поехал к брату. Там он застал приехавшую из
Москвы по д елам мать. Мать и невестка встретили его как обыкновенно; они
расспрашивали его о поезд ке за границу, говорили об общих знакомых, но ни словом не
упомянули о его связи с Анной. Брат же, на д ругой д ень приехав утром к Вронскому, сам
спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с
Карениной как на брак; что он над еется устроить развод и тогд а женится на ней, а д о тех
пор считает ее такою же своею женой, как и всякую д ругую жену, и просит его так
перед ать матери и своей жене.
— Если свет не од обряет этого, то мне все равно, — сказал Вронский, — но если
род ные мои хотят быть в род ственных отношениях со мною, то они д олжны быть в таких
же отношениях с моею женой.
Старший брат, всегд а уважавший сужд ения меньшего, не знал хорошенько, прав ли он,
или нет, д о тех пор, пока свет не решил этого вопроса; сам же, с своей стороны, ничего не
имел против этого и вместе с Алексеем пошел к Анне.
Вронский при брате говорил, как и при всех, Анне вы и обращался с нею как с близкою
знакомой, но было под разумеваемо, что брат знает их отношения, и говорилось о том, что
Анна ед ет в имение Вронского.
Несмотря на всю свою светскую опытность, Вронский, вслед ствие того нового
положения, в котором он наход ился, был в странном заблужд ении. Казалось, ему над о бы
понимать, что свет закрыт д ля него с Анной; но теперь в голове его род ились какие-то
неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе
(он незаметно д ля себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд
общества изменился и что вопрос о том, буд ут ли они приняты в общество, еще не решен.
«Разумеется, — д умал он, — свет прид ворный не примет ее, но люд и близкие могут и
д олжны понять это как след ует».
Можно просид еть несколько часов, под жав ноги в од ном и том же положении, если
знаешь, что ничто не помешает переменить положение; но если человек знает, что он
д олжен сид еть так с под жатыми ногами, то сд елаются суд ороги, ноги буд ут д ергаться и
тискаться в то место, куд а бы он хотел вытянуть их. Это самое испытывал Воинский
относительно света. Хотя он в глубине д уши знал, что свет закрыт д ля них, он пробовал,
не изменится ли теперь свет и не примут ли их. Но он очень скоро заметил, что хотя свет
был открыт д ля него лично, он был закрыт д ля Анны. Как в игре в кошку-мышку, руки,
под нятые д ля него, тотчас же опускались пред Анной.
Од на из первых д ам петербургского света, которую увид ел Вронский, была его кузина
Бетси.

— Наконец! — рад остно встретила она его. — А Анна? Как я рад а! Гд е вы
остановились? Я воображаю, как после вашего прелестного путешествия вам ужасен наш
Петербург; я воображаю ваш мед овый месяц в Риме. Что развод ? Всь это сд елали?
Вронский заметил, что восхищение Бетси уменьшилось, когд а она узнала, что развод а
еще не было.
— В меня кинут камень, я знаю, — сказала она, — но я приед у к Анне; д а, я
непременно приед у. Вы не д олго пробуд ете зд есь?
И д ействительно, она в тот же д ень приехала к Анне; но тон ее был уже совсем не тот,
как прежд е. Она, очевид но, горд илась своею смелостью и желала, чтоб Анна оценила
верность ее д ружбы. Она пробыла не более д есяти минут, разговаривая о светских
новостях, и при отъезд е сказала:
— Вы мне не сказали, когд а развод . Положим, я забросила свой чепец через мельницу,
но д ругие под нятые воротники буд ут вас бить холод ом, пока вы не женитесь. И это так
просто теперь. Ca se fait. Так вы в пятницу ед ете? Жалко, что мы больше не увид имся.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему над о жд ать от света; но он сд елал
еще попытку в своем семействе. На мать свою он не над еялся. Он знал, что мать, так
восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней
за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие
над ежд ы на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и
решительностью поед ет к Анне и примет ее.
На д ругой же д ень по своем приезд е Вронский поехал к ней и, застав од ну, прямо
высказал свое желание.
— Ты знаешь, Алексей, — сказала она, выслушав его, — как я люблю тебя и как готова
все д ля тебя сд елать, но я молчала, потому что знала, что не могу тебе и Анне Аркад ьевне
быть полезною, — сказала она, особенно старательно выговорив «Анна Аркад ьевна». — Не
д умай, пожалуйста, чтобы я осужд ала. Никогд а; может быть, я на ее месте сд елала бы то
же самое. Я не вхожу и не могу вход ить в под робности, — говорила она, робко взгляд ывая
на его мрачное лицо. — Но над о называть вещи по имени. Ты хочешь, чтобы я поехала к
ней,принимала бы ее и тем реабилитировала бы ее в обществе; но ты пойми, что я не могу
этого сд елать. У меня д очери растут, и я д олжна жить в свете д ля мужа. Ну, я приед у к
Анне Аркад ьевне; она поймет, что я не могу ее звать к себе или д олжна это сд елать так,
чтобы она не встретила тех, кто смотрит иначе: — это ее же оскорбит. Я не могу под нять
ее…
— Да я не считаю, чтоб она упала более, чем сотни женщин, которых вы принимаете!
— еще мрачнее перебил ее Вронский и молча встал, поняв, что решение невестки
неизменно.
— Алексей! Не серд ись на меня. Пожалуйста, пойми, что я не виновата, — заговорила
Варя, с робкою улыбкой гляд я на него.
— Я не сержусь на тебя, — сказал он так же мрачно, — но мне больно вд войне. Мне
больно еще то, что это разрывает нашу д ружбу. Положим, не разрывает, но ослабляет. Ты
понимаешь, что и д ля меня это не может быть иначе.
И с этим он вышел от нее.
Вронский понял, что д альнейшие попытки тщетны и что над о пробыть в Петербурге
эти несколько д ней, как в чужом город е, избегая всяких сношений с прежним светом,
чтобы не под вергаться неприятностям и оскорблениям, которые были так мучительны
д ля него. Од на из главных неприятностей положения в Петербурге была та, что Алексей
Александ рович и его имя, казалось, были везд е. Нельзя было ни о чем начать говорить,

чтобы разговор не свернулся на Алексея Александ ровича; никуд а нельзя было поехать,
чтобы не встретить его. Так по крайней мере казалось Вронскому, как кажется человеку с
больным пальцем, что он, как нарочно, обо все зад евает этим самым больным пальцем.
Пребывание в Петербурге казалось Вронскому еще тем тяжелее, что все это время он
вид ел в Анне какое-то новое, непонятное д ля него настроение. То она была как буд то
влюблена в него, то она становилась холод на, разд ражительна и непроницаема. Она чем-
то мучалась и что-то скрывала от него и как буд то не замечала тех оскорблений, которые
отравляли его жизнь и д ля нее, с ее тонкостью понимания, д олжны были быть еще
мучительнее.
XXIX
Од на из целей поезд ки в Россию д ля Анны было свид ание с сыном. С того д ня, как она
выехала из Италии, мысль об этом свид ании не переставала волновать ее. И чем ближе она
под ъезжала к Петербургу, тем рад ость и значительность этого свид ания пред ставлялись
ей больше и больше. Она и не зад авала себе вопроса о том, как устроить это свид ание. Ей
казалось натурально и просто вид еть сына, когд а она буд ет в од ном с ним город е; но по
приезд е в Петербург ей вд руг пред ставилось ясно ее теперешнее положение в обществе, и
она поняла, что устроить свид ание было труд но.
Она уж д ва д ня жила в Петербурге. Мысль о сыне ни на минуту не покид ала ее, но она
еще не вид ала сына. Поехать прямо в д ом, гд е можно было встретиться с Алексеем
Александ ровичем, она чувствовала, что не имела права. Ее могли не пустить и оскорбить.
Писать и вход ить в сношения с мужем ей было мучительно и под умать: — она могла быть
спокойна, только когд а не д умала о муже. Увид ать сына на гулянье, узнав, куд а и когд а он
выход ит, ей было мало: — она так готовилась к этому свид анию, ей столько нужно было
сказать ему, ей так хотелось обнимать, целовать его. Старая няня Сережи могла помочь ей
и научить ее. Но няня уже не наход илась в д оме Алексея Александ ровича. В этих
колебаниях и в разыскиваньях няни прошло д ва д ня.
Узнав о близких отношениях Алексея Александ ровича к графине Лид ии Ивановне,
Анна на третий д ень решилась написать ей стоившее ей большого труд а письмо, в
котором она умышленно говорила, что разрешение вид еть сына д олжно зависеть от
великод ушия мужа. Она знала, что, если письмо покажут мужу, он, прод олжая свою роль
великод ушия, не откажет ей.
Комиссионер, носивший письмо, перед ал ей самый жестокий и неожид анный ею
ответ, что ответа не буд ет. Она никогд а не чувствовала себя столь униженною, как в ту
минуту, когд а, призвав комиссионера, услышала от него под робный рассказ о том, как он
д ожид ался и как потом ему сказали: — «Ответа никакого не буд ет». Анна чувствовала
себя униженною, оскорбленною, но она вид ела, что с своей точки зрения графиня Лид ия
Ивановна права. Горе ее было тем сильнее, что оно было од иноко. Она не могла и не
хотела под елиться им с Вронским. Она знала, что д ля него, несмотря на то, что он
былглавною причиной ее несчастья, вопрос о свид ании ее с сыном покажется самою
неважною вещью. Она знала, что никогд а он не буд ет в силах понять всей глубины ее
страд анья; она знала, что за его холод ный тон при упоминании об этом она возненавид ит
его. И она боялась этого больше всего на свете и потому скрывала от него все, что
касалось сына.
Просид ев д ома целый д ень, она прид умывала сред ства д ля свид анья с сыном и
остановилась на решении написать мужу. Она уже сочиняла это письмо, когд а ей

принесли письмо Лид ии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но
письмо, все то, что она прочла межд у его строками, так разд ражило ее, так ей
возмутительна показалась эта злоба в сравнении с ее страстною законною нежностью к
сыну, что она возмутилась против д ругих и перестала обвинять себя.
«Эта холод ность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только
оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый д ень рожд енья
Сережи, она поед ет прямо в д ом мужа, под купит люд ей, буд ет обманывать, но во что бы
ни стало увид ит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили
несчастного ребенка.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обд умала план д ействий. Она
приед ет рано утром, в восемь часов, когд а Алексей Александ рович еще, верно, не вставал.
Она буд ет иметь в руках д еньги, которые д аст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили
ее, и, не под нимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала позд равить и
что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов,
которые она скажет сыну. Сколько она ни д умала об этом, она ничего не могла прид умать.
На д ругой д ень, в восемь часов утра, Анна вышла од на из извозчичьей кареты и
позвонила у большого под ъезд а своего бывшего д ома.
— Под и посмотри, чего над о. Какая-то барыня, — сказал Капитоныч, еще не од етый, в
пальто и калошах, выглянув в окно на д аму, покрытую вуалем, стоявшую у самой д вери.
Помощник швейцара, незнакомый Анне молод ой малый, только что отворил ей д верь,
как она уже вошла в нее и, вынув из муфты трехрублевую бумажку, поспешно сунула ему в
руку.
— Сережа… Сергей Алексеич, — проговорила она и пошла было вперед . Осмотрев
бумажку, помощник швейцара остановил ее у д ругой стеклянной д вери.
— Вам кого над о? — спросил он.
Она не слышала его слов и ничего не отвечала.
Заметив замешательство неизвестной, сам Капитоныч вышел к ней, пропустил в д вери
и спросил, что ей угод но.
— От князя Скород умова к Сергею Алексеичу, — проговорила она.
— Они не встали еще, — внимательно пригляд ываясь, сказал швейцар.
Анна никак не ожид ала, чтобы та, совершенно не изменившаяся, обстановка перед ней
того д ома, гд е она жила д евять лет, так сильно под ействовала на нее. Од но за д ругим,
воспоминания, рад остные и мучительные, под нялись в ее д уше, и она на мгновенье
забыла, зачем она зд есь.
— Под ожд ать изволите? — сказал Капитоныч, снимая с нее шубку.
Сняв шубку, Капитоныч заглянул ей в лицо, узнал ее и молча низко поклонился ей.
— Пожалуйте, ваше превосход ительство, — сказал он ей.
Она хотела что-то сказать, но голос отказался произнести какие-нибуд ь звуки; с
виноватою мольбой взглянув на старика, она быстрыми легкими шагами пошла на
лестницу. Перегнувшись весь вперед и цепляясь калошами о ступени, Капитоныч бежал за
ней, стараясь перегнать ее.
— Учитель там, может, разд ет. Я д оложу.
Анна прод олжала ид ти по знакомой лестнице, не понимая того, что говорил старик.
— Сюд а, налево пожалуйте. Извините, что нечисто. Они теперь в прежней д иванной,
— отпыхиваясь, говорил швейцар. — Позвольте, повремените, ваше превосход ительство, я
загляну, — говорил он и, обогнав ее, приотворил высокую д верь и скрылся за нею. Анна

остановилась, ожид ая. — Только проснулись, — сказал швейцар, опять выход я из д вери.
И в ту минуту, как швейцар говорил это, Анна услыхала звук д етского зеванья. По
од ному голосу этого зеванья она узнала сына и как живого увид ала его пред собою.
— Пусти, пусти, под и! — заговорила она и вошла в высокую д верь. Направо от д вери
стояла кровать, и на кровати сид ел, под нявшись, мальчик в од ной расстегнуой рубашечке
и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, д оканчивал зевок. В ту минуту, как губы его
сход ились вместе, они сложились в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять
мед ленно и слад ко повалился назад .
— Сережа! — прошептала она, неслышно под ход я к нему.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала все это
послед нее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего
любила его. Теперь он был д аже не таким, как она оставила его; он еще д альше стал от
четырехлетнего, еще вырос и похуд ел. Что это! Как худ о его лицо, как коротки его
волосы! Как д линны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был
он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.
— Сережа! — повторила она над самым ухом ребенка.
Он под нялся опять на локоть, повод ил спутанною головой на обе стороны, как бы
отыскивая что-то, и открыл глаза. Тихо и вопросительно он погляд ел несколько секунд на
непод вижно стоявшую пред ним мать, потом вд руг блаженно улыбнулся и, опять закрыв
слипающиеся глаза, повалился, но не назад , а к ней, к ее рукам.
— Сережа! Мальчик мой милый! — проговорила она, зад ыхаясь и обнимая руками его
пухлое тело.
— Мама! — проговорил он, д вигаясь под ее руками, чтобы разными местами тела
касаться ее рук.
Сонно улыбаясь, все с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от
спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обд авая ее тем милым сонным запахом и
теплотой, которые бывают только у д етей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
— Я знал, — открывая глаза, сказал он. — Нынче мое рожд енье. Я знал, что ты прид ешь.
Я встану сейчас.
И, говоря это, он засыпал.
Анна жад но огляд ывала его; она вид ела, как он вырос и переменился в ее отсутствие.
Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь, ноги, выпроставшиеся из
од еяла, узнавала эти похуд елые щеки, эти обрезанные короткие завитки волос на затылке,
в который она так часто целовала его. Она ощупывала все это и не могла ничего говорить;
слезы д ушили ее.
— О чем же ты плачешь, мама? — сказал он, совершенно проснувшись. — Мама, о чем
ты плачешь? — прокричал он плаксивым голосом.
— Я? не буд у плакать… Я плачу от рад ости. Я так д авно не вид ела тебя. Я не буд у, не
буд у, — сказала она, глотая слезы и отворачиваясь. — Ну, тебе од еваться теперь пора, —
оправившись, прибавила она, помолчав, и, не выпуская его руки, села у его кровати на
стул, на котором было приготовлено платье.
— Как ты од еваешься без меня? Как… — хотела она начать говорить просто и весело,
но не могла и опять отвернулась.
— Я не моюсь холод ною вод ой, папа не велел. А Василия Лукича ты не вид ала? Он
прид ет. А ты села на мое платье! — и Сережа расхохотался.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
— Мама, д ушечка, голубушка! — закричал он, бросаясь опять к ней и обнимая ее. Как

буд то он теперь только, увид ав ее улыбку, ясно понял, что случилось. — Это не над о, —
говорил он, снимая с нее шляпу. И, как буд то вновь увид ав ее без шляпы, он опять
бросился целовать ее.
— Но что же ты д умал обо мне? Ты не д умал, что я умерла?
— Никогд а не верил.
— Не верил, д руг мой?
— Я знал, я знал! — повторял он свою любимую фразу и, схватив ее руку, которая
ласкала его волосы, стал прижимать ее лад онью к своему рту и целовать ее.
XXX
Василий Лукич межд у тем, не понимавший сначала, кто была эта д ама, и узнав из
разговора, что это была та самая мать, которая бросила мужа и которую он не знал, так как
поступил в д ом уже после нее, был в сомнении, войти ли ему, или нет, или сообщить
Алексею Александ ровичу. Сообразив, наконец, то, что его обязанность состоит в том,
чтобы под нимать Сережу в опред еленный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто
там сид ит, мать или д ругой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он од елся, под ошел
к д вери и отворил ее.
Но ласки матери и сына, звуки их голосов и то, что они говорили, — все это заставило
его изменить намерение. Он покачал головой и, взд охнув, затворил д верь. «Под ожд у еще
д есять минут», — сказал он себе, откашливаясь и утирая слезы.
Межд у прислугой д ома в это же время происход ило сильное волнение. Все узнали, что
приехала барыня, и что Капитоныч пустил ее, и что она теперь в д етской, а межд у тем
барин всегд а в д евятом часу сам заход ит в д етскую, и все понимали, что встреча супругов
невозможна и что над о помешать ей. Корней, камерд инер, войд я в швейцарскую,
спрашивал, кто и как пропустил ее, и, узнав, что Капитоныч принял и провод ил ее,
выговаривал старику. Швейцар упорно молчал, но когд а Корней сказал ему, что за это его
согнать след ует, Капитоныч под скочил к нему и, замахав руками пред лицом Корнея,
заговорил:
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил, кроме милости ничего не вид ал, д а ты
бы пошел теперь д а и сказал: — пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь!
Так-то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать д а енотовые шубы таскать!
— Солд ат! — презрительно сказал Корней и повернулся ко вход ившей няне. — Вот
суд ите, Марья Ефимовна: — впустил, никому не сказал, — обратился к ней Корней. —
Алексей Александ рович сейчас выйд ут, пойд ут в д етскую.
— Дела, д ела! — говорила няня. — Вы бы, Корней Васильевич, как-нибуд ь зад ержали
его, барина-то, а я побегу, как-нибуд ь ее увед у. Дела, д ела!
Когд а няня вошла в д етскую, Сережа рассказывал матери о том, как они упали вместе с
Над енькой, покатившись с горы, и три раза перекувырнулись. Она слушала звуки его
голоса, вид ела его лицо и игру выражения, ощущала его руку, но не понимала того, что он
говорил. Над о было уход ить, над о было оставить его, — только од но это и д умала и
чувствовала она. Она слышала и шаги Василия Лукича, под ход ившего к д вери и
кашлявшего, слышала и шаги под ход ившей няни; но сид ела, как окаменелая, не в силах
ни начать говорить, ни встать.
— Барыня, голубушка! — заговорила няня, под ход я к Анне и целуя ее руки и плечи. —
Вот бог привел рад ость нашему новорожд енному. Ничего-то вы не переменились.
— Ах, няня, милая, я не знала, что вы в д оме, — на минуту очнувшись, сказала Анна.

— Я не живу, я с д очерью живу, я позд равить пришла, Анна Аркад ьевна, голубушка!
Няня вд руг заплакала и опять стала целовать ее руку.
Сережа, сияя глазами и улыбкой и д ержась од ною рукой за мать, д ругою за няню,
топотал по ковру жирными голыми ножками. Нежность любимой няни к матери
привод ила его в восхищенье.
— Мама! Она часто ход ит ко мне,и когд а прид ет… — начал было он, но остановился,
заметив, что няня шепотом что-то сказала матери и что на лице матери выразились испуг
и что-то похожее на стыд , что так не шло к матери.
Она под ошла к нему.
— Милый мой! — сказала она.
Она не могла сказать прощай, но выражение ее лица сказало это, и он понял. — Милый,
милый Кутик! — проговорила она имя, которым звала его маленьким, — ты не забуд ешь
меня? Ты… — но больше она не могла говорить.
Сколько потом она прид умывала слов, которые она могла сказать ему! А теперь она
ничего не умела и не могла сказать. Но Сережа понял все, что она хотела сказать ему. Он
понял, что она была несчастлива и любила его. Он понял д аже то, что шепотом говорила
няня. Он слышал слова: — «Всегд а в д евятом часу», и он понял, что это говорилось про
отца и что матери с отцом нельзя встречаться. Это он понимал, но од ного он не мог
понять: — почему на ее лице показались испуг и стыд ?.. Она не виновата, а боится его и
стыд ится чего-то. Он хотел сд елать вопрос, который разъяснил бы ему это сомнение, но
не смел этого сд елать: — он вид ел, что она страд ает, и ему было жаль ее. Он молча
прижался к ней и шепотом сказал:
— Еще не уход и. Он не скоро прид ет.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он д умает, что говорит, и в
испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но как бы
спрашивал ее, как ему над о об отце д умать.
— Сережа, д руг мой, — сказала она, — люби его, он лучше и д обрее меня, и я пред ним
виновата. Когд а ты вырастешь, ты рассуд ишь.
— Лучше тебя нет!.. — с отчаянием закричал он сквозь слезы и, схватив ее за плечи, изо
всех сил стал прижимать ее к себе д рожащими от напряжения руками.
— Душечка, маленький мой! — проговорила Анна и заплакала так же слабо, по-д етски,
как плакал он.
В это время д верь отворилась, вошел Василий Лукич. У д ругой д вери послышались
шаги, и няня испуганным шепотом сказала:
— Ид ет, — и под ала шляпу Анне.
Сережа опустился в постель и зарыд ал, закрыв лицо руками. Анна отняла эти руки, еще
раз поцеловала его мокрое лицо и быстрыми шагами вышла в д верь. Алексей
Александ рович шел ей навстречу. Увид ав ее, он остановился и наклонил голову.
Несмотря на то, что она только что говорила, что он лучше и д обрее ее, при быстром
взгляд е, который она бросила на него, охватив всю его фигуру со всеми под робностями,
чувства отвращения и злобы к нему и зависти за сына охватили ее. Она быстрым
д вижением опустила вуаль и, прибавив шагу, почти выбежала из комнаты.
Она не успела и вынуть и так и привезла д омой те игрушки, которые она с такою
любовью и грустью выбирала вчера в лавке.
XXXI

Как ни сильно желала Анна свид анья с сыном, как ни д авно д умала о том и готовилась
к тому, она никак не ожид ала, чтоб это свид ание так сильно под ействовало на нее.
Вернувшись в свое од инокое отд еление в гостинице, она д олго не могла понять, зачем
она зд есь. «Да, все это кончено, и я опять од на», — сказала она себе и, не снимая шляпы,
села на стоявшее у камина кресло. Уставившись непод вижными глазами на бронзовые
часы, стоявшие на столе межд у окон, она стала д умать.
Девушка-француженка, привезенная из-за границы, вошла пред ложить ей од еваться.
Она с уд ивлением посмотрела на нее и сказала:
— После.
Лакей пред ложил кофе.
— После, — сказала она.
Кормилица итальянка, убрав д евочку, вошла с нею и под несла ее Анне. Пухлая, хорошо
выкормленная д евочка, как всегд а, увид ав мать, под вернула перетянутые ниточками
голые ручонки лад онями книзу и, улыбаясь беззубым ротиком, начала, как рыба
поплавками, загребать ручонками, шурша ими по крахмаленым склад кам вышитой
юбочки. Нельзя было не улыбнуться, не поцеловать д евочку, нельзя было не под ставить
ей палец, за который она ухватилась, взвизгивая и под прыгивая всем телом; нельзя было
не под ставить ей губу, которую она, в вид е поцелуя, забрала в ротик. И все это сд елала
Анна, и взяла ее на руки, и заставила ее попрыгать, и поцеловала ее свежую щечку и
оголенные локотки; но при вид е этого ребенка ей еще яснее было, что то чувство,
которое она испытывала к нему, было д аже не любовь в сравнении с тем, что она
чувствовала к Сереже. Все в этой д евочке было мило, но все это почему-то не забирало за
серд це. На первого ребенка, хотя и от нелюбимого человека, были положены все силы
любви, не получавшие уд овлетворения; д евочка была рожд ена в самых тяжелых условиях,
и на нее не было положено и сотой д оли тех забот, которые были положены на первого.
Кроме того, в д евочке все было еще ожид ания, а Сережа был уже почти человек, и
любимый человек; в нем уже боролись мысли, чувства; он понимал, он любил, он суд ил
ее, д умала она, вспоминая его слова и взгляд ы. И она навсегд а не только физически, но
д уховно была разъед инена с ним, и поправить этого нельзя было.
Она отд ала д евочку кормилице, отпустила ее и открыла мед альон, в котором был
портрет Сережи, когд а он был почти того же возраста, как и д евочка. Она встала и, сняв
шляпу, взяла на столике альбом, в котором были фотографические карточки сына в
д ругих возрастах. Она хотела сличить карточки и стала вынимать их из альбома. Она
вынула их все. Оставалась од на, послед няя, лучшая карточка. Он в белой рубашке сид ел
верхом на стуле, хмурился глазами и улыбался ртом. Это было самое особенное, лучшее
его выражение. Маленькими ловкими руками, которые нынче особенно напряженно
д вигались своими белыми тонкими пальцами, она несколько раз зад евала за уголок
карточки, но карточка срывалась, и она не могла д остать ее. Разрезного ножика не было на
столе, и она, вынув карточку, бывшую ряд ом (это была карточка Вронского, сд еланная в
Риме, в круглой шляпе и с д линными волосами), ею вытолкнула карточку сына. «Да, вот
он!» — сказала она, взглянув на карточку Вронского, и вд руг вспомнила, кто был
причиной ее теперешнего горя. Она ни разу не вспоминала о нем все это утро. Но теперь
вд руг, увид ав это мужественное, благород ное, столь знакомое и милое ей лицо, она
почувствовала неожид анный прилив любви к нему.
«Да гд е же он? Как же он оставляет меня од ну с моими страд аниями?» — вд руг с
чувством упрека под умала она, забывая, что она сама скрывала от него все, касавшееся
сына. Она послала к нему просить его прийти к ней сейчас же; с замиранием серд ца,

прид умывая слова, которыми она скажет ему все, и те выражения его любви, которые
утешат ее, она жд ала его. Посланный вернулся с ответом, что у него гость, но что он
сейчас прид ет и приказал спросить ее, может ли она принять его с приехавшим в
Петербург князем Яшвиным. «Не од ин прид ет, а со вчерашнего обед а он не вид ал меня, —
под умала она, — не так прид ет, чтоб я могла все высказать ему, а прид ет с Яшвиным». И
вд руг ей пришла странная мысль: — что, если он разлюбил ее?
И, перебирая события послед них д ней, ей казалось, что во всем она вид ела
под твержд ение этой страшной мысли: — и то, что он вчера обед ал не д ома, и то, что он
настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и то, что д аже теперь шел к
ней не од ин, как бы избегая свид анья с глазу на глаз.
«Но он д олжен сказать мне это. Мне нужно знать это. Если я буд у знать это, тогд а я
знаю, что я сд елаю», — говорила она себе, не в силах пред ставить себе того положения, в
котором она буд ет, убед ившись в его равнод ушии. Она д умала, что он разлюбил ее, она
чувствовала себя близкою к отчаянию, и вслед ствие этого она почувствовала себя
особенно возбужд енною. Она позвонила д евушку и пошла в уборную. Од еваясь, она
занялась больше, чем все эти д ни, своим туалетом, как буд то он мог, разлюбив ее, опять
полюбить за то, что на ней буд ет то платье и та прическа, которые больше шли к ней.
Она услыхала звонок прежд е, чем была готова.
Когд а она вышла в гостиную, не он, а Яшвин встретил ее взгляд ом. Он рассматривал
карточки ее сына, которые она забыла на столе, и не торопился взглянуть на нее.
— Мы знакомы, — сказала она, клад я свою маленькую руку в огромную руку
конфузившегося (что так странно было при его громад ном росте и грубом лице) Яшвина.
— Знакомы с прошлого год а, на скачках. Дайте, — сказала она, быстрым д вижением
отбирая от Вронского карточки сына, которые он смотрел, и значительно блестящими
глазами взгляд ывая на него. — Нынешний год хороши были скачки? Вместо этих я
смотрела скачки на Корсо в Риме. Вы, впрочем, не любите заграничной жизни, — сказала
она, ласково улыбаясь. — Я вас знаю и знаю все ваши вкусы, хотя мало встречалась с вами.
— Это мне очень жалко, потому что мои вкусы все больше д урные, — сказал Яшвин,
закусывая свой левый ус.
Поговорив несколько времени и заметив, что Вронский взглянул на часы, Яшвин
спросил ее, д олго ли она пробуд ет еще в Петербурге, и, разогнув свою огромную фигуру,
взялся за кепи.
— Кажется, нед олго, — сказала она с замешательством, взглянув на Вронского.
— Так и не увид имся больше? — сказал Яшвин, вставая и обращаясь к Вронскому. —
Гд е ты обед аешь?
— Приезжайте обед ать ко мне, — решительно сказала Анна, как бы рассерд ившись на
себя за свое смущение, но краснея, как всегд а, когд а выказывала пред новым человеком
свое положение. — Обед зд есь не хорош, но по крайней мене вы увид итесь с ним.
Алексей изо всех полковых товарищей никого так не любит, как вас.
— Очень рад , — сказал Яшвин с улыбкой, по которой Вронский вид ел, что Анна очень
понравилась ему.
Яшвин раскланялся и вышел, Вронский остался позад и.
— Ты тоже ед ешь? — сказала она ему.
— Я уже опозд ал, — отвечал он. — Ид и! Я сейчас д огоню тебя, — крикнул он Яшвину.
Она взяла его за руку и, не спуская глаз, смотрела на него, отыскивая в мыслях, что бы
сказать, чтоб уд ержать его.
— Постой, мне кое-что над о сказать, — и, взяв его короткую руку, она прижала ее к

своей шее. — Да, ничего, что я позвала его обед ать?
— Прекрасно сд елала, — сказал он со спокойною улыбкой, открывая свои сплошные
зубы и целуя ее руку.
— Алексей, ты не изменился ко мне? — сказала она, обеими руками сжимая его руку.
— Алексей, я измучалась зд есь. Когд а мы уед ем?
— Скоро, скоро. Ты не поверишь, как и мне тяжела наша жизнь зд есь, — сказал он и
потянул свою руку.
— Ну, ид и, ид и! — с оскорблением сказала она и быстро ушла от него.
XXXII
Когд а Вронский вернулся д омой, Анны не было еще д ома. Вскоре после него, как ему
сказали, к ней приехала какая-то д ама, и она с нею вместе уехала. То, что она уехала, не
сказав куд а, то, что ее д о сих пор не было, то, что она утром еще езд ила куд а-то, ничего не
сказав ему, — все это, вместе со странно возбужд енным выражением ее лица нынче утром
и с воспоминанием того вражд ебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из
его рук карточки сына, заставило его зад уматься. Он решил, что необход имо объясниться
с ней. И он жд ал ее в ее гостиной. Но Анна вернулась не од на, а привезла с собой свою
тетку, старую д еву, княжну Облонскую. Это была та самая, которая приезжала утром и с
которою Анна езд ила за покупками. Анна как буд то не замечала выражения лица
Вронского, озабоченного и вопросительного, и весело рассказывала ему, что она купила
нынче утром. Он вид ел, что в ней происход ило что-то особенное: — в блестящих
глазах,когд а они мельком останавливались на нем, было напряженное внимание, и в речи
и д вижениях была та нервная быстрота и грация, которые в первое время их сближения
так прельщали его, а теперь тревожили и пугали.
Обед был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы выйти в маленькую столовую,
как приехал Тушкевич с поручением к Анне от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила
извинить, что она не приехала проститься; она незд орова, но просила Анну приехать к ней
межд у половиной сед ьмого и д евятью часами. Вронский взглянул на Анну при этом
опред елении времени, показывавшем, что были приняты меры, чтоб она никого не
встретила; но Анна как буд то не заметила этого.
— Очень жалко, что я именно не могу межд у половиной сед ьмого и д евятью, —
сказала она, чуть улыбаясь.
— Княгиня очень буд ет жалеть.
— И я тоже.
— Вы, верно, ед ете слушать Патти? — сказал Тушкевич.
— Патти? Вы мне д аете мысль. Я поехала бы, если бы можно было д остать ложу.
— Я могу д остать, — вызвался Тушкевич.
— Я бы очень, очень была вам благод арна, — сказала Анна. — Да не хотите ли с нами
обед ать?
Вронский пожал чуть заметно плечами. Он решительно не понимал, что д елала Анна.
Зачем она привезла эту старую княжну, зачем оставляла обед ать Тушкевича и,
уд ивительнее всего, зачем посылала его за ложей? Разве возможно было д умать, чтобы в
ее положении ехать в абонемент Патти, гд е буд ет весь ей знакомый свет? Он серьезным
взгляд ом посмотрел на нее, но она ответила ему тем же вызывающим, не то веселым, не
то отчаянным взгляд ом, значение которого он не мог понять. За обед ом Анна была
наступательно весела: — она как буд то кокетничала и с Тушкевичем и с Яшвиным. Когд а

встали от обед а и Тушкевич поехал за ложей, а Яшвин пошел курить, Вронский сошел
вместе с ним к себе. Посид ев несколько времени, он взбежал наверх. Анна уже была од ета
в светлое шелковое с бархатом платье, которое она сшила в Париже, с открытою груд ью, и
с белым д орогим кружевом на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгод но
выставлявшим ее яркую красоту.
— Вы точно поед ете в театр? — сказал он, стараясь не смотреть на нее.
— Отчего же вы так испуганно спрашиваете? — вновь оскорбленная тем, что он не
смотрел на нее, сказала она. — Отчего же мне не ехать?
Она как буд то не понимала значения его слов.
— Разумеется, нет никакой причины, — нахмурившись, сказал он.
— Вот это самое я и говорю, — сказала она, умышленно не понимая иронии его тона и
спокойно заворачивая д линную д ушистую перчатку.
— Анна, рад и бога! что с вами? — сказал он, буд я ее, точно так же, как говорил ей
когд а-то ее муж.
— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
— Вы знаете, что нельзя ехать.
— Отчего? Я поед у не од на. Княжна Варвара поехала од еваться, она поед ет со мной.
Он пожал плечами с вид ом нед оумения и отчаяния.
— Но разве вы не знаете… — начал было он.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что
сд елала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, д ля меня
и д ля вас, важно только од но: — любим ли мы д руг д руга. А д ругих нет соображений. Для
чего мы живем зд есь врозь и не вид имся? Почему я не могу ехать. Я тебя люблю, и мне
все равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув
на него, — если ты не изменился. Отчего же ты не смотришь на меня?
Он посмотрел на нее. Он вид ел всю красоту ее лица и наряд а, всегд а так шед шего к
ней. Но теперь именно красота и элегантность ее были то самое, что разд ражало его.
— Чувство мое не может измениться, вы знаете, но я прошу не езд ить, умоляю вас, —
сказал он опять по-французски с нежною мольбой в голосе, но с холод ностью во взгляд е.
Она не слышала слов, но вид ела холод ность взгляд а и с разд ражением отвечала:
— А я прошу вас объявить, почему я не д олжна ехать.
— Потому, что это может причинить вам то… — он замялся.
— Ничего не понимаю. Яшвин n'est pas compromettant, и княжна Варвара ничем не хуже
д ругих. А вот и она.
XXXIII
Вронский в первый раз испытывал против Анны чувство д осад ы, почти злобы за ее
умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не
мог выразить ей причину своей д осад ы. Если б он сказал ей прямо то, что он д умал, то он
сказал бы: — «В этом наряд е, с известной всем княжной появиться в театре — значило не
только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, то есть
навсегд а отречься от него».
Он не мог сказать ей это. «Но как она может не понимать этого, и что в ней д елается?»
— говорил он себе. Он чувствовал, как в од но и то же время уважение его к ней
уменьшалось и увеличивалось сознание ее красоты.
Нахмуренный вернулся он в свой номер и, под сев к Яшвину, вытянувшему свои

д линные ноги на стул и пившему коньяк с сельтерской вод ой, велел себе под ать того же.
— Ты говоришь, Могучий Ланковского. Это лошад ь хорошая, и я советую тебе купить,
— сказал Яшвин, взглянув на мрачное лицо товарища. — У него вислозад ина, но ноги и
голова — желать лучше нельзя.
— Я д умаю, что возьму, — отвечал Вронский.
Разговор о лошад ях занимал его, но ни на минуту он не забывал Анны, невольно
прислушивался к звукам шагов по корид ору и погляд ывал на часы на камине.
— Анна Аркад ьевна приказала д оложить, что они поехали в театр.
Яшвин, опрокинув еще рюмку коньяку в шипящую вод у, выпил и встал, застегиваясь.
— Что ж? поед ем, — сказал он, чуть улыбаясь под усами и показывая этою улыбкой,
что понимает причину мрачности Вронского, но не прид ает ей значения.
— Я не поед у, — мрачно отвечал Вронский.
— А мне над о, я обещал. Ну, д о свид анья. А то приезжай в кресла, Красинского кресло
возьми, — прибавил Яшвин, выход я.
— Нет, мне д ело есть.
«С женою забота, с не-женою еще хуже», — под умал Яшвин, выход я из гостиницы.
Вронский, оставшись од ин, встал со стула и принялся ход ить по комнате.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это
значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич,
Яшвин, княжна Варвара… — пред ставлял он себе. — Что ж я-то? Или я боюсь, или перед ал
покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит
меня в такое положение?» — сказал он, махнув рукой.
Этим д вижением он зацепил столик, на котором стояла сельтерская вод а и графин с
коньяком, и чуть не столкнул его. Он хотел под хватить, уронил и с д осад ы толкнул ногой
стол и позвонил.
— Если ты хочешь служить у меня, — сказал он вошед шему камерд инеру, — то помни
свое д ело. Чтоб этого не было. Ты д олжен убрать.
Камерд инер, чувствуя себя невиноватым, хотел оправд ываться, но, взглянув на барина,
понял по его лицу, что над о только молчать, и, поспешно извиваясь, опустился на ковер и
стал разбирать целые и разбитые рюмки и бутылки.
— Это не твое д ело, пошли лакея убирать и приготовь мне фрак.
Вронский вошел в театр в половине д евятого. Спектакль был во всем разгаре.
Капельд инер-старичок снял шубу с Вронского и, узнав его, назвал «ваше сиятельство» и
пред ложил не брать нумерка, а просто крикнуть Фед ора. В светлом корид оре никого не
было, кроме капельд инера и д вух лакеев с шубами на руках, слушавших у д вери. Из-за
притворенной д вери слышались звук осторожного аккомпанемента стаккато оркестра и
од ного женского голоса, который отчетливо выговаривал музыкальную фразу. Дверь
отворилась, пропуская прошмыгнувшего капельд инера, и фраза, под ход ившая к концу,
ясно поразила слух Вронского. Но д верь тотчас же затворилась, и Вронский не слышал
конца фразы и кад анса, но понял по грому рукоплесканий из-за д вери, что кад анс
кончился. Когд а он вошел в ярко освещенную люстрами и бронзовыми газовыми рожками
залу, шум еще прод олжался. На сцене певица, блестя обнаженными плечами и
бриллиантами, нагибаясь и улыбаясь, собирала с помощью тенора, д ержавшего ее за руку,
неловко перелетавшие через рампу букеты и под ход ила к господ ину с ряд ом посеред ине
блестевших помад ой волос, тянувшемуся д линными руками через рампу с какою-то
вещью, — и вся публика в партере, как и в ложах, суетилась, тянулась вперед , кричала и
хлопала. Капельмейстер на своем возвышении помогал в перед аче и оправлял свой белый

галстук. Вронский вошел в серед ину партера и, остановившись, стал огляд ываться. Нынче
менее, чем когд а-нибуд ь, обратил он внимание на знакомую, привычную обстановку, на
сцену, на этот шум, на все это знакомое, неинтересное, пестрое стад о зрителей в битком
набитом театре.
Те же, как всегд а, были по ложам какие-то д амы с какими-то офицерами в зад ах лож;
те же, бог знает кто, разноцветные женщины, и мунд иры, и сюртуки; та же грязная толпа в
райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых ряд ах были человек сорок настоящих
мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас
же вошел в сношение.
Акт кончился, когд а он вошел, и потому он, не заход я в ложу брата, прошел д о первого
ряд а и остановился у рампы с Серпуховским, который, согнув колено и постукивая
каблуком в рампу и изд алека увид ав его, под озвал к себе улыбкой.
Вронский еще не вид ал Анны, он нарочно не смотрел в ее сторону. Но он знал по
направлению взгляд ов, гд е она. Он незаметно огляд ывался, но не искал ее; ожид ая
худ шего, он искал глазами Алексея Александ ровича. На его счастие, Алексея
Александ ровича нынешний раз не было в театре.
— Как в тебе мало осталось военного! — сказал ему Серпуховской. — Дипломат,
артист, вот этакое что-то.
— Да, я как д омой вернулся, так над ел фрак, — отвечал Вронский, улыбаясь и
мед ленно вынимая бинокль.
— Вот в этом я, признаюсь, тебе завид ую. Я когд а возвращаюсь из-за границы и
над еваю это, — он тронул эксельбанты, — мне жалко свобод ы.
Серпуховской уже д авно махнул рукой на служебную д еятельность Вронского, но
любил его по-прежнему и теперь был с ним особенно любезен.
— Жалко, ты опозд ал к первому акту.
Вронский, слушая од ним ухом, перевод ил бинокль с бенуара на бельэтаж и огляд ывал
ложи. Под ле д амы в тюрбане и плешивого старичка, серд ито мигавшего в стекле
под вигавшегося бинокля, Вронский вд руг увид ал голову Анны, горд ую, поразительно
красивую и улыбающуюся в рамке кружев. Она была в пятом бенуаре, в д вад цати шагах от
него. Сид ела она сперед и и, слегка оборотившись, говорила что-то Яшвину. Постанов ее
головы на красивых и широких плечах и сд ержанно-возбужд енное сияние ее глаз и всего
лица напомнили ему ее такою совершенно, какою он увид ел ее на бале в Москве. Но он
совсем иначе теперь ощущал эту красоту. В чувстве его к ней теперь не было ничего
таинственного, и потому красота ее, хотя и сильнее, чем прежд е, привлекала его, вместе с
тем теперь оскорбляла его. Она не смотрела в его сторону, но Вронский чувствовал, что
она уже вид ела его.
Когд а Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара
особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно огляд ывается на сосед нюю ложу;
Анна же, сложив веер и постукивая им по красному бархату, пригляд ывается куд а-то, но
не вид ит и, очевид но, не хочет вид еть того, что происход ит в сосед ней ложе. На лице
Яшвина было то выражение, которое бывало на нем, когд а он проигрывал. Он,
насупившись, засовывал все глубже и глубже в рот свой левый ус и косился на ту же
сосед нюю ложу.
В ложе этой, слева, были Картасовы. Вронский знал их и знал, что Анна с ними была
знакома. Картасова, худ ая, маленькая женщина, стояла в своей ложе и, спиной
оборотившись к Анне, над евала накид ку, под аваемую ей мужем. Лицо ее было блед но и
серд ито, и она что-то взволнованно говорила. Картасов, толстый плешивый господ ин,

беспрестанно огляд ываясь на Анну, старался успокоить жену. Когд а жена вышла, муж
д олго мед лил, отыскивая глазами взгляд а Анны и, вид имо, желая ей поклониться. Но
Анна, очевид но нарочно не замечая его, оборотившись назад , что-то говорила
нагнувшемуся к ней стриженою головой Яшвину. Картасов вышел, не поклонившись, и
ложа осталась пустою.
Вронский не понял того, что именно произошло межд у Картасовыми и Анной, но он
понял, что произошло что-то унизительное д ля Анны. Он понял это и по тому, что вид ел,
и более всего по лицу Анны, которая, он знал, собрала свои послед ние силы, чтобы
выд ерживать взятую на себя роль. И эта роль внешнего спокойствия вполне уд авалась ей.
Кто не знал ее и ее круга, не слыхал всех выражений соболезнования, негод ования и
уд ивления женщин, что она позволила себе показаться в свете и показаться так заметно в
своем кружевном уборе и со своей красотой, те любовались спокойствием и красотой
этой женщины и не под озревали, что она испытывала чувства человека, выставляемого у
позорного столба.
Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную
тревогу и, над еясь узнать что-нибуд ь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав
противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выход я, столкнулся с бывшим
полковым команд иром своим, говорившим с д вумя знакомыми. Вронский слышал, как
было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой команд ир громко
назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
— А, Вронский! Когд а же в полк? Мы тебя не можем отпустить без пира. Ты самый
коренной наш, — сказал полковой команд ир.
— Не успею, очень жалко, д о д ругого раза, — сказал Вронский и побежал вверх по
лестнице в ложу брата.
Старая графиня, мать Вронского, со своими стальными букольками, была в ложе брата.
Варя с княжной Сорокиной встретились ему в корид оре бельэтажа.
Провод ив княжну Сорокину д о матери, Варя под ала руку д еверю и тотчас же начала
говорить с ним о том, что интересовало его. Она была взволнована так, как он ред ко вид ал
ее.
— Я нахожу, что это низко и гад ко, и madame Картасова не имела никакого права.
Madame Каренина… — начала она.
— Да что? Я не знаю.
— Как, ты не слышал?
— Ты понимаешь, что я послед ний об этом услышу.
— Есть ли злее существо, как эта Картасова?
— Да что она сд елала?
— Мне муж рассказал… Она оскорбила Каренину. Муж ее через ложу стал говорить с
ней, а Картасова сд елала ему сцену. Она, говорят, громко сказала что-то оскорбительное и
вышла.
— Граф, ваша maman зовет вас, — сказала княжна Сорокина, выгляд ывая из д вери ложи.
— А я тебя все жд у, — сказала ему мать, насмешливо улыбаясь. — Тебя совсем не
вид но.
Сын вид ел, что она не могла уд ержать улыбку рад ости.
— Зд равствуйте, maman. Я шел к вам, — сказал он холод но.
— Что же ты не ид ешь faire la cour a madame Karenine? — прибавила она, когд а княжна
Сорокина отошла. — Elle fait sensation. On oublie la Pattie pour elle.
— Maman, я вас просил не говорить мне про это, — отвечал он, хмурясь.

— Я говорю то, что говорят все.
Вронский ничего не ответил и, сказав несколько слов княжне Сорокиной, вышел. В
д верях он встретил брата.
— А, Алексей! — сказал брат. — Какая гад ость! Дура, больше ничего… Я сейчас хотел к
ней ид ти.. Пойд ем вместе.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: — он чувствовал, что ему
над о что-то сд елать, но не знал что. Досад а на нее за то, что она ставила себя и его в такое
фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страд ания волновали его. Он сошел
вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны.
У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею:
— Теноров нет больше. Le moule en est brise.
Вронский поклонился ей и остановился, зд ороваясь со Стремовым.
— Вы, кажется, позд но приехали и не слыхали лучшей арии, — сказала Анна
Вронскому, насмешливо, как ему показалось, взглянув на него.
— Я плохой ценитель, — сказал он, строго гляд я на нее.
— Как князь Яшвин, — сказала она улыбаясь, — который наход ит, что Патти поет
слишком громко.
— Благод арю вас, — сказала она, взяв в маленькую руку в д линной перчатке под нятую
Вронским афишу, и вд руг в это мгновение красивое лицо ее взд рогнуло. Она встала и
пошла в глубь ложи.
Заметив, что на след ующий акт ложа ее осталась пустою, Вронский, возбужд ая
шиканье затихшего при звуках каватины театра, вышел из партера и поехал д омой.
Анна уже была д ома. Когд а Вронский вошел к ней, она была од на в том самом наряд е,
в котором она была в театре. Она сид ела на первом у стены кресле и смотрела пред собой.
Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.
— Анна, — сказал он.
— Ты, ты виноват во всем! — вскрикнула она со слезами отчаяния и злости в голосе,
вставая.
— Я просил, я умолял тебя не езд ить, я знал, что тебе буд ет неприятно…
— Неприятно! — вскрикнула она. — Ужасно! Сколько бы я ни жила, я не забуд у этого.
Она сказала, что позорно сид еть ряд ом со мной.
— Слова глупой женщины, — сказал он, — но д ля чего рисковать, вызывать…
— Я ненавижу твое спокойствие. Ты не д олжен был д овод ить меня д о этого. Если бы
ты любил меня….
— Анна! К чему тут вопрос о моей любви…
— Да, если бы ты любил меня, как я, если бы ты мучался, как я… — сказала она, с
выражением испуга взгляд ывая на него.
Ему жалко было ее и все-таки д осад но. Он уверял ее в своей любви, потому что вид ел,
что только од но это может теперь успокоить ее, и не упрекал ее словами, но в д уше своей
он упрекал ее.
И те уверения в любви, которые ему казались так пошлы, что ему совестно было
выговаривать их, она впивала в себя и понемногу успокоивалась. На д ругой д ень после
этого, совершенно примиренные, они уехали в д еревню.

жүктеу/скачать 4,55 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: