Анна Каренина
жүктеу/скачать 4,55 Mb. Pdf көрінісі
|
Анна Каренина
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ I Сергей Иванович Кознышев хотел отд охнуть от умственной работы и, вместо того чтоб отправиться, по обыкновению, за границу, приехал в конце мая в д еревню к брату. По его убежд ениям, самая лучшая жизнь была д еревенская. Он приехал теперь наслажд аться этою жизнию к брату. Константин Левин был очень рад , тем более что он не жд ал уже в это лето брата Николая. Но, несмотря на свою любовь и уважение к Сергею Ивановичу, Константину Левину было в д еревне неловко с братом. Ему неловко, д аже неприятно было вид еть отношение брата к д еревне. Для Константина Левина д еревня была место жизни, то есть рад остей, страд аний, труд а; д ля Сергея Ивановича д еревня была, с од ной стороны, отд ых от труд а, с д ругой — полезное противояд ие испорченности, которое он принимал с уд овольствием и сознанием его пользы. Для Константина Левина д еревня была тем хороша, что она пред ставляла поприще д ля труд а несомненно полезного; д ля Сергея Ивановича д еревня была особенно хороша тем, что там можно и д олжно ничего не д елать. Кроме того, и отношение Сергея Ивановича к народ у несколько коробило Константина. Сергей Иванович говорил, что он любит и знает народ , и часто бесед овал с мужиками, что он умел д елать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из кажд ой такой бесед ы вывод ил общие д анные в пользу народ а и в д оказательство, что знал этот народ . Такое отношение к народ у не нравилось Константину Левину. Для Константина народ был только главный участник в общем труд е, и, несмотря на все уважение и какую-то ровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы- кормилицы, он, как участник с ним в общем д еле, иногд а приход ивший в восхищенье от силы, кротости, справед ливости этих люд ей, очень часто, когд а в общем д еле требовались д ругие качества, приход ил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь. Константин Левин, если б у него спросили, любит ли он народ , решительно не знал бы, как на это ответить. Он любил и не любил народ так же, как и вообще люд ей. Разумеется, как д обрый человек, он больше любил, чем не любил люд ей, а потому и народ . Но любить или не любить народ , как что-то особенное, он не мог, потому что не только жил с народ ом, не только все его интересы были связаны с народ ом, но он считал и самого себя частью народ а, не вид ел в себе и народ е никаких особенных качеств и нед остатков и не мог противопоставлять себя народ у. Кроме того, хотя он д олго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посред ник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ход или верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого опред еленного сужд ения о народ е, и на вопрос, знает ли он народ , был бы в таком же затруд нении ответить, как на вопрос, любит ли он народ . Сказать, что он знает народ , было бы д ля него то же самое, что сказать, что он знает люд ей. Он постоянно наблюд ал и узнавал всякого род а люд ей и в том числе люд ей-мужиков, которых он считал хорошими и интересными люд ьми, и беспрестанно замечал в них новые черты, изменял о них прежние сужд ения и составлял новые. Сергей Иванович напротив. Точно как же, как он любил и хвалил д еревенскую жизнь в противоположность той, которой он не любил, точно так же и народ любил он в противоположность тому классу люд ей, которого он не любил, и точно так же он знал народ как что-то противоположное вообще люд ям. В его метод ическом уме ясно сложились опред еленные формы народ ной жизни, вывед енные отчасти из самой народ ной жизни, но преимущественно из противоположения. Он никогд а не изменял своего мнения о народ е и сочувственного к нему отношения. В случавшихся межд у братьями разногласиях при сужд ении о народ е Сергей Иванович всегд а побежд ал брата именно тем, что у Сергея Ивановича были опред еленные понятия о народ е, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого опред еленного и неизменного понятия не было, так что в этих спорах Константин всегд а был уличаем в противоречии самому себе. Для Сергея Ивановича меньшой брат его был славный малый, с серд цем, поставленным хорошо (как он выражался по-французски), но с умом хотя и д овольно быстрым, од нако под чиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисход ительностью старшего брата он иногд а объяснял ему значение вещей, но не мог наход ить уд овольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его. Константин Левин смотрел на брата, как на человека огромного ума и образования, благород ного в самом высоком значении этого слова и од аренного способностью д еятельности д ля общего блага. Но в глубине своей д уши, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приход ило в голову, что эта способность д еятельности д ля общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть, и не есть качество, а, напротив, нед остаток чего-то — не нед остаток д обрых, честных, благород ных желаний и вкусов, но нед остаток силы жизни, того, что называют серд цем того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных пред ставляющихся путей жизни выбрать од ин и желать этого од ного. Чем больше он узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и многие д ругие д еятели д ля общего блага не серд цем были привед ены к этой любви к общему благу, но умом рассуд или, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим. В этом пред положении утверд ило Левина еще и то замечание, что брат его нисколько не больше принимал к серд цу вопросы об общем благе и о бессмертии д уши, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины. Кроме того, Константину Левину было в д еревне неловко с братом еще и оттого, что в д еревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят хозяйством, и ему нед оставало д линного летнего д ня, д ля того чтобы перед елать все, что нужно, а Сергей Иванович отд ыхал. Но, хотя он и отд ыхал теперь, то есть не работал над своим сочинением, он так привык к умственной д еятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме приход ившие ему мысли и любил, чтобы было кому слушать. Самый же обыкновенный и естественный слушатель его был брат. И потому, несмотря на д ружескую простоту их отношений, Константину неловко было оставлять его од ного. Сергей Иванович любил лечь в траву на солнце и лежать так, жарясь, и лениво болтать. — Ты не поверишь — говорил он брату, — какое д ля меня наслажд енье эта хохлацкая лень. Ни од ной мысли в голове, хоть шаром покати. Но Константину Левину скучно было сид еть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выд умка пустая и то ли д ело соха Анд реевна, и т.п. — Да буд ет тебе ход ить по жаре. — говорил ему Сергей Иванович. — Нет, мне только на минутку забежать в контору, — говорил Левин и убегал в поле. II В первых числах июня случилось, что няня и экономка Агафья Михайловна понесла в под вал баночку с только что посоленными ею грибками, поскользнулась, упала и свихнула руку в кисти. Приехал молод ой болтливый, только что кончивший курс студ ент, земский врач. Он осмотрел руку, сказал, что она не вывихнута, наложил компрессы и, оставшись обед ать, вид имо наслажд ался бесед ой со знаменитым Сергеем Ивановичем Кознышевым и рассказывал ему, чтобы выказать свой просвещенный взгляд на вещи, все уезд ные сплетни, жалуясь на д урное положение земского д ела. Сергей Иванович внимательно слушал, расспрашивал и, возбужд аемый новым слушателем, разговорился и высказал несколько метких и веских замечаний, почтительно оцененных молод ым д октором, и пришел в свое, знакомое брату, оживленное состояние д уха, в которое он обыкновенно приход ил после блестящего и оживленного разговора. После отъезд а д октора Сергей Иванович пожелал ехать с уд очкой на реку. Он любил уд ить рыбу и как буд то горд ился тем, что может любить такое глупое занятие. Константин Левин, которому нужно было на пахоту и на луга, вызвался д овезти брата — в кабриолете. Было то время год а, перевал лета, когд а урожай нынешнего год а уже опред елился, когд а начинаются заботы о посеве буд ущего год а и под ошли покосы, когд а рожь вся выколосилась и, серо-зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когд а зеленые овсы, с раскид анными по ним кустами желтой травы, неровно выкид ываются по позд ним посевам, когд а ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когд а убитые в камень скотиной пары с оставленными д орогами, которые не берет соха, вспаханы д о половины; когд а присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с мед овыми травами, и на низах, ожид ая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника. Было то время, когд а в сельской работе наступает короткая перед ышка пред началом ежегод но повторяющейся и ежегод но вызывающей все силы народ а уборки. Урожай был прекрасный, — и стояли ясные, жаркие летние д ни с росистыми короткими ночами. Братья д олжны были проехать через лес, чтобы ехать к лугам. Сергей Иванович любовался все время красотою заглохшего от листвы леса, указывая брату то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками, готовящуюся к цвету старую липу, то на изумруд ом блестящие молод ые побеги д ерев нынешнего год а. Константин Левин не любил говорить и слушать про красоту природ ы. Слова снимали д ля него красоту с того, что он вид ел. Он под д акивал брату, но невольно стал д умать о д ругом. Когд а они проехали лес, все внимание его поглотилось вид ом парового поля на бугре, гд е желтеющего травой, гд е обитого и изрезанного клетками, гд е сваленного кучами, а гд е и вспаханного. По полю ехали вереницей телеги. Левин сосчитал телеги, остался д овольным тем, что вывезется все, что нужно, и мысли его перешли при вид е лугов на вопрос о покосе. Он всегд а испытывал что-то особенно забирающее за живое в уборке сена. Под ъехав к лугу, Левин остановил лошад ь. Утренняя роса еще оставалась внизу на густом под сед е травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил д овезти себя по лугу в кабриолете д о того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног лошад и, оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах. Брат сел под кустом, разобрав уд очки, а Левин отвел лошад ь, привязал ее и вошел в нед вижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс на заливном месте. Перейд я луг поперек, Константин Левин вышел на д орогу и встретил старика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами. — Что? или поймал, Фомич? — спросил он. — Какое поймал, Константин Митрич! Только бы своих уберечь. Ушел вот второй раз д ругак… Спасибо, ребята д оскакали. У вас пашут. Отпрягли лошад ь, д оскакали. — Ну, что скажешь, Фомич, — косить или под ожд ать? — Да что ж! По-нашему, д о Петрова д ня под ожд ать. А вы раньше всегд а косите. Что ж, бог д аст травы д обрые. Скотине простор буд ет. — А погод а, как д умаешь? — Дело божье. Может, и погод а буд ет. Левин под ошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал и казался в самом веселом расположении д уха. Левин вид ел, что, раззад оренный разговором с д октором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее д омой, чтобы распоряд иться о вызове косцов к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его. — Что ж, поед ем, — сказал он. — Куд а ж торопиться? Посид им. Как ты измок, од нако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь д ело с природ ой. Ну что за прелесть эта стальная вод а! — сказал он. — Эти берега луговые, — прод олжал он, — всегд а напоминают мне загад ку, — знаешь? Трава говорит вод е: — а мы пошатаемся, пошатаемся. — Я не знаю этой загад ки, — уныло отвечал Левин. III — А знаешь, я о тебе д умал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас д елается в уезд е, как мне порассказал этот д октор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: — нехорошо, что ты не езд ишь на собрания и вообще устранился от земского д ела. Если поряд очные люд и буд ут уд аляться, разумеется, все пойд ет бог знает как. Деньги мы платим, они ид ут на жалованье, а нет ни школ, ни фельд шеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет. — Вед ь я пробовал, — тихо и неохотно отвечал Левин, — не могу! ну что ж д елать! — Да чего ты не можешь? Я, признаюсь, не понимаю. Равнод ушия, неуменья я не д опускаю; неужели просто лень? — Ни то, ни д ругое, ни третье. Я пробовал и вижу, что ничего не могу сд елать, — сказал Левин. Он мало вникал в то, что говорил брат. Вгляд ываясь за реку на пашню, он различал что- то черное, но не разобрать, лошад ь это или приказчик верхом. — Отчего же ты не можешь ничего сд елать? Ты сд елал попытку, и не уд алось по- твоему, и ты покоряешься. Как не иметь самолюбия? — Самолюбия, — сказал Левин, зад етый за живое словами брата, — я не понимаю. Когд а бы в университете мне сказали, что д ругие понимают интегральное вычисление, а я не понимаю, — тут самолюбие. Но тут над о быть убежд енным прежд е, что нужно иметь известные способности д ля этих д ел и, главное, в том, что все эти д ела важны очень. — Так что ж! разве это не важно? — сказал Сергей Иванович, зад етый за живое и тем, что брат его наход ил неважным то, что его занимало, и в особенности тем, что он, очевид но, почти не слушал его. — Мне не кажется важным, не забирает меня, что ты хочешь?.. — отвечал Левин, разобрав, что то, что вид ел, был приказчик и что приказчик, вероятно, спустил мужиков с пахоты. Они перевертывали сохи. «Неужели уже отпахали?» — под умал он. — Ну, послушай, од нако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чуд аком и искренним человеком и не любить фальшь, — я все это знаю; но вед ь то, что ты говоришь, или не имеет смысла, или имеет очень д урной смысл. Как ты наход ишь неважным, что тот народ , который ты любишь, как ты уверяешь… «Я никогд а не уверял», — под умал Константин Левин. —…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают д етей, и народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе д ано в руки сред ство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по-твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему д илемму: — или ты так неразвит, что не можешь вид еть всего, что можешь сд елать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сд елать. Константин Левин чувствовал, что ему остается только покориться или признаться в нед остатке любви к общему д елу. И это его оскорбило и огорчило. — И то и д ругое, — сказал он решительно. — Я не вижу, чтобы можно было… — Как? Нельзя, хорошо разместив д еньги, д ать врачебную помощь? — Нельзя, как мне кажется… На четыре тысячи квад ратных верст нашего уезд а, с нашими зажорами, метелями, рабочею порой, я не вижу возможности д авать повсеместно врачебную помощь. Да и вообще не верю в мед ицину. — Ну, позволь; это несправед ливо… Я тебе тысячи примеров назову… Ну, а школы? — Зачем школы? — Что ты говоришь? Разве может быть сомнение в пользе образования? Если оно хорошо д ля тебя, то и д ля всякого. Константин Левин чувствовал себя нравственно припертым к стене и потому разгорячился и высказал невольно главную причину своего равнод ушия к общему д елу. — Может быть, все это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учрежд ении пунктов мед ицинских, которыми я никогд а не пользуюсь, и школ, куд а я своих д етей не буд у посылать, куд а и крестьяне не хотят посылать д етей, и я еще не тверд о верю, что нужно их посылать? — сказал он. Сергея Ивановича на минуту уд ивило это неожид анное воззрение на д ело; но он тотчас составил новый план атаки. Он помолчал, вынул од ну уд очку, перекинул и, улыбаясь, обратился к брату. — Ну, позволь… Во-первых, пункт мед ицинский понад обился. Вот мы д ля Агафьи Михайловны послали за земским д октором. — Ну, я д умаю, что рука останется кривою. — Это еще вопрос… Потом грамотный мужик, работник тебе же нужнее и д ороже. — Нет, у кого хочешь спроси, — решительно отвечал Константин Левин, — грамотный как работник горазд о хуже. И д ороги починить нельзя; а мосты как поставят, так и украд ут. — Впрочем, — нахмурившись, сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с од ного на д ругое и без всякой связи ввод или новые д овод ы, так что нельзя было знать, на что отвечать, — впрочем, не в том д ело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо д ля народ а? — Признаю, — сказал Левин нечаянно и тотчас же под умал, что он сказал не то,что д умает. Он чувствовал, что, если он признáет это, ему буд ет д оказано, что он говорит пустяки, не имеющие никакого смысла. Как это буд ет ему д оказано, он не знал, но знал, что это, несомненно, логически буд ет ему д оказано, и он жд ал этого д оказательства. Довод вышел горазд о проще, чем того ожид ал Константин Левин. — Если ты признаешь это благом, — сказал Сергей Иванович, — то ты, как честный человек, не можешь не любить и не сочувствовать такому д елу и потому не желать работать д ля него. — Но я еще не признаю этого д ела хорошим, — покраснев, сказал Константин Левин. — Как? Да ты сейчас сказал… — То есть я не признаю его ни хорошим, ни возможным. — Этого ты не можешь знать, не сд елав усилий. — Ну, положим, — сказал Левин, хотя вовсе не полагал этого, — положим что это так; но я все-таки не вижу, д ля чего я буд у об этом заботиться. — То есть как? Нет, уж если мы разговорились, то объясни мне с философской точки зрения, — сказал Левин. — Я не понимаю, к чему тут философия, — сказал Сергей Иванович, как показалось Левину, таким тоном, как буд то он не признавал права брата рассужд ать о философии. И это разд ражило Левина. — Вот к чему! — горячась, заговорил он. — Я д умаю, что д вигатель всех наших д ействий есть все-таки личное счастье. Теперь в земских учрежд ениях я, как д ворянин, не вижу ничего, что бы сод ействовало моему благосостоянию. Дороги — не лучше и не могут быть лучше; лошад и мои везут меня и по д урным. Доктора и пункта мне не нужно, мировой суд ья мне не нужен, — я никогд а не обращаюсь к нему и не обращусь. Школы мне не только не нужны, но д аже вред ны, как я тебе говорил. Для меня земские учрежд ения просто повинность платить восемнад цать копеек с д есятины, езд ить в город , ночевать с клопами и слушать всякий взд ор и гад ости, а личный интерес меня не побужд ает. — Позволь, — перебил с улыбкой Сергей Иванович, — личный интерес не побужд ал нас работать д ля освобожд ения крестьян, а мы работали. — Нет! — все более горячась, перебил Константин. — Освобожд ение крестьян было д ругое д ело. Тут был личный интерес. Хотелось сбросить с себя это ярмо, которое д авило нас, всех хороших люд ей. Но быть гласным, рассужд ать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в город е, гд е я не живу; быть присяжным и суд ить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий взд ор, который мелют защитники и прокуроры, и как пред сед атель спрашивает у моего старика Алешки-д урачка: — «Признаете ли вы, господ ин под суд имый, факт похищения ветчины?» — «Ась?» Константин Левин уже отвлекся, стал пред ставлять пред сед ателя и Алешку-д урачка; ему казалось, что это все ид ет к д елу. Но Сергей Иванович пожал плечами. — Ну, так что ты хочешь сказать? — Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буд у всегд а защищать всеми силами; что когд а у нас, у студ ентов, д елали обыск и читали наши письма жанд армы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свобод ы. Я понимаю военную повинность, которая затрогивает суд ьбу моих д етей, братьев и меня самого; я готов обсужд ать то, что меня касается; но суд ить, куд а распред елить сорок тысяч земских д енег, или Алешу-д урачка суд ить, — я не понимаю и не могу. Константин Левин говорил так, как буд то прорвало плотину его слов. Сергей Иванович улыбнулся. — А завтра ты буд ешь суд иться: — что же, тебе приятнее было бы, чтобы тебя суд или в старой уголовной палате? — Я не буд у суд иться. Я никого не зарежу, и мне этого не нужно. Ну уж! — прод олжал он, опять перескакивая к совершенно нейд ущему к д елу, — наши учрежд ения и все это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в троицын д ень, д ля того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от д уши поливать и верить в эти березки! Сергей Иванович пожал только плечами, выражая этим жестом уд ивление тому, откуд а теперь явились в их споре эти березки, хотя он тотчас же понял то, что хотел сказать этим его брат. — Позволь, вед ь этак нельзя рассужд ать, — заметил он. Но Константину Левину хотелось оправд аться в том нед остатке, который он знал за собой, в равнод ушии к общему благу, и он прод олжал. — Я д умаю, — сказал Константин, — что никакая д еятельность не может быть прочна, — если она не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, — сказал он, с решительностью повторяя слово философская, как буд то желая показать, что он тоже имеет право, как и всякий, говорить о философии. Сергей Иванович еще раз улыбнулся. «И у него там тоже какая-то своя философия есть на службу своих наклонностей», — под умал он. — Ну, уж о философии ты оставь, — сказал он. — Главная зад ача философии всех веков состоит именно в том, чтобы найти ту необход имую связь, которая существует межд у личным интересом и общим. Но это не к д елу, а к д елу то, что мне только нужно поправить твое сравнение. Березки не натыканы, а которые посажены, которые посеяны, и с ними над о обращаться осторожнее. Только те народ ы имеют буд ущность, только те народ ы можно назвать историческими, которые имеют чутье к тому, что важно и значительно в их учрежд ениях, и д орожат ими. И Сергей Иванович перенес вопрос в область философски-историческую, нед оступную д ля Константина Левина, и показал ему всю несправед ливость его взгляд а. — Что же касается д о того, что тебе это не нравится, то, извини меня, — это наша русская лень и барство, а я уверен, что у тебя это временное заблужд ение, и пройд ет. Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе с тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: — потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, зад умался о совершенно д ругом, личном своем д еле. — Ну, од нако, поед ем. Сергей Иванович замотал послед нюю уд очку, Константин отвязал лошад ь, и они поехали. IV Личное д ело, занимавшее Левина во время разговора его с братом, было след ующее: — в прошлом год у, приехав од нажд ы на покос и рассерд ившись на приказчика, Левин употребил свое сред ство успокоения — взял у мужика косу и стал косить. Работа эта так понравилась ему, что он несколько раз принимался косить; выкосил весь луг пред д омом и нынешний год с самой весны составил себе план — косить с мужиками целые д ни. Со времени приезд а брата он был в разд умье: — косить или нет? Ему совестно было оставлять брата од ного по целым д ням, и он боялся, чтобы брат не посмеялся над ним за это. Но, пройд ясь по лугу, вспомнив впечатления косьбы, он уже почти решил, что буд ет косить. После же разд ражительного разговора с братом он опять вспомнил это намерение. «Нужно физическое д виженье, а то мой характер решительно портится», — под умал он и решился косить, как ни неловко это буд ет ему перед братом и народ ом. С вечера Константин Левин пошел в контору, сд елал распоряжение о работах и послал по д еревням вызвать на завтра косцов, с тем чтобы косить Калиновый луг,самый большой и лучший. — Да мою косу пошлите, пожалуйста, к Титу, чтоб он отбил и вынес завтра; я, может быть, буд у сам косить тоже, — сказал он, стараясь не конфузиться. Приказчик улыбнулся и сказал: — Слушаю-с. Вечером за чаем Левин сказал и брату. — Кажется, погод а установилась, — сказал он. — Завтра я начинаю косить. — Я очень люблю эту работу, — сказал Сергей Иванович. — Я ужасно люблю. Я сам косил иногд а с мужиками и завтра хочу целый д ень косить. Сергей Иванович под нял голову и с любопытством посмотрел на брата. — То есть как? Наравне с мужиками, целый д ень? — Да, это очень приятно, — сказал Левин. — Это прекрасно, как физическое упражнение, только ед ва ли ты можешь это выд ержать, — без всякой насмешки сказал Сергей Иванович. — Я пробовал. Сначала тяжело, потом втягиваешься. Я д умаю, что не отстану… — Вот как! Но скажи, как мужики смотрят на это? Должно быть, посмеиваются, что чуд ит барин. — Нет,не д умаю; но это такая вместе и веселая и труд ная работа, что некогд а д умать. — Но как же ты обед ать с ними буд ешь? Туд а лафиту тебе прислать и инд юшку жареную уж неловко. — Нет, я только в од но время с их отд ыхом приед у д омой. На д ругое утро Константин Левин встал раньше обыкновенного, но хозяйственные распоряжения зад ержали его, и когд а он приехал на покос, косцы шли уже по второму ряд у. Еще с горы открылась ему под горою тенистая, уже скошенная часть луга, с сереющими ряд ами и черными кучками кафтанов, снятых косцами на том месте, откуд а они зашли первый ряд . По мере того как он под ъезжал, ему открывались шед шие д руг за д ругом растянутою вереницей и различно махавшие косами мужики, кто в кафтанах, кто в од них рубахах. Он насчитал их сорок д ва человека. Они мед ленно д вигались по неровному низу луга, гд е была старая запруд а. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень д линной белой рубахе, согнувшись махавший косой; тут был молод ой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший кажд ый ряд . Тут был и Тит, по косьбе д яд ька Левина, маленький, худ енький мужичок. Он, не сгибаясь, шел перед ом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд . Левин слез с лошад и и, привязав ее у д ороги, сошелся с Титом, который, д остав из куста вторую косу, под ал ее. — Готова, барин; бреет, сама косит, — сказал Тит, с улыбкой снимая шапку и под авая ему косу. Левин взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряд ы, потные и веселые косцы выход или од ин за д ругим на д орогу и, посмеиваясь, зд оровались с барином. Они все гляд ели на него, но никто ничего не говорил д о тех пор, пока вышед ший на д орогу высокий старик со сморщенным и безбород ым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему. — Смотри, барин, взялся за гуж, не отставать! — сказал он, и Левин услыхал сд ержанный смех межд у косцами. — Постараюсь не отстать, — сказал он, становясь за Титом и выжид ая времени начинать. — Мотри, — повторил старик. Тит освобод ил место, и Левин пошел за ним. Трава была низкая, прид орожная, и Левин, д авно не косивший и смущенный обращенными на себя взгляд ами, в первые минуты косил д урно, хотя и махал сильно. Сзад и его послышались голоса: — Насажена нелад но, рукоятка высока, вишь, ему сгибаться как, — сказал од ин. — Пяткой больше налягай, — сказал д ругой. — Ничего, лад но, настрыкается, — прод олжал старик. — Вишь, пошел… Широк ряд берешь, умаешься.., Хозяин, нельзя, д ля себя старается! А вишь, под ряд ье-то! За это нашего брата по горбу, бывало. Трава пошла мягче, и Левин, слушая, но не отвечая и стараясь косить как можно лучше, шел за Титом. Они прошли шагов сто. Тит все шел, не останавливаясь, не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже страшно становилось, что он не выд ержит: — так он устал. Он чувствовал, что махает из послед них сил, и решился просить Тита остановиться. Но в это самое время Тит сам остановился и, нагнувшись, взял травы, отер косу и стал точить. Левин расправился и, взд охнув, оглянулся. Сзад и его шел мужик и, очевид но, также устал, потому что сейчас же, не д оход я Левина, остановился и принялся точить. Тит намочил свою косу и косу Левина, и они пошли д альше. На втором приеме было то же. Тит шел мах за махом, не останавливаясь и не уставая. Левин шел за ним, стараясь не отставать, и ему становилось все труд нее и труд нее: — наступала минута, когд а, он чувствовал, у него не остается более сил, но в это самое время Тит останавливался и точил. Так они прошли первый ряд . И д линный ряд этот показался особенно труд ен Левину; но зато, когд а ряд был д ойд ен и Тит, вскинув на плечо косу, мед ленными шагами пошел заход ить по след ам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу, — несмотря на то, что пот катил град ом по его лицу и капал с носа и вся спина его была мокра, как вымученная в вод е, ему было очень хорошо. В особенности рад овало его то, что он знал теперь, что выд ержит. Его уд овольствие отравилось только тем, что ряд его был нехорош. «Буд у меньше махать рукой, больше всем туловищем», — д умал он, сравнивая как по нитке обрезанный ряд Тита со своим раскид анным и неровно лежащим ряд ом. Первый ряд , как заметил Левин, Тит шел особенно быстро, вероятно желая попытать барина, и ряд попался д линен. След ующие ряд ы были уже легче, но Левин все-таки д олжен был напрягать все свои силы, чтобы не отставать от мужиков. Он ничего не д умал, ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать от мужиков и как можно лучше сработать. Он слышал только лязг кос и вид ел пред собой уд алявшуюся прямую фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, мед ленно и волнисто склоняющиеся травы и головки цветов около лезвия своей косы и вперед и себя конец ряд а, у которого наступит отд ых. Не понимая, что это и откуд а, в серед ине работы он вд руг испытал приятное ощущение холод а по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел крупный д ожд ь. Од ни мужски пошли к кафтанам и над ели их; д ругие, точно так же как Левин, только рад остно пожимали плечами под приятным освежением. Прошли еще и еще ряд . Проход или д линные, короткие, с хорошею, с д урною травой ряд ы. Левин потерял всякое сознание времени и решительно не знал, позд но или рано теперь. В его работе стала происход ить теперь перемена, д оставлявшая ему огромное наслажд ение. В серед ине его работы на него наход или минуты, во время которых он забывал то, что д елал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его выход ил почти так же ровен и хорош, как и у Тита. Но только что он вспоминал о том, что он д елает, и начинал стараться сд елать лучше, тотчас же он испытывал всю тяжесть труд а, и ряд выход ил д урен. Пройд я еще од ин ряд , он хотел опять заход ить, но Тит остановился и, под ойд я к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба погляд ели на солнце. «О чем это они говорят и отчего он не заход ит ряд ?» — под умал Левин, не д огад ываясь, что мужики, не переставая косили уже не менее четырех часов и им пора завтракать. — Завтракать, барин, — сказал старик. — Разве пора? Ну, завтракать. Левин отд ал косу Титу и с мужиками, пошед шими к кафтанам за хлебом, чрез слегка побрызганные д ожд ем ряд ы д линного скошенного пространства пошел к лошад и. Тут только он понял,что не угад ал погод у и д ожд ь мочил его сено. — Испортит сено, — сказал он. — Ничего, барин, в д ожд ь коси, в погод у греби! — сказал старик. Левин отвязал лошад ь и поехал д омой пить кофе. Сергей Иванович только что встал. Напившись кофею, Левин уехал опять на покос, прежд е чем Сергей Иванович успел од еться и выйти в столовую. V После завтрака Левин попал в ряд уже не на прежнее место, а межд у шутником- стариком, который пригласил его в сосед и, и молод ым мужиком, с осени только женатым и пошед шим косить первое лето. Старик, прямо д ержась, шел вперед и, ровно и широко перед вигая вывернутые ноги, и точным и ровным д виженьем, не стоившим ему, по-вид имому, более труд а, чем маханье руками на ход ьбе, как бы играя, отклад ывал од инаковый, высокий ряд . Точно не он, а од на острая коса сама вжикала по сочной траве. Сзад и Левина шел молод ой Мишка. Миловид ное молод ое лицо его, обвязанное по волосам жгутом свежей травы, все работало от усилий; но как только взгляд ывали на него, он улыбался. Он, вид имо, готов был умереть скорее, чем признаться, что ему труд но. Левин шел межд у ними. В самый жар косьба показалась ему не так труд на. Обливавший его пот прохлажд ал его, а солнце, жегшее спину, голову и засученную по локоть руку, прид авало крепость и упорство в работе; и чаще и чаще приход или те минуты бессознательного состояния, когд а можно было не д умать о том, что д елаешь. Коса резала сама собой. Это были счастливые минуты. Еще рад остнее были минуты, когд а, под ход я к реке, в которую утыкались ряд ы, старик обтирал мокрою густою травой косу, полоскал ее сталь в свежей вод е реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина. — Ну-ка, кваску моего! А, хорош? — говорил он, под мигивая. И д ействительно, Левин никогд а не пивал такого напитка, как эта теплая вод а с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас после этого наступала блаженная мед ленная прогулка с рукой на косе, во время которой можно было отереть ливший пот, взд охнуть полною груд ью и огляд еть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что д елалось вокруг, в лесу и в поле. Чем д олее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса д вигала за собой все сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая д елалась сама собой. Это были самые блаженные минуты. Труд но было только тогд а, когд а над о было прекращать это сд елавшееся бессознательным д виженье и д умать, когд а над о было окашивать кочку или невыполонный щавельник. Старик д елал это легко. Приход ила кочка, он изменял д виженье и гд е пяткой, гд е концом косы под бивал кочку с обеих сторон коротенькими уд арами. И, д елая это, он все рассматривал и наблюд ал, что открывалось перед ним, то он срывал кочеток, съед ал его или угощал Левина, то отбрасывал носком косы ветку, то огляд ывал гнезд ышко перепелиное, с которого из-под самой косы вылетала самка, то ловил козюлю, попавшуюся на пути, и, как вилкой под няв ее косой, показывал Левину и отбрасывал. И Левину и молод ому малому сзад и его эти перемены д вижений были труд ны. Они оба, налад ив од но напряженное д вижение, наход ились в азарте работы и не в силах были изменять д вижение и в то же время наблюд ать, что было перед ними. Левин не замечал, как проход ило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время под ошло к обед у. Заход я ряд , старик обратил внимание Левина на д евочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть вид ные, по высокой траве и по д ороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом. — Вишь, козявки ползут! — сказал он, указывая на них, и из-под руки погляд ел на солнце. Прошли еще д ва ряд а, старик остановился. — Ну, барин, обед ать! — сказал он решительно. И, д ойд я д о реки, косцы направились через ряд ы к кафтанам, у которых, д ожид аясь их, сид ели д ети, принесшие обед ы. Мужики собрались — д альние под телеги, ближние — под ракитовый куст, на который накид али травы. Левин под сел к ним; ему не хотелось уезжать. Всякое стеснение перед барином уже д авно исчезло. Мужики приготавливались обед ать. Од ни мылись, молод ые ребята купались в реке, д ругие прилаживали место д ля отд ыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил вод ы из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал на восток молиться. — Ну-ка, барин, моей тюрьки, — сказал он, присаживаясь на колени перед чашкой. Тюрька была так вкусна, что Левин разд умал ехать д омой обед ать. Он пообед ал со стариком и разговорился с ним о его д омашних д елах, принимая в них живейшее участие, и сообщил ему все свои д ела и все обстоятельства, которые могли интересовать старика. Он чувствовал себя более близким к нему, чем к брату, и невольно улыбался от нежности, которую он испытывал к этому человеку. Когд а старик опять встал, помолился и лег тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сд елал то же и, несмотря на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когд а солнце зашло на д ругую сторону куста и стало д оставать его. Старик д авно не спал и сид ел, отбивая косы молод ых ребят. Левин оглянулся вокруг себя и не узнал места: — так все переменилось. Огромное пространство луга было скошено и блестело особенным, новым блеском, со своими уже пахнущими ряд ами, на вечерних косых лучах солнца. И окошенные кусты у реки, и сама река, прежд е не вид ная, а теперь блестящая сталью в своих извивах и д вижущийся и под нимающийся народ , и крутая стена травы нед окошенного места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — все это было совершенно новое. Очнувшись, Левин стал соображать, сколько скошено, сколько еще можно сд елать нынче. Сработано было чрезвычайно много на сорок д ва человека. Весь большой луг, который кашивали д ва д ня при барщине в трид цать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими ряд ами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот д ень, и д осад но было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать. — А что, еще скосим, как д умаешь, Машкин Верх? сказал он старику. — Как бог д аст, солнце не высоко. Нечто вод очки ребятам? Во время полд ника, когд а опять сели и курящие закурили, старик объявил ребятам, что «Машкин Верх скосить — вод ка буд ет». — Эка, не скосить! Заход и, Тит! Живо смахнем! Наешься ночью. Заход и! — послышались голоса, и, д оед ая хлеб, косцы пошли заход ить. — Ну, ребята, д ержись! — сказал Тит и почти рысью пошел перед ом. — Ид и, ид и! — говорил старик, спея за ним и легко д огоняя его, — срежу! Берегись! И молод ые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они не портили травы, и ряд ы отклад ывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще послед ние космы д оход или ряд ы, как перед ние захватили кафтаны на плечи и пошли через д орогу к Машкину Верху. Солнце уже спускалось к д еревьям, когд а они, побрякивая брусницами, вошли в лесной овражек Машкина Верха. Трава была по пояс в серед ине лощины, и нежная и мягкая, лопушистая, кое-гд е по лесу пестреющая иваном-д а-марьей. После короткого совещания — вд оль ли ход ить или поперек — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный черноватый мужик, пошел перед ом. Он прошел ряд вперед , повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ход я под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и космы только на горке были на солнце, а в низу, по которому под нимался пар, и на той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела. Под резаемая с сочным звуком и пряно пахнущая трава ложилась высокими ряд ами. Теснившиеся по коротким ряд ам косцы со всех сторон, побрякивая брусницами и звуча то столкнувшимися косами, то свистом бруска по оттачиваемой косе, то веселыми криками, под гоняли д руг д руга. Левин шел все так же межд у молод ым малым и стариком. Старик, над евший свою овчинную куртку, был так же весел, шутлив и свобод ен в д вижениях. В лесу беспрестанно попад ались березовые, разбухшие в сочной траве грибы, которые резались косами. Но старик, встречая гриб, кажд ый раз сгибался, под бирал и клал за пазуху. «Еще старухе гостинцу», — приговаривал он. Как ни было легко косить мокрую и слабую траву, но труд но было спускаться и под ниматься по крутым косогорам оврага. Но старика это не стесняло. Махая все так же косой, он маленьким, тверд ым шажком своих обутых в большие лапти ног влезал мед ленно на кручь и, хоть и трясся всем телом и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на пути ни од ной травинки, ни од ного гриба и так же шутил с мужиками и Левиным. Левин шел за ним и часто д умал, что он непременно упад ет, под нимаясь с косою на такой крутой бугор, куд а и без косы труд но влезть; но он взлезал и д елал что над о. Он чувствовал, что какая-то внешняя сила д вигала им. VI Машкин Верх скосили, д од елали послед ние ряд ы, над ели кафтаны и весело пошли к д ому. Левин сел на лошад ь и, с сожалением простившись с мужиками, поехал д омой. С горы он оглянулся; их не вид но было в под нимавшемся из низу тумане; были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос. Сергей Иванович д авно уже отобед ал и пил вод у с лимоном и льд ом в своей комнате, просматривая только что полученные с почты газеты и журналы, когд а Левин, с прилипшими от пота ко лбу спутанными волосами и почерневшею, мокрою спиной и груд ью, с веселым говором ворвался к нему в комнату. — А мы сработали весь луг! Ах, как хорошо, уд ивительно! А ты как поживал? — говорил Левин, совершенно забыв вчерашний неприятный разговор. — Батюшки! на что ты похож! — сказал Сергей Иванович, в первую минуту нед овольно огляд ываясь на брата. — Да д верь-то, д верь-то затворяй!вскрикнул он. — Непременно впустил д есяток целый. Сергей Иванович терпеть не мог мух и в своей комнате отворял окна только ночью и старательно затворял д вери. — Ей-богу, ни од ной. А если впустил, я поймаю. Ты не поверишь, какое наслажд ение! Ты как провел д ень? — Я хорошо. Но неужели ты целый д ень косил? Ты, я д умаю, голод ен, как волк. Кузьма тебе все приготовил. — Нет, мне и есть не хочется. Я там поел. А вот пойд у умоюсь. — Ну, ид и, ид и, и я сейчас прид у к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, гляд я на брата. — Ид и-же скорей, — прибавил он, улыбаясь, и, собрав свои книги, приготовился ид ти. Ему самому вд руг стало весело и не хотелось расставаться с братом. — Ну, а во время д ожд я гд е ты был? — Какой же д ожд ь? Чуть покрапал. Так я сейчас прид у. Так ты хорошо провел д ень? Ну, и отлично. — И Левин ушел од еваться. Через пять минут братья сошлись в столовой. Хотя Левину и казалось, что не хочется есть, и он сел за обед , только чтобы не обид еть Кузьму, но когд а начал есть, то обед показался ему чрезвычайно вкусен. Сергей Иванович, улыбаясь, гляд ел на него. — Ах д а, тебе письмо, — сказал он. — Кузьма, принеси, пожалуйста, снизу. Да смотри д верь затворяй. Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: — «Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней все не лад ится. Съезд и, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты все знаешь. Она так рад а буд ет тебя вид еть. Она совсем од на, бед ная. Теща со всеми еще за границей». — Вот отлично! Непременно съезжу к ним, — сказал Левин. — А то поед ем вместе. Она такая славная. Не правд а ли? — А они нед алеко тут? — Верст трид цать. Пожалуй, и сорок буд ет. Но отличная д орога. Отлично съезд им. — Очень рад , — все улыбаясь, сказал Сергей Иванович. Вид меньшого брата непосред ственно располагал его к веселости. — Ну, аппетит у тебя! — сказал он, гляд я на его склоненное над тарелкой буро-красно- загорелое лицо и шею. — Отлично! Ты не поверишь, какой это режим полезный против всякой д ури. Я хочу обогатить мед ицину новым термином: — Arbeitscur. — Ну, тебе-то это не нужно, кажется. — Да, но разным нервным больным. — Да, это над о испытать. А я вед ь хотел было прийти на покос посмотреть на тебя, но жара была такая невыносимая, что я не пошел д альше леса. Я посид ел и лесом прошел на слобод у, встретил твою кормилицу и сонд ировал ее насчет взгляд а мужиков на тебя. Как я понял, они не од обряют этого. Она сказала: — «Не господ ское д ело». Вообще мне кажется, что в понятии народ ном очень тверд о опред елены требования на известную, как они называют, «господ скую» д еятельность. И они не д опускают, чтобы господ а выход или из опред елившейся в их понятии рамки. — Может быть; но вед ь это такое уд овольствие, какого я в жизнь свою не испытывал. И д урного вед ь ничего нет. Не правд а ли? — отвечал Левин. — Что же д елать, если им не нравится. А впрочем, я д умаю, что ничего. А? — Вообще, — прод олжал Сергей Иванович, — ты, как я вижу, д оволен своим д нем. — Очень д оволен. Мы скосили весь луг. И с каким стариком я там под ружился! Это ты не можешь себе пред ставить, что за прелесть! — Ну, так д оволен своим д нем. И я тоже. Во-первых, я решил д ве шахматные зад ачи, и од на очень мила, — открывается пешкой. Я тебе покажу. А потом д умал о нашем вчерашнем разговоре. — Что? о вчерашнем разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отд уваясь после оконченного обед а и решительно не в силах вспомнить, какой это был вчерашний разговор. — Я наложу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь д вигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага д олжен быть у всякого человека, стоящего на известной степени образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересованная материально д еятельность. Вообще ты натура слишком prime-sautiere, как говорят французы; ты хочешь страстной, энергической д еятельности или ничего. Левин слушал брата и решительно ничего не понимал и не хотел понимать. Он только боялся, как бы брат не спросил его такой вопрос, по которому буд ет вид но, что он ничего не слышал. — Так-то, д ружок, — сказал Сергей Иванович, трогая его по плечу. — Да, разумеется. Да что же! Я не стою за свое, — отвечал Левин с д етскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь я спорил? — д умал он. — Разумеется, и я прав и он прав, и все прекрасно. Над о только пойти в контору распоряд иться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь. Сергей Иванович тоже улыбнулся. — Хочешь пройтись, пойд ем вместе, — сказал он, не желая расставаться с братом, от которого так и веяло свежестью и бод ростью. — Пойд ем, зайд ем и в контору, если тебе нужно. — Ах, батюшки! — вскрикнул Левин так громко, что Сергей Иванович испугался. — Что, что ты? — Что рука Агафьи Михайловны? — сказал Левин,. уд аряя себя по голове. — Я и забыл про нее. — Лучше горазд о. — Ну, все-таки я сбегаю к ней. Ты не успеешь шляпы над еть, я вернусь. И он, как трещотка, загремел каблуками, сбегая с лестницы. VII В то время как Степан Аркад ьич приехал в Петербург д ля исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной д ля неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все д еньги из д ому, весело и приятно провод ил время и на скачках и на д ачах, Долли с д етьми переехала в д еревню, чтоб уменьшить сколько возможно расход ы. Она переехала в свою прид аную д еревню Ергушово, ту самую, гд е весной был прод ан лес и которая была в пятид есяти верстах от Покровского Левина. В Ергушове большой старый д ом был д авно сломан, и еще князем был отд елан и увеличен флигель. Флигель лет д вад цать тому назад , когд а Долли была ребенком, был поместителен и уд обен, хоть и стоял, как все флигеля, боком к выезд ной аллее и к югу. Но теперь флигель этот был стар и гнил. Когд а еще Степан Аркад ьич езд ил весной прод авать лес, Долли просила его оомотреть д ом и велеть поправить что нужно. Степан Аркад ьич, как и все виноватые мужья, очень заботившийся об уд обствах жены, сам осмотрел д ом и сд елал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном. По его понятию, над о была перебить кретоном всю мебель, повесить гард ины, расчистить сад , сд елать мостик у пруд а и посад ить цветы; но он забыл много д ругих необход имых вещей, нед остаток которых потом измучал Дарью Александ ровну. Как ни старался Степан Аркад ьич быть заботливым отцом и мужем, он никак не мог помнить, что у него есть жена и д ети. У него были холостые вкусы, только с ними он соображался. Вернувшись в Москву, он с горд остью объявил жене, что все приготовлено, что д ом буд ет игрушечка и что он ей очень советует ехать. Степану Аркад ьичу отъезд жены в д еревню был очень приятен во всех отношениях: — и д етям зд орово, и расход ов меньше, и ему свобод нее. Дарья же Александ ровна считала переезд в д еревню на лето необход имым д ля д етей, в особенности д ля д евочки, которая не могла поправиться после скарлатины, и, наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких д олгов д ровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее. Сверх того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к себе в д еревню сестру Кити, которая д олжна была возвратиться из-за границы в серед ине лета, и ей пред писано было купанье. Кити писала с вод , что ничто ей так не улыбается, как провести лето с Долли в Ергушове, полном д етских воспоминаний д ля них обеих. Первое время д еревенской жизни было д ля Долли очень труд ное. Она живала в д еревне в д етстве, и у ней осталось впечатление, что д еревня есть спасение от всех город ских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато д ешева и уд обна: — все есть, все д ешево, все можно д остать, и д етям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в д еревню, она увид ела, что это все совсем не так, как она д умала. На д ругой д ень по их приезд е пошел проливной д ожд ь, и ночью потекло в корид оре и в д етской, так что кроватки перенесли в гостиную. Кухарки люд ской не было; из д евяти коров оказались, по словам скотницы, од ни тельные, д ругие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни масла, ни молока д аже д етям нед оставало. Яиц не было. Курицу нельзя было д остать; жарили и варили старых, лиловых, жилистых петухов. Нельзя было д остать баб, чтобы вымыть полы, — все были на картошках. Кататься нельзя было, потому что од на лошад ь заминалась и рвала в д ышле. Купаться было негд е, — весь берег реки был истоптан скотиной и открыт с д ороги; д аже гулять нельзя было ход ить, потому что скотина вход ила в сад через сломанный забор, и был од ин страшный бык, который ревел и потому, д олжно быть, бод ался. Шкафов д ля платья не было. Какие были, те не закрывались и сами открывались, когд а проход или мимо их. Чугунов и корчаг не было; котла д ля прачечной и д аже глад ильной д оски д ля д евичьей не было. Первое время, вместо спокойствия и отд ыха попав на эти страшные, с ее точки зрения, бед ствия, Дарья Александ ровна была в отчаянии: — хлопотала изо всех сил, чувствовала безвыход ность положения и кажд ую минуту уд ерживала слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Управляющий, бывший вахмистр, которого Степан Аркад ьич полюбил и опред елил из швейцаров за его красивую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в бед ствиях Дарьи Александ ровны, говорил почтительно: — «Никак невозможно, такой народ скверный», и ни в чем не помогал. Положение казалось безвыход ным. Но в д оме Облонских, как и во всех семейных д омах, было од но незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо — Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что все образуется (это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торопясь и не волнуясь, д ействовала. Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же д ень пила с нею и с приказчиком чай под акациями и обсужд ала все д ела. Скоро под акациями учред ился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот клуб, состоявший из приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться труд ности жизни, и через нед елю д ействительно все образовалось. Крышу починили, кухарку, куму старостину, д остали, кур купили, молока стало д оставать и загород или жерд ями сад , каток сд елал плотник, к шкафам прид елали крючки, и они стали отворяться не произвольно, и глад ильная д оска, обернутая солд атским сукном, легла с ручки кресла на комод , и в д евичьей запахло утюгом. — Ну вот! а всь отчаивались, — сказала Матрена Филимоновна, указывая на д оску. Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили стала купаться, и д ля Дарьи Александ ровны сбылись хотя отчасти ее ожид ания, хотя не спокойной, но уд обной д еревенской жизни. Спокойною с шестью д етьми Дарья Александ ровна не могла быть. Од ин заболевал, д ругой мог заболеть, третьему нед оставало чего-нибуд ь, четвертый выказывал признаки д урного характера, и т. д . и т. д . Ред ко, ред ко выд авались короткие спокойные период ы. Но хлопоты и беспокойства эти были д ля Дарьи Александ ровны ед инственно возможным счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась од на со своими мыслями о муже, который не любил ее. Но кроме того, как ни тяжелы были д ля матери страх болезней, самые болезни и горе в вид у признаков д урных наклонностей в д етях, — сами д ети выплачивали ей уж теперь мелкими рад остями за ее горести. Рад ости эти были так мелки, что они незаметны были, как золото в песке, и в д урные минуты она вид ела од ни горести, од ин песок; но были и хорошие минуты, когд а она вид ела од ни рад ости, од но золото. Теперь, в уед инении д еревни, она чаще и чаще стала сознавать эти рад ости.. Часто, гляд я на них, она д елала всевозможные усилия, чтоб убед ить себя, что она заблужд ается, что она, как мать, пристрастна к своим д етям; все-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные д ети, все шестеро, все в разных род ах, но такие, какие ред ко бывают, — и была счастлива ими и горд илась ими. VIII В конце мая, когд а уже все более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о д еревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не обд умал всего, и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не пред ставилась, и д о начала июня Дарья Александ ровна жила од на в д еревне. Петровками, в воскресенье, Дарья Александ ровна езд ила к обед не причащать всех своих д етей. Дарья Александ ровна в своих зад ушевных, философских разговорах с сестрой, матерью, д рузьями очень часто уд ивляла их своим вольнод умством относительно религии. У ней была своя странная религия метемпсихозы, в которую она тверд о верила, мало заботясь о д огматах церкви. Но в семье она — и не д ля того только, чтобы показывать пример, а от всей д уши — строго исполняла все церковные требования, и то, что д ети около год а не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным од обрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь летом. Дарья Александ ровна за несколько д ней вперед обд умала, как од еть всех д етей. Были сшиты, перед еланы и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки, пришиты пуговки и приготовлены ленты. Од но платье на Таню, которое взялась шить англичанка, испортило много крови Дарье Александ ровне. Англичанка, перешивая, сд елала выточки не на месте, слишком вынула рукава и совсем было испортила платье. Тане под хватило плечи так, что вид еть было больно. Но Матрена Филимоновна д огад алась вставить клинья и сд елать пелеринку. Дело поправилось, но с англичанкой произошла было почти ссора. Наутро, од нако, все устроилось, и к д евяти часам — срок, д о которого просили батюшку под ожд ать с обед ней, — сияющие рад остью, разод етые д ети стояли у крыльца пред коляской, д ожид аясь матери. В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александ ровна, зад ержанная заботами о своем туалете, од етая в белое кисейное платье, вышла сад иться. Дарья Александ ровна причесывалась и од евалась с заботой и волнением. Прежд е она од евалась д ля себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом, чем больше она старелась, тем неприятнее ей становилось од еваться; она вид ела, как она под урнела. Но теперь она опять од евалась с уд овольствием и волнением. Теперь она од евалась не д ля себя, не д ля своей красоты, а д ля того, чтоб она, как мать этих прелестей, не испортила общего впечатления. И, посмотревшись в послед ний раз в зеркало, она осталась д овольна собой. Она была хороша. Не так хороша, как она, бывало, хотела быть хороша на бале, но хороша д ля той цели, которую она теперь имела в вид у. В церкви никого, кроме мужиков и д ворников и их баб, не было. Но Дарья Александ ровна вид ела, или ей казалось, что вид ела, восхищение, возбужд аемое ее д етьми и ею. Дети не только были прекрасны собой в своих наряд ных платьицах, но они были милы тем, как хорошо они себя д ержали. Алеша, правд а, стоял не совсем хорошо: — он все поворачивался и хотел вид еть сзад и свою курточку; но все-таки он был необыкновенно мил. Таня стояла как большая и смотрела за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своим наивным уд ивлением пред всем, и труд но было не улыбнуться, когд а, причастившись, она сказала: — «Please, some more». Возвращаясь д омой, д ети чувствовали, что что-то торжественное совершилось, и были очень смирны. Все шло хорошо и д ома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было хуже всего, не послушался англичанки и был оставлен без слад кого пирога. Дарья Александ ровна не д опустила бы в такой д ень д о наказания, если б она была тут; но над о было под д ержать распоряжение англичанки, и она под тверд ила ее решение, что Грише не буд ет слад кого пирога. Это испортило немного общую рад ость. Гриша плакал, говоря, что и Николенька свистал, но что вот его не наказали, и что он не от пирога плачет, — ему все равно, — но о том, что с ним несправед ливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александ ровна решилась, переговорив с англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но тут, проход я чрез залу, она увид ала сцену, заполнившую такою рад остью ее серд це, что слезы выступали ей на глаза, и она сама простила преступника. Наказанный сид ел в зале на угловом окне; под ле него стояла Таня с тарелкой. Под вид ом желания обед а д ля кукол, она попросила у англичанки позволения снести свою порцию пирога в д етскую и вместо этого принесла ее брату. Прод олжая плакать о несправед ливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыд ания приговаривал: — «Ешь сама, вместе буд ем есть… вместе». На Таню сначала под ействовала жалость за Гришу, потом сознание своего д оброд етельного поступка, и слезы у ней тоже стояли в глазах; но она, не отказываясь, ела свою д олю. Увид ав мать, они испугались, но, вгляд евшись в ее лицо, поняли, что они д елают хорошо, засмеялись и с полными пирогом ртами стали обтирать улыбающиеся губы руками и измазали все свои сияющие лица слезами и вареньем. — Матушки!! Новое белое платье! Таня! Гриша! — говорила мать, стараясь спасти платье, но со слезами на глазах улыбаясь блаженною, восторженною улыбкой. Новые платья сняли, велели над еть д евочкам блузки, а мальчикам старые курточки и велели заклад ывать линейку — опять, к огорчению приказчика, Бурого в д ышло, — чтоб ехать за грибами и на купальню. Стон восторженного визга под нялся в д етской и не умолкал д о самого отъезд а на купальню. Грибов набрали целую корзинку, д аже Лили нашла березовый гриб. Прежд е бывало так, что мисс Гуль найд ет и покажет ей; но теперь она сама нашла большой березовый шлюпик, и был общий восторженный крик: — «Лили нашла шлюпик!» Потом под ъехали к реке, поставили лошад ей под березками и пошли в купальню. Кучер Терентий, привязав к д ереву отмахивающихся от овод ов лошад ей, лег, приминая траву, в тени березы и курил тютюн, а из купальни д оносился д о него неумолкавший д етский веселый визг. Хотя и хлопотливо было смотреть за всеми д етьми и останавливать их шалости, хотя и труд но было вспомнить и не перепутать все эти чулочки, панталончики, башмачки с разных ног и развязывать, расстегивать и завязывать тесемочки и пуговки, Дарья Александ ровна, сама д ля себя любившая всегд а купанье, считавшая его полезным д ля д етей, ничем так не наслажд алась, как этим купаньем со всеми д етьми. Перебирать все эти пухленькие ножки, натягивая на них чулочки, брать в руки и окунать эти голенькие тельца и слышать то рад остные, то испуганные визги; вид еть эти зад ыхающиеся, с открытыми, испуганными и веселыми глазами лица, этих брызгающихся своих херувимчиков было д ля нее большое наслажд ение. Когд а уже половина д етей были од еты, к купальне под ошли и робко остановились наряд ные бабы, ход ившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула од ну, чтобы д ать ей высушить уроненную в вод у простыню и рубашку, и Дарья Александ ровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся в руку и не понимавшее вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же под купив Дарью Александ ровну искренним любованьем д етьми, которое они выказывали. — Ишь ты красавица, беленькая, как сахар, — говорила од на, любуясь на Танечку и покачивая головой. — А худ ая…. — Да, больна была. — Вишь ты, знать тоже купали, — говорила д ругая на груд ного. — Нет, ему только три-месяца, — отвечала с горд остью Дарья Александ ровна. — Ишь ты! — А у тебя есть д ети? — Было четверо, д вое осталось: — мальчик и д евочка. Вот в прошлый мясоед отняла. — А сколько ей? — Да д ругой год ок. — Что же ты так д олго кормила? — Наше обыкновение: — три поста… И разговор стал самый интересный д ля Дарьи Александ ровны: — как рожала? чем был болен? гд е муж? часто ли бывает? Дарье Александ ровне не хотелось уход ить от баб, так интересен ей был разговор с ними, так совершенно од ни и те же были их интересы. Приятнее же всего Дарье Александ ровне было то, что она ясно вид ела, как все эти женщины любовались более всего тем, как много было у нее д етей и как они хороши. Бабы и насмешили Дарью Александ ровну и обид ели англичанку тем, что она была причиной этого непонятного д ля нее смеха. Од на из молод ых баб пригляд ывалась к англичанке, од евавшейся после всех, и когд а она над ела на себя третью юбку, то не могла уд ержаться от замечания: — «Ишь ты, крутила, крутила, все не накрутит!» — сказала она, и все разразились хохотом. IX Окруженная всеми выкупанными, с мокрыми головами, д етьми, Дарья Александ ровна, с платком на голове, уже под ъезжала к д ому, когд а кучер сказал: — Барин какой-то ид ет, кажется, покровский. Дарья Александ ровна выглянула вперед и обрад овалась, увид ав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шед шего им навстречу. Она и всегд а рад а ему была, но теперь особенно рад а была, что он вид ит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не мог понять ее величия. Увид ав ее, он очутился пред од ною из картин своего воображаемого в буд ущем семейного быта. — Вы точно насед ка, Дарья Александ ровна. — Ах, как я рад а! — сказала она, протягивая ему руку. — Рад ы, а не д али знать. У меня брат живет. Уж я от Стивы получил записочку, что вы тут. — От Стивы? — с уд ивлением спросила Дарья Александ ровна. — Да, он пишет, что вы переехали, и д умает, что вы позволите мне помочь вам чем- нибуд ь, — сказал Левин и, сказав это, вд руг смутился и, прервав речь, молча прод олжал ид ти под ле линейки, срывая липовые побеги и перекусывая их. Он смутился вслед ствие пред положения, что Дарье Александ ровне буд ет неприятна помощь стороннего человека в том д еле, которое д олжно было быть сд елано ее мужем. Дарье Александ ровне д ействительно не нравилась эта манера Степана Аркад ьича навязывать свои семейные д ела чужим. И она тотчас же поняла, что Левин понимает это. За эту-то тонкость понимания, за эту д еликатность и любила Левина Дарья Александ ровна. — Я понял, разумеется, — сказал Левин, — что это только значит то, что вы хотите меня вид еть, и очень рад . Разумеется, я воображаю, что вам, город ской хозяйке, зд есь д ико, и, если что нужно, я весь к вашим услугам. — О нет! — сказала Долли. — Первое время было неуд обно, а теперь все прекрасно устроилось благод аря моей старой няне, — сказала она, указывая на Матрену Филимоновну, понимавшую, что говорят о ней, и весело и д ружелюбно улыбавшуюся Левину. Она знала его и знала, что это хороший жених барышне, и желала, чтобы д ело слад илось. — Извольте сад иться, мы сюд а потеснимся, — сказала она ему. — Нет, я пройд усь. Дети, кто со мной наперегонки с лошад ьми? Дети знали Левина очень мало, не помнили, когд а вид али его, но не выказывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости и отвращения, которое испытывают д ети так часто к взрослым притворяющимся люд ям и за которое им так часто и больно д остается. Притворство в чем бы то ни было может обмануть самого умного, проницательного человека; но самый ограниченный ребенок, как бы оно ни было искусно скрываемо, узнáет его и отвращается. Какие бы ни были нед остатки в Левине, притворства не было в нем и признака, и потому д ети высказали ему д ружелюбие такое же, какое они нашли на лице матери. На приглашение его д ва старшие тотчас же соскочили к нему и побежали с ним так же просто, как бы они побежали с няней, с мисс Гуль или с матерью. Лили тоже стала проситься к нему, и мать перед ала ее ему; он посад ил ее на плечо и побежал с ней. — Не бойтесь, не бойтесь, Дарья Александ ровна! — говорил он, весело улыбаясь матери, — невозможно, чтоб я ушиб или уронил. И, гляд я на его ловкие, сильные, осторожно заботливые и слишком напряженные д вижения, мать успокоилась и весело и од обрительно улыбалась, гляд я на него. Зд есь, в д еревне, с д етьми и с симпатичною ему Дарьей Александ ровной, Левин пришел в то, часто наход ившее на него д етски-веселое расположение д уха, которое Дарья Александ ровна особенно любила в нем. Бегая с д етьми, он учил их гимнастике, смешил мисс Гуль своим д урным английским языком и рассказывал Дарье Александ ровне свои занятия в д еревне. После обед а Дарья Александ ровна, сид я с ним од на на балконе, наговорила о Кити. — Вы знаете? Кити приед ет сюд а и провед ет со мною лето. — Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, сказал: — Так прислать вам д вух коров? Если вы хотите считаться, то извольте заплатить мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно. — Нет, благод арствуйте. У нас устроилось. — Ну, так я ваших коров посмотрю, и, если позволите, я распоряжусь, как их кормить. Все д ело в корме. И Левин, чтобы только отвлечь разговор, изложил Дарье Александ ровне теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова есть только машина д ля переработки корма в молоко, и т.д . Он говорил это и страстно желал услыхать под робности о Кити и вместе боялся этого. Ему страшно было, что расстроится приобретенное им с таким труд ом спокойствие. — Да, но, впрочем, за всем этим над о след ить, а кто же буд ет? — неохотно отвечала Дарья Александ ровна. Она так теперь налад ила свое хозяйство через Матрену Филимоновну, что ей не хотелось ничего менять в нем; д а она и не верила знанию Левина в сельском хозяйстве. Рассужд ения о том, что корова есть машина д ля д еланья молока, были ей под озрительны. Ей казалось, что такого род а рассужд ения могут только мешать хозяйству. Ей казалось все это горазд о проще: — что над о только, как объясняла Матрена Филимоновна, д авать Пеструхе и Белопахой больше корму и пойла и чтобы повар не уносил помои из кухни д ля прачкиной коровы. Это было ясно. А рассужд ения о мучном и травяном корме были сомнительны и неясны. Главное же, ей хотелось говорить о Кити… X — Кити пишет мне, что ничего так не желает, как уед инения и спокойствия, — сказала Долли после наступившего молчания. — А что, зд оровье ее лучше? — с волнением спросил Левин. — Слава богу, она совсем поправилась. Я никогд а не верила, чтоб у нее была груд ная болезнь. — Ах, я очень рад ! — сказал Левин, и что-то трогательное, беспомощное показалось Долли в его лице в то время, как он сказал это и молча смотрел на нее. — Послушайте, Константин Дмитрич, — сказала Дарья Александ ровна, улыбаясь своею д оброю и несколько насмешливою улыбкой, — за что вы серд итесь на Кити? — Я? Я не сержусь, — сказал Левин. — Нет, вы серд итесь. Отчего вы не заехали ни к нам, ни к ним, когд а были в Москве? — Дарья Александ ровна, — сказал он, краснея д о корней волос, — я уд ивляюсь д аже, что вы, с вашею д обротой, не чувствуете этого. Как вам просто не жалко меня, когд а вы знаете… — Что я знаю? — Знаете, что я д елал пред ложение и что мне отказано, — проговорил Левин, и вся та нежность, которую минуту тому назад он чувствовал к Кити, заменилась в д уше его чувством злобы за оскорбление. — Почему же вы д умаете, что я знаю? — Потому что все это знают. — Вот уж в этом вы ошибаетесь; я не знала этого, хотя и д огад ывалась. — А! ну так вы теперь знаете. — Я знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучало, и что она просила меня никогд а не говорить об этом. А если она не сказала мне, то она никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне. — Я вам сказал, что было. — Когд а? — Когд а я был в послед ний раз у вас. — А знаете, что я вам скажу, — сказала Дарья Александ ровна, — мне ее ужасно, ужасно жалко. Вы страд аете только от горд ости… — Может быть, — сказал Левин, — но… Она перебила его: — Но ее, бед няжку, мне ужасно и ужасно жалко. Теперь я все понимаю. — Ну, Дарья Александ ровна, вы меня извините, — сказал он, вставая. — Прощайте! Дарья Александ ровна, д о свид анья. — Нет, постойте, — сказала она, схватывая его за рукав. — Постойте, сад итесь. — Пожалуйста, пожалуйста, не буд ем говорить об этом, — сказал он, сад ясь и вместе с тем чувствуя, что в серд це его под нимается и шевелится казавшаяся ему похороненною над ежд а. — Если б я вас не любила, — сказала Дарья Александ ровна, и слезы выступили ей на глаза, — если б я вас не знала, как я вас знаю… Казавшееся мертвым чувство оживало все более и более, под нималось и завлад евало серд цем Левина. — Да, я теперь все поняла, — прод олжала Дарья Александ ровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свобод ным и выбирающим, всегд а ясно, кого вы любите. Но д евушка в положении ожид ания, с этим женским, д евичьим стыд ом, д евушка, которая вид ит вас, мужчин, изд алека, принимает все на слово, — у д евушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать. — Да, если серд це не говорит… — Нет, серд це говорит, но вы под умайте: — вы, мужчины, имеете вид ы на д евушку, вы езд ите в д ом, вы сближаетесь, высматриваете, выжид аете, найд ете ли вы то, что вы любите, и потом, когд а вы убежд ены, что любите, вы д елаете пред ложение… — Ну, это не совсем так. — Все равно, вы д елаете пред ложение, когд а ваша любовь созрела или когд а у вас межд у д вумя выбираемыми совершился перевес. А д евушку не спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: — д а и нет. «Да, выбор межд у мной и Вронским», — под умал Левин, и оживавший в д уше его мертвец опять умер и только мучительно д авил его серд це. — Дарья Александ ровна, — сказал он, — так выбирают платье или не знаю какую покупку, а не любовь.. Выбор сд елан, и тем лучше… И повторенья быть не может. — Ах, горд ость и горд ость! — сказала Дарья Александ ровна, как буд то презирая его за низость этого чувства в сравнении с тем, д ругим чувством, которое знают од ни женщины. — В то время как вы д елали пред ложение Кити, она именно была в том положении, когд а она не могла отвечать. В ней было колебание. Колебание: — вы или Вронский. — Его она вид ела кажд ый д ень, вас д авно не вид ала. Положим, если б она была старше, — д ля меня, например, на ее месте не могло бы быть колебанья. Он мне всегд а противен был, и так и кончилось. Левин вспомнил ответ Кити. Она сказала: — Нет, это не может быть… — Дарья Александ ровна, — сказал он сухо, — я ценю вашу д оверенность ко мне; я д умаю, что вы ошибаетесь. Но, прав я или неправ, эта горд ость, которую вы так презираете, д елает то, что д ля меня всякая мысль о Катерине Александ ровне невозможна, — вы понимаете, совершенно невозможна. — Я только од но еще скажу: — вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих д етей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не д оказывает. — Я не знаю! — вскакивая, сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне д елаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: — а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него рад овались. А он умер, умер, умер… — Как вы смешны, — сказала Дарья Александ рова с грустною усмешкой, несмотря на волнение Левина. — Да, я теперь все больше и больше понимаю, — прод олжала она зад умчиво. — Так вы не приед ете к нам, когд а Кити буд ет? — Нет, не приед у. Разумеется, я не буд у избегать Катерины Александ ровны, но, гд е могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего присутствия. — Очень, очень вы смешны, — повторила Дарья Александ ровна, с нежностью вгляд ываясь в его лицо. — Ну, хорошо, так как буд то мы ничего про это не говорили. Зачем ты пришла, Таня? — сказала Дарья Александ ровна по-французски вошед шей д евочке. — Гд е моя лопатка, мама? — Я говорю по-французски, и ты так же скажи. Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей под сказала и потом по-французски же сказала, гд е отыскать лопатку. И это показалось Левину неприятным. Все теперь казалось ему в д оме Дарьи Александ ровны и в ее д етях совсем уже не так мило, как прежд е. «И д ля чего она говорит по-французски с д етьми? под умал он. — Как это неестественно и фальшиво! И д ети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», — д умал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александ ровна все это д вад цать раз уже перед умала и все-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необход имым учить этим путем своих д етей. — Но куд а же вам ехать? Посид ите. Левин остался д о чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко. После чая он вышел в перед нюю велеть под авать лошад ей и, когд а вернулся, застал Дарью Александ ровну взволнованную, с расстроенным лицом и слезами на глазах. В то время как Левин выход ил, случилось д ля Дарьи Александ ровны событие, разрушившее вд руг все ее сегод няшнее счастье и горд ость д етьми. Гриша и Таня под рались за мячик. Дарья Александ ровна, услышав крик в д етской, выбежала и застала их в ужасном вид е. Таня д ержала Гришу за волосы, а он, с изурод ованным злобой лицом, бил ее кулаками куд а попало. Что-то оборвалось в серд це Дарьи Александ ровны, когд а она увид ала это. Как буд то мрак над винулся на ее жизнь: — она поняла, что те ее д ети, которыми она так горд илась, были не только самые обыкновенные, но д аже нехорошие, д урно воспитанные д ети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые д ети. Она ни о чем д ругом не могла говорить и д умать и не могла не рассказать Левину своего несчастья. Левин вид ел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего д урного не д оказывает, что все д ети д ерутся; но, говоря это, в д уше своей Левин д умал: — «Нет, я не буд у ломаться и говорить по-французски со своими д етьми, но у меня буд ут не такие д ети: — над о только не портить, не урод овать д етей, и они буд ут прелестны. Да, у меня буд ут не такие д ети». Он простился и уехал, и она не уд ерживала его. XI В половине июля к Левину явился староста сестриной д еревни, наход ившейся за д вад цать верст от Покровского, с отчетом о ход е д ел и о покосе. Главный д оход с имения сестры получался за заливные луга. В прежние год ы покосы разбирались мужиками по д вад цати рублей за д есятину. Когд а Левин взял именье в управление, он, осмотрев покосы, нашел, что они стоят д ороже, и назначил цену за д есятину д вад цать пять рублей. Мужики не д али этой цены и, как под озревал Левин, отбили д ругих покупателей. Тогд а Левин поехал туд а сам и распоряд ился убирать луга частию наймом, частию из д оли. Свои мужики препятствовали всеми сред ствами этому нововвед ению, но д ело пошло, и в первый же год за луга было выручено почти вд вое. В третьем и прошлом год у прод олжалось то же противод ействие мужиков, и уборка шла тем же поряд ком. В нынешнем год у мужики взяли все покосы из третьей д оли, и теперь староста приехал объявить, что покосы убраны и что он, побоявшись д ожд я, пригласил конторщика, при нем разд елил и сметал уже од иннад цать господ ских стогов. По неопред еленым ответам на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разд елившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом д ележе сена что-то нечисто, и решился съезд ить сам поверить д ело. Приехав в обед в д еревню и оставив лошад ь у приятеля-старика, мужа братниной кормилицы, Левин вошел к старику на пчельник, желая узнать от него под робности об уборке покоса. Говорливый благообразный старик Парменыч рад остно принял Левина, показал ему все свое хозяйство, рассказал все под робности о своих пчелах и о роевщине нынешнего год а; но на вопросы Левина о покосе говорил неопред еленно и неохотно. Это еще более утверд ило Левина в его пред положениях. Он пошел на покос и осмотрел стога. В стогах не могло быть по пятид есяти возов, и, чтоб уличить мужиков, Левин велел сейчас же вызвать возившие сено под вод ы, под нять од ин стог и перевезти в сарай. Из стога вышло только трид цать д ва воза. Несмотря на уверения старосты о пухлявости сена и о том, как оно улеглось в стогах, и на его божбу о том, что все было по-божески, Левин настаивал на своем, что сено д елили без его приказа и что он потому не принимает этого сена за пятьд есят возов в стогу. После д олгих споров д ело решили тем, чтобы мужикам принять эти од иннад цать стогов, считая по пятид есяти возов, на свою д олю, а на господ скую д олю выд елять вновь. Переговоры эти и д ележ копен прод олжались д о полд ника. Когд а послед нее сено было разд елено, Левин, поручив остальное наблюд ение конторщику, присел на отмеченной тычинкой ракитника копне, любуясь на кипящий народ ом луг. Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, д вигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светло-зеленой отаве серые извилистые валы. След ом за бабами шли мужики с вилами, и из валов вырастали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и од на за д ругою, под аваемые огромными навилинами, исчезали копны, и на место их навивались нависающие на зад ы лошад ей тяжелые воза д ушистого сена. — За погод ку убрать! Сено же буд ет! — сказал старик, присевший под ле Левина. — Чай, не сено! Ровно утятам зерна рассыпь, как под бирают!прибавил он, указывая на навиваемые копны. — С обед а половину д обрую свезли. — Послед нюю, что ль? — крикнул он на малого, который, стоя на перед у тележного ящика и помахивая концами пеньковых вожжей, ехал мимо. — Послед нюю, батюшка! — прокричал малый, прид ерживая лошад ь, и, улыбаясь, оглянулся на веселую, тоже улыбавшуюся румяную бабу, сид евшую в тележном ящике, — и погнал д альше. — Это кто же? Сын? — спросил Левин. — Мой меньшенький, — с ласковою улыбкой сказал старик. — Какой молод ец! — Ничего малый. — Уж женат? — Да, третий год пошел в Филипповки. — Что ж, и д ети есть? — Какие д ети! Год целый не понимал ничего, д а и стыд ился, — отвечал старик. — Ну, сено! Чай настоящий! — повторил он, желая переменить разговор. Левин внимательно присмотрелся к Ваньке Парменову и его жене. Они нед алеко от него навивали копну. Иван Парменов стоял на возу, принимая, разравнивая и отаптывая огромные навилины сена, которые сначала охапками, а потом вилами ловко под авала ему его молод ая красавица хозяйка. Молод ая баба работала легко, весело и ловко. Крупное, слежавшееся сено не бралось сразу на вилы. Она сначала расправляла его, всовывала вилы; потом упругим и быстрым д вижением налегала на них всею тяжестью своего тела и тотчас же, перегибая перетянутую красным кушаком спину, выпрямлялась и, выставляя полную груд ь из-под белой занавески, с ловкою ухваткой перехватывала руками вилы и вскид ывала навилину высоко на воз. Иван поспешно, вид имо стараясь избавить ее от всякой минуты лишнего труд а, под хватывал, широко раскрывая руки, под аваемую охапку и расправлял ее на возу. Под ав послед нее сено граблями, баба отряхнула засыпавшуюся ей за шею труху и, оправив сбившийся над белым, незагорелым лбом красный платок, полезла под телегу увязывать воз. Иван учил ее, как цеплять за лисицу, и чему-то сказанному ею громко расхохотался. В выражениях обоих лиц была вид на сильная, молод ая, нед авно проснувшаяся любовь. XII Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод д обрую, сытую лошад ь. Баба вскинула на воз грабли и бод рым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хоровод ом бабам. Иван, выехав на д орогу, вступил в обоз с д ругими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позад и возов. Од ин грубый, д икий бабий голос затянул песню и д опел ее д о повторенья, и д ружно, враз, под хватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, зд оровых голосов. Бабы с песнью приближались к Левину, и ему казалось, что туча с громом веселья над вигалась на него. Туча над винулась, захватила его, и копна, на которой он лежал, и д ругие копны и воза и весь луг с д альним полем — все заход ило и заколыхалось под размеры этой д икой развеселой песни с вскриками, присвистами и ьканьями. Левину завид но стало за это зд оровое веселье, хотелось принять участие в выражении этой рад ости жизни. Но он ничего не мог сд елать и д олжен был лежать и смотреть и слушать. Когд а народ с песнью скрылся из вид а и слуха, тяжелое чувство тоски за свое од иночество, за свою телесную празд ность, за свою вражд ебность к этому миру охватило Левина. Некоторые из тех самых мужиков, которые больше всех с ним спорили за сено, те, которых он обид ел, или те, которые хотели обмануть его, эти самые мужики весело кланялись ему и, очевид но, не имели и не могли иметь к нему никакого зла или никакого не только раскаяния, но и воспоминания о том, что они хотели обмануть его. Все это потонуло в море веселого общего труд а. Бог д ал д ень, бог д ал силы. И д ень и силы посвящены труд у, и в нем самом наград а. А д ля кого труд ? Какие буд ут плод ы труд а? Это соображения посторонние и ничтожные. Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к люд ям, живущим этою жизнью, но нынче в первый раз, в особенности под впечатлением того, что он вид ел в отношениях Ивана Парменова к его молод ой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том,что от него зависит переменить ту столь тягостную, празд ную, искусственную и личную жизнь,которою он жил, на эту труд овую, чистую и общую прелестную жизнь. Старик, сид евший с ним, уже д авно ушел д омой; народ весь разобрался. Ближние уехали д омой, а д альние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народ ом, прод олжал лежать на копне и смотреть, слушать и д умать. Народ , оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи. Весь д линный труд овой д ень не оставил в них д ругого след а, кроме веселости. Перед утреннею зарей все затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек и лошад ей, фыркавших по лугу в под нявшемся пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, огляд ев звезд ы, понял, что прошла ночь. «Ну, так что же я сд елаю? Как я сд елаю это?» — сказал он себе, стараясь выразить д ля самого себя все то, что он перед умал и перечувствовал в эту короткую ночь. Все, что он перед умал и перечувствовал, разд елялось на три отд ельные ход а мысли. Од ин — это было отречение от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования. Это отреченье д оставляло ему наслажд енье и было д ля него легко и просто. Другие мысли и пред ставления касались той жизни, которою он желал жить теперь. Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убежд ен, что он найд ет в ней то уд овлетворение, успокоение и д остоинство, отсутствие которых он так болезненно чувствовал. Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сд елать этот переход от старой жизни к новой. И тут ничего ясного ему не пред ставлялось. «Иметь жену? Иметь работу и необход имость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в общество? Жениться на крестьянке? Как же я сд елаю это? — опять спрашивал он себя и не наход ил ответа. — Впрочем, я не спал всю ночь, и я не могу д ать себе ясного отчета, — сказал он себе. — Я уясню после. Од но верно, что эта ночь решила мою суд ьбу. Все мои прежние мечты семейной жизни взд ор, не то, — сказал он себе. — Все это горазд о проще и лучше…» «Как красиво! — под умал он, гляд я на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на серед ине неба. — Как все прелестно в эту прелестную ночь! И когд а успела образоваться эта раковина? Нед авно я смотрел на небо, и на нем ничего не было — только д ве белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляд ы на жизнь!» Он вышел из луга и пошел по большой д ороге к д еревне. Под нимался ветерок, и стало серо,мрачно. Наступила пасмурная минута, пред шествующая обыкновенно рассвету, полной побед е света над тьмой. Пожимаясь от холод а, Левин быстро шел, гляд я на землю. «Это что? кто-то ед ет», — под умал он, услыхав бубенцы, и под нял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой д ороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошад и жались от колей на д ышло, но ловкий ямщик, боком сид евший на козлах, д ержал д ышлом по колее, так что колеса бежали по глад кому. Только это заметил Левин и, не д умая о том, кто это может ехать, рассеянно взглянул в карету. В карете д ремала в углу старушка, а у окна, вид имо только что проснувшись, сид ела молод ая д евушка, д ержась обеими руками за ленточки белого чепчика. Светлая и зад умчивая, вся исполненная изящной и сложной внутренней, чужд ой Левину жизни, она смотрела через него на зарю восход а. В то самое мгновение, как вид енье это уж исчезало, правд ивые глаза взглянули на него. Она узнала его, и уд ивленная рад ость осветила ее лицо. Он не мог ошибиться. Только од ни на свете были эти глаза. Только од но было на свете существо, способное сосред оточивать д ля него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово со станции железной д ороги. И все то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те решения, которые были взяты им, все вд руг исчезло. Он с отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой быстро уд алявшейся и переехавшей на д ругую сторону д ороги карете, там только была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в послед нее время загад ки его жизни. Она не выглянула больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и д еревню, — и остались вокруг пустые поля, д еревня вперед и и он сам, од инокий и чужой всему, од иноко ид ущий по заброшенной большой д ороге. Он взглянул на небо, над еясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла д ля него весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину. Там, в нед осягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и след а раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер все умельчаюшихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же нед осягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд . «Нет, — сказал он себе, — как ни хороша эта жизнь, простая и труд овая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее». XIII Никто, кроме самых близких люд ей к Алексею Александ ровичу, не знал, что этот с вид у самый холод ный и рассуд ительный человек имел од ну, противоречившую общему склад у его характера, слабость. Алексей Александ рович не мог равнод ушно слышать и вид еть слезы ребенка или женщины. Вид слез привод ил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность соображения. Правитель его канцелярии и секретарь знали это и пред увед омляли просительниц, чтоб отнюд ь не плакали, если не хотят испортить свое д ело. «Он рассерд ится и не станет вас слушать», — говорили они. И д ействительно, в этих случаях д ушевное расстройство, производ имое в Алексее Александ ровиче слезами, выражалось торопливым гневом. «Я не могу, не могу ничего сд елать. Извольте ид ти вон!» — кричал он обыкновенно в этих случаях. Когд а, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях к Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей Александ рович, несмотря на вызванную в нем злобу к ней, почувствовал в то же время прилив того д ушевного расстройства, которое на него всегд а производ или слезы. Зная это и зная, что выражение в эту минуту его чувств было бы несоответственно положению, он старался уд ержать в себе всякое проявление жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и происход ило то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну. Когд а они под ъехали к д ому, он высад ил ее из кареты и, сд елав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение. Слова жены, под тверд ившие его худ шие сомнения, произвели жестокую боль в серд це Алексея Александ ровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись од ин в карете, Алексей Александ рович, к уд ивлению своему и рад ости, почувствовал совершенное освобожд ение и от этой жалости и от мучавших его в послед нее время сомнений и страд аний ревности. Он испытывал чувство человека, выд ернувшего д олго болевший зуб. После страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вд руг, не веря еще своему счастию, чувствует, что не существует более того, что так д олго отравляло его жизнь, приковывало к себе все внимание, и что он опять может жить, д умать и интересоваться не од ним своим зубом. Это чувство испытал Алексей Александ рович. Боль была странная и страшная, но теперь она прошла; он чувствовал, что может опять жить и д умать не об од ной жене. «Без чести, без серд ца, без религии, испорченная женщина! Это я всегд а знал и всегд а вид ел, хотя и старался, жалея ее, обманывать себя», — сказал он себе. И ему д ействительно казалось, что он всегд а это вид ел; он припоминал под робности их прошед шей жизни, которые прежд е не казались ему чем-либо д урным, — теперь эти под робности ясно показывали, что она всегд а была испорченною. «Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в ошибке моей нет ничего д урного, и потому я не могу быть несчастлив. Виноват не я, — сказал он себе, — но она. Но мне нет д ела д о нее. Она не существует д ля меня…» Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно так же как и к ней, переменились его чувства, — перестало занимать его. Од но, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, уд обнейшим д ля себя и потому справед ливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она забрызгала его в своем пад ении, и прод олжать ид ти по своему пути д еятельной, честной и полезной жизни. «Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сд елала преступление; я только д олжен найти наилучший выход из того тяжелого положения, в которое она ставит меня. И я найд у его, — говорил он себе, хмурясь больше и больше. — Не я первый, не я послед ний». И, не говоря об исторических примерах, начиная с освеженного в памяти всех Прекрасною Еленою Менелая, целый ряд случаев современных неверностей жен мужьям высшего света возник в воображении Алексея Александ ровича. «Дарьялов, Полтавский, князь Карибанов, граф Паскуд ин, Драм… Да, и Драм… такой честный, д ельный человек… Семенов, Чагин, Сигонин, — вспоминал Алексей Александ рович. — Положим, какой-то неразумный ridicule пад ает на этих люд ей, но я никогд а не вид ел в этом ничего, кроме несчастия, и всегд а сочувствовал ему», — сказал себе Алексей Александ рович, хотя это и было неправд а, и он никогд а не сочувствовал несчастиям этого род а, а тем выше ценил себя, чем чаще были примеры жен, изменяющих своим мужьям. «Это несчастие,которое может постигнуть всякого.И это несчастие постигло меня. Дело только в том, как наилучшим образом перенести это положение». И он стал перебирать под робности образа д ействий люд ей, наход ившихся в таком же, как и он, положении. «Дарьялов д рался на д уэли…» Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александ ровича именно потому, что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей Александ рович без ужаса не мог под умать о пистолете, на него направленном, и никогд а в жизни не употреблял никакого оружия. Этот ужас смолод у часто заставлял его д умать о д уэли и примеривать себя к положению, в котором нужно было под вергать жизнь свою опасности. Достигнув успеха и тверд ого положения в жизни, он д авно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александ рович д олго и со всех сторон обд умывал и ласкал мыслью вопрос о д уэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не буд ет д раться. «Без сомнения, наше общество еще так д ико (не то, что в Англии), что очень многие, — и в числе этих многих были те, мнением которых Алексей Александ рович особенно д орожил, — посмотрят на д уэль с хорошей стороны; но какой результат буд ет д остигнут? Положим, я вызову на д уэль, — прод олжал про себя Алексей Александ рович, и, живо пред ставив себе ночь, которую он провед ет после вызова, и пистолет, на него направленный, он сод рогнулся и понял, что никогд а он этого не сд елает, — положим, я вызову его на д уэль. Положим, меня научат, — прод олжал он д умать, — поставят, я пожму гашетку, — говорил он себе, закрывая глаза, — и окажется, что я убил его, — сказал себе Алексей Александ рович и потряс головой, чтоб отогнать эти глупые мысли. — Какой смысл имеет убийство человека д ля того, чтоб опред елить свое отношение к преступной жене и сыну? Точно так же я д олжен буд у решать, что д олжен д елать с ней. Но, что еще вероятнее и что несомненно буд ет, — я буд у убит или ранен. Я, невиноватый человек, жертва, — убит или ранен. Еще бессмысленнее. Но мало этого; вызов на д уэль с моей стороны буд ет поступок нечестный. Разве я не знаю вперед , что мои д рузья никогд а не д опустят меня д о д уэли — не д опустят того, чтобы жизнь госуд арственного человека, нужного России, под верглась опасности? Что же буд ет? Буд ет то, что я, зная вперед то, что никогд а д ело не д ойд ет д о опасности, захотел только прид ать себе этим вызовом некоторый ложный блеск. Это нечестно, это фальшиво, это обман д ругих и самого себя. Дуэль немыслима, и никто не жд ет ее от меня. Цель моя состоит в том, чтоб обеспечить свою репутацию, нужную мне д ля беспрепятственного прод олжения своей д еятельности». Служебная д еятельность, и прежд е в глазах Алексея Александ ровича имевшая большое значение, теперь пред ставлялась ему особенно значительна. Обсуд ив и отвергнув д уэль, Алексей Александ рович обратился к развод у — д ругому выход у, избранному некоторыми из тех мужей, которых он вспомнил. Перебирая в воспоминании все известные случаи развод ов (их было очень много в самом высшем, ему хорошо известном обществе), Алексей Александ рович не нашел ни од ного, гд е бы цель развод а была та, которую он имел в вид у. Во всех этих случаях муж уступал или прод авал неверную жену, и та самая сторона, которая за вину не имела права на вступление в брак, вступала в вымышленные, мнимо узаконенные отношения с новым супругом. В своем же случае Алексей Александ рович вид ел, что д остижение законного, то есть такого развод а, гд е была бы только отвергнута виновная жена, невозможно. Он вид ел, что сложные условия жизни,в которых он наход ился, не д опускали возможности тех грубых д оказательств, которых требовал закон д ля уличения преступности жены; вид ел то, что известная утонченность этой жизни не д опускала и применения этих д оказательств, если б они и были, что применение этих д оказательств уронило бы его в общественном мнении более, чем ее. Попытка развод а могла привести только к сканд альному процессу, который был бы наход кой д ля врагов, д ля клеветы, унижения его высокого положения в свете. Главная же цель — опред еление положения с наименьшим расстройством — не д остигалась и чрез развод . Кроме того, при развод е, д аже при попытке развод а очевид но было, что жена разрывала сношения с мужем и соед инялась с своим любовником. А в д уше Алексея Александ ровича несмотря на полное теперь, как ему казалось, презрительное равнод ушие к жене, оставалось в отношении к ней од но чувство — нежелание того, чтоб она беспрепятственно могла соед иниться с Вронским, чтобы преступление ее было д ля нее выгод но. Од на мысль эта так разд ражала Алексея Александ ровича, что, только пред ставив себе это, он замычал от внутренней боли и припод нялся и переменил место в карете и д олго после того, нахмуренный, завертывал свои зябкие и костлявые ноги пушистым плед ом. «Кроме формального развод а, можно было еще поступить, как Карибанов, Паскуд ин и этот д обрый Драм, то есть разъехаться с женой», — прод олжал он д умать, успокоившись; но и эта мера пред ставляла те же неуд обства позора, как и при развод е, и главное — это, точно так же как и формальный развод , бросало его жену в объятия Вронского. «Нет, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой плед , громко заговорил он. — Я не могу быть несчастлив, но и она и он не д олжны быть счастливы». Чувство ревности, которое мучало его во время неизвестности, прошло в ту минуту, когд а ему с болью был выд ернут зуб словами жены. Но чувство это заменилось д ругим: — желанием, чтоб она не только не торжествовала, но получила возмезд ие за свое преступление. Он не признавал этого чувства, но в глубине д уши ему хотелось, чтоб она пострад ала за нарушение его спокойствия и чести. И, вновь перебрав условия д уэли, развод а, разлуки и вновь отвергнув их, Алексей Александ рович убед ился, что выход был только од ин — уд ержать ее при себе, скрыв от света случившееся и употребив все зависящие меры д ля прекращения связи и главное — в чем самому себе он не признавался — д ля наказания ее. «Я д олжен объявить свое решение, что, обд умав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все д ругие выход ы буд ут хуже д ля обеих сторон, чем внешнее status quo, и что таковое я согласен соблюд ать, но под строгим условием исполнения с ее стороны моей воли, то есть прекращения отношений с любовником», В под твержд ение этого решения, когд а оно уже было окончательно принято, Алексею Александ ровичу — пришло еще од но важное соображение. «Только при таком решении я поступаю и сообразно с религией, — сказал он себе, — только при этом решении я не отвергаю от себя преступную жену, а д аю ей возможность исправления и д аже — как ни тяжело это мне буд ет — посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее». Хотя Алексей Александ рович и знал, что он не может иметь на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не выйд ет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не под умал ни разу о том, чтоб искать руковод ства в религии, — теперь, когд а его решение совпад ало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения д авала ему полное уд овлетворение иотчасти успокоение. Ему было рад остно д умать, что и в столь важном жизненном д еле никто не в состоянии буд ет сказать, что он не поступил сообразно с правилами той религии, которой знамя он всегд а д ержал высоко сред и общего охлажд ения и равнод ушия. Обд умывая д альнейшие под робности, Алексей Александ рович не вид ел д аже, почему его отношения к жене не могли оставаться такие же почти, как и прежд е. Без сомнения, он никогд а не буд ет в состоянии возвратить ей своего уважения; но не было и не могло быть никаких причин ему расстроивать свою жизнь и страд ать вслед ствие того, что она была д урная и неверная жена. «Да, пройд ет время, все устрояющее время, и отношения восстановятся прежние, — сказал себе Алексей Александ рович, — то есть восстановятся в такой степени, что я не буд у чувствовать расстройства в течении своей жизни. Она д олжна быть несчастлива, но я не виноват и потому не могу быть несчастлив». XIV Под ъезжая к Петербургу, Алексей Александ рович не только вполне остановился на этом решении, но и составил в своей голове письмо, которое он напишет жене. Войд я в швейцарскую, Алексей Александ рович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет. — Отложить и никого не принимать, — сказал он на вопрос швейцара, с некоторым уд овольствием, служившим признаком его хорошего расположения д уха, уд аряя на слове «не принимать». В кабинете Алексей Александ рович прошелся д ва раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошед шим камерд инером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принад лежности. Положив локти на стол, он склонил набок голову, под умал с минуту и начал писать, ни од ной секунд ы не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, употребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холод ности, который оно имеет на русском языке. «При послед нем разговоре нашем я выразил вам мое намерение сообщить свое решение относительно пред мета этого разговора. Внимательно обд умав все, я пишу теперь с целью исполнить это обещание. Решение мое след ующее: — каковы бы ни были ваши поступки, я не считаю себя вправе разрывать тех уз, которыми мы связаны властью свыше. Семья не может быть разрушена по капризу, произволу или д аже по преступлению од ного из супругов, и наша жизнь д олжна ид ти, как она шла прежд е. Это необход имо д ля меня, д ля вас, д ля нашего сына. Я вполне уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит повод ом настоящего письма, и что вы буд ете сод ействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем причину нашего разд ора и забыть прошед шее. В противном случае вы сами можете пред положить то, что ожид ает вас и вашего сына. Обо всем этом более под робно над еюсь переговорить при личном свид ании. Так как время д ачного сезона кончается, я просил бы вас переехать в Петербург как можно скорее, не позже вторника. Все нужные распоряжения д ля вашего переезд а буд ут сд еланы. Прошу вас заметить, что я приписываю особенное значение исполнению этой моей просьбы. А. Каренин Р. S. При этом письме д еньги, которые могут понад обиться д ля ваших расход ов». Он прочел письмо и остался им д оволен, особенно тем, что он вспомнил приложить д еньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисход ительности. Главное же — был золотой мост д ля возвращения. Сложив письмо и заглад ив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с д еньгами, он с уд овольствием, которое всегд а возбужд аемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принад лежностями, позвонил. — Перед ашь курьеру, чтобы завтра д оставил Анне Аркад ьевне на д ачу, — сказал он и встал. — Слушаю, ваше превосход ительство; чай в кабинет прикажете? Алексей Александ рович велел под ать чай в кабинет и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа и начатая французская книга о евгюбических над писях. Над креслом висел овальный, в золотой раме, прекрасно сд еланный знаменитым худ ожником портрет Анны. Алексей Александ рович взглянул на него. Непроницаемые глаза насмешливо и нагло смотрели на него, как в тот послед ний вечер их объяснения. Невыносимо нагло и вызывающе под ействовал на Алексея Александ ровича вид отлично сд еланного худ ожником черного кружева на голове, черных волос и белой прекрасной руки с безымянным пальцем, покрытым перстнями. Погляд ев на портрет с минуту, Алексей Александ рович взд рогнул так, что губы затряслись и произвели звук «брр», и отвернулся. Поспешно сев в кресло, он раскрыл книгу. Он попробовал читать, но никак не мог восстановить в себе весьма живого прежд е интереса к евгюбическим над писям. Он смотрел в книгу и д умал о д ругом. Он д умал не о жене, но об од ном возникшем в послед нее время усложнении в его госуд арственной д еятельности, которое в это время составляло главный интерес его службы. Он чувствовал, что он глубже, чем когд а-нибуд ь, вникал теперь в это усложнение и что в голове его нарожд алась — он без самообольщения мог сказать — капитальная мысль, д олженствующая распутать все это д ело, возвысить его в служебной карьере, уронить его врагов и потому принести величайшую пользу госуд арству. Как только человек, установив чай, вышел из комнаты, Алексей Александ рович встал и пошел к письменному столу. Под винув на серед ину портфель с текущими д елами, он с чуть заметною улыбкой самод овольства вынул из стойки каранд аш и погрузился в чтение вытребованного им сложного д ела, относившегося д о пред стоящего усложнения. Усложнение было такое. Особенность Алексея Александ ровича, как госуд арственного человека, та, ему од ному свойственная, характерная черта, которую имеет кажд ый выд вигающийся чиновник, та, которая вместе с его упорным честолюбием, сд ержанностью, честностью и самоуверенностью сд елала его карьеру, состояла в пренебрежении к бумажной официальности, в сокращении переписки, в прямом насколько возможно, отношении к живому д елу и в экономности. Случилось же, что в знаменитой комиссии 2 июня было выставлено д ело об орошении полей Зарайской губернии, наход ившееся в министерстве Алексея Александ ровича и пред ставлявшее резкий пример неплод отворности расход ов и бумажного отношения к д елу. Алексей Александ рович знал, что это было справед ливо. Дело орошения полей Зарайской губернии было начато пред шественником пред шественника Алексея Александ ровича. И д ействительно, на это д ело было потрачено и тратилось очень много д енег и совершенно непроизвод ительно, и все д ело это, очевид но, ни к чему не могло привести. Алексей Александ рович, вступив в д олжность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки на это д ело; но в первое время, когд а он чувствовал себя еще нетверд о, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись д ругими д елами, просто забыл про это д ело. Оно, как и все д ела, шло само собою, по силе инерции. (Много люд ей кормилось этим д елом, в особенности од но очень нравственное и музыкальное семейство: — все д очери играли на струнных инструментах. Алексей Александ рович знал это семейство и был посаженным отцом у од ной из старших д очерей.) Под нятие этого д ела вражд ебным министерством было, по мнению Алексея Александ ровича, нечестно, потому что в кажд ом министерстве были и не такие д ела, которых никто, по известным служебным приличиям, не под нимал. Теперь же, если уже ему бросали эту перчатку, то он смело под нимал ее и требовал назначения особой комиссии д ля изучения и поверки труд ов комиссии орошения полей Зарайской губернии; но зато уже он не д авал никакого спуску и тем господ ам. Он требовал и назначения еще особой комиссии по д елу об устройстве инород цев. Дело об устройстве инород цев было случайно под нято в комитете 2 июня и с энергиею под д ерживаемо Алексеем Александ ровичем как не терпящее отлагательства по плачевному состоянию инород цев. В комитете д ело это послужило повод ом к пререканию нескольких министерств. Министерство, вражд ебное Алексею Александ ровичу, д оказывало, что положение инород цев было весьма цветущее и что пред полагаемое переустройство может погубить их процветание, а если что есть д урного, то это вытекает только из неисполнения министерством Алексея Александ ровича пред писанных законом мер. Теперь Алексей Александ рович намерен был требовать: — во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исслед овать на месте состояние инород цев; во-вторых, если окажется, что положение инород цев д ействительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных д анных, то чтобы была назначена еще д ругая, новая ученая комиссия д ля исслед ования причин этого безотрад ного положения инород цев с точек зрения: — а) политической, б) ад министративной, в) экономической, г) этнографической, д ) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от вражд ебного министерства свед ения о тех мерах, которые были в послед нее д есятилетие приняты этим министерством д ля пред отвращения тех невыгод ных условий, в которых ныне наход ятся инород цы, и, в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как вид но из д оставленных в комитет свед ений за №№ 17015 и 18308, от 5 д екабря 1863 год а и 7 июня 1864, д ействовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание к статье 36. Краска оживления покрыла лицо Алексея Александ ровича, когд а он быстро писал себе конспект этих мыслей. Исписав лист бумаги, он встал, позвонил и перед ал записочку к правителю канцелярии о д оставлении ему нужных справок. Встав и пройд ясь по комнате, он опять взглянул на портрет, нахмурился и презрительно улыбнулся. Почитав еще книгу о евгюбических над писях и возобновив интерес к ним, Алексей Александ рович в од иннад цать часов пошел спать, и когд а он, лежа в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему пред ставилось уже совсем не в таком мрачном вид е. XV Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когд а он говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть все мужу, в глубине д уши она считала свое положение ложным, нечестным и всею д ушой желала изменить его. Возвращаясь с мужем со скачек, в минуту волнения она высказала ему все; несмотря на боль, испытанную ею при этом, она была рад а этому. После того как муж оставил ее, она говорила себе, что она рад а, что теперь все опред елится, и по крайней мере не буд ет лжи и обмана. Ей казалось несомненным, что теперь положение ее навсегд а опред елится. Оно может быть д урно, это новое положение, но оно буд ет опред еленно, в нем не буд ет неясности и лжи. Та боль, которую она причинила себе и мужу, высказав эти слова, буд ет вознагражд ена теперь тем, что все опред елится, д умала она. В этот же вечер она увид алась с Вронским, но не сказала ему о том, что произошло межд у ею и мужем, хотя, д ля того чтобы положение опред елилось, над о было сказать ему. Когд а она проснулась на д ругое утро, первое, что пред ставилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла пред ставить себе того, что из этого выйд ет. Но слова были сказаны, и Алексей Александ рович уехал, ничего не сказав. «Я вид ела Вронского и не сказала ему. Еще в ту самую минуту, как он уход ил, я хотела воротить его и сказать ему, но разд умала, потому что было странно, почему я не сказала ему в первую минуту. Отчего я хотела и не сказала ему?» И в ответ на этот вопрос горячая краска стыд а разлилась по ее лицу. Она поняла то, что ее уд ерживало от этого; она поняла, что ей было стыд но. Ее положение, которое казалось уясненным вчера вечером, вд руг пред ставилось ей теперь не только не уясненным, но безвыход ным. Ей стало страшно за позор, о котором она прежд е и не д умала. Когд а она только д умала о том, что сд елает ее муж, ей приход или самые страшные мысли. Ей приход ило в голову, что сейчас приед ет управляющий выгонять ее из д ома, что позор ее буд ет объявлен всему миру. Она спрашивала себя, куд а она поед ет, — когд а ее выгонят из д ома, и не наход ила ответа. Когд а она д умала о Вронском, ей пред ставлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может пред ложить ему себя, и чувствовала вражд ебность к нему за это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать д евушку и еще меньше сойти вниз и увид ать сына и гувернантку. Девушка, уже д авно прислушивавшаяся у ее д вери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съед утся Лиза Меркалова и баронесса Шгольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жд у», — кончала она. Анна прочла записку и тяжело взд охнула. — Ничего, ничего не нужно, — сказала она Аннушке, перестанавливавшей флаконы и щетки на уборном столике. — Под и, я сейчас од енусь и выйд у. Ничего, ничего не нужно. Аннушка вышла, но Анна не стала од еваться, а сид ела в том же положения, опустив голову и руки, и изред ка сод рогалась всем телом, желая как бы сд елать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая. Она беспрестанно повторяла: — «Боже мой! Боже мой!» Но ни «боже», ни «мой» не имели д ля нее никакого смысла. Мысль искать своему положению помощи в религии была д ля нее, несмотря на то, что она никогд а не сомневалась в религии, в которой была воспитана, так же чужд а, как искать помощи у самого Алексея Александ ровича. Она знала вперед , что помощь религии возможна только под условием отречения от того, что составляло д ля нее весь смысл жизни. Ей не только было тяжело, но она начинала испьтывать страх пред новым, никогд а на испытанным ею д ушевным состоянием. Она чувствовала, что в д уше ее все начинает д воиться, как д воятся иногд а пред меты в усталых глазах. Она не знала иногд а, чего она боится, чего желает. Боится ли она и желает ли она того, что было, или того, что буд ет, и чего именно она желает, она не знала. «Ах, что я д елаю!» — сказала она себе, почувствовав вд руг боль в обеих сторонах головы. Когд а она опомнилась, она увид ала, что д ержит обеими руками свои волосы около висков и сжимает их. Она вскочила и стала ход ить. — Кофей готов, и мамзель с Сережей жд ут, — сказала Аннушка, вернувшись опять и опять застав Анну в том же положении. — Сережа? Что Сережа? — оживляясь вд руг, спросила Анна, вспомнив в первый раз за все утро о существовании своего сына. — Он провинился, кажется, — отвечала, улыбаясь, Аннушка. — Как провинился? — Персики у вас лежали в угольной; так, кажется, они потихонечку од ин скушали. Напоминание о сыне вд руг вывело Анну из того безвыход ного положения, в котором она наход илась. Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей д ля сына, которую она взяла на себя в послед ние год ы, и с рад остью почувствовала, что в том состоянии, в котором она наход илась, у ней есть д ержава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому. Эта д ержава — был сын. В какое бы положение она ни стала, она не может покинуть сына. Пускай муж опозорит и выгонит ее, пускай Вронский охлад еет к ней и прод олжает вести свою независимую жизнь (она опять с желчью и упреком под умала о нем), она не может оставить сына. У ней есть цель жизни. И ей над о д ействовать, д ействовать, чтоб обеспечить это положение с сыном, чтобы его не отняли у ней. Даже скорее, как можно скорее над о д ействовать, пока его не отняли у ней. Над о взять сына и уехать. Вот од но, что ей над о теперь д елать. Ей нужно было успокоиться и выйти из этого мучительного положения. Мысль о прямом д еле, связывавшемся с сыном, о том, чтобы сейчас же уехать с ним куд а-нибуд ь, д ала ей это успокоение. Она быстро од елась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, гд е, по обыкновению, ожид ал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на отца, что-то д елал с цветами, которые он принес. Гувернантка имела особенно строгий вид . Сережа пронзительно, как это часто бывало с ним, вскрикнул: — «А,мама!» — и остановился в нерешительности: — ид ти ли к матери зд ороваться и бросить цветы, или д од елать венок и с цветами ид ти. Гувернантка, позд оровавшись, д линно и опред елительно стала рассказывать проступок, сд еланный Сережей, но Анна не слушала ее; она д умала о том, возьмет ли она ее с собою. «Нет, не возьму, — решила она. — Я уед у од на, с сыном». — Да, это очень д урно, — сказала Анна и, взяв сына за плечо, не строгим, а робким взгляд ом, смутившим и обрад овавшим мальчика, посмотрела на него и поцеловала. — Оставьте его со мной, — сказала она уд ивленной гувернантке и, не выпуская руки сына, села за приготовленный с кофеем стол. — Мама! Я… я… не… — сказал он, стараясь понять по ее выражению, что ожид ает его за персик. — Сережа, — сказала она, как только гувернантка вышла из комнаты, — это д урно, но ты не буд ешь больше д елать этого? Ты любишь меня? Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрад ованный взгляд . — И неужели он буд ет заод но с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу. После грозовых д ожд ей послед них д ней наступила холод ная, ясная погод а. При ярком солнце, сквозившем сквозь отмытые листья, в возд ухе было холод но. Она взд рогнула и от холод а и от внутреннего ужаса, с новою силою охвативших ее на чистом возд ухе. — Под и, под и к Mariette, — сказала она Сереже, вышед шему было за ней, и стала ход ить по соломенному ковру террасы. «Неужели они не простят меня, не поймут, как это все не могло быть иначе?» — сказала она себе. Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с отмытыми, ярко блистающими на холод ном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всь и все к ней теперь буд ут безжалостны, как это небо, как эта зелень. И опять она почувствовала, что д уше у ней начинало д воиться. «Не над о, не над о д умать, — сказала она себе. — Над о собираться. Куд а? Когд а? Кого взять с собой? Да, в Москву, на вечернем поезд е. Аннушка и Сережа, и только самые необход имые вещи. Но прежд е над о написать им обоим». Она быстро пошла в д ом, в свой кабинет, села к столу и написала мужу: «После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем д оме. Я уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из род ителей д олжен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Буд ьте великод ушны, оставьте мне его». До сих пор она писала быстро и естественно, но призыв к его великод ушию, которого она не признавала в нем, и необход имость заключить письмо чем-нибуд ь трогательным остановили ее. «Говорить о своей вине и своем раскаянии я не могу, потому что…» Опять она остановилась, не наход я связи в своих мыслях. «Нет, — сказала она себе, — ничего не над о», и разорвав письмо, переписала его, исключив упоминание о великод ушии, и запечатала. Другое письмо над о было писать к Вронскому. «Я объявила мужу», — писала она и д олго сид ела, не силах буд учи писать д алее. Это было так грубо, так неженственно. «И потом, что же могу я писать ему?» — сказала она себе. Опять краска стыд а покрыла ее лицо, вспомнилось его спокойствие, и чувство д осад ы к нему заставило ее разорвать на мелкие клочки листок с написанною фразой. «Ничего не нужно», — сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх, объявила гувернантке и люд ям, что она ед ет нынче в Москву, и тотчас принялась за уклад ку вещей. XVI По всем комнатам д ачного д ома ход или д ворники, сад овники и лакеи, вынося вещи. Шкафы и комод ы были раскрыты; д ва раза бегали в лавочку за бечевками; по полу валялась газетная бумага. Два сунд ука, мешки и увязанные плед ы были снесены в перед нюю. Карета и д ва извозчика стояли у крыльца. Анна, забывшая за работой уклад ки внутреннюю тревогу, уклад ывала, стоя пред столом в своем кабинете, свой д орожный мешок, когд а Аннушка обратила ее внимание на стук под ъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увид ала у крыльца курьера Алексея Александ ровича, который звонил у вход ной д вери. — Под и узнай, что такое, — сказала она и с спокойною готовностью на все, сложив руки на коленах, села на кресло. Лакей принес толстый пакет, над писанный рукою Алексея Александ ровича. — Курьеру приказано привезти ответ, — сказал он. — Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в банд ерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвобод ила письмо и стала читать с конца. «Я сд елал приготовления д ля переезд а, я приписываю значение исполнению моей просьбы», — прочла она. Она пробежала д альше, назад , прочла все и еще раз прочла письмо все сначала. Когд а она кончила, она почувствовала, что ей холод но и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожид ала. Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только од ного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и д авало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо пред ставлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе пред ставить. «Прав! прав! — проговорила она. — Разумеется, он всегд а прав, он христианин, он великод ушен! Да, низкий, гад кий человек! И этого никто, кроме меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они говорят: — религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не вид ят, что я вид ела. Они не знают, как он восемь лет д ушил мою жизнь, д ушил все, что было во мне живого, что он ни разу и не под умал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на кажд ом шагу он оскорблял меня и оставался д оволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти оправд ание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когд а уже нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что бог меня сд елал такою, что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его, я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он…» «Как я не угад ала того, что он сд елает? Он сд елает то, что свойственно его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще ниже погубит…» «Вы сами можете пред положить то, что ожид ает вас и вашего сына», — вспомнила она слова из письма. «Это угроза, что он отнимет сына, и, вероятно, по их глупому закону это можно. Но разве я не знаю, зачем он говорит это? Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегд а и под смеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть д ля меня жизни д аже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю, как самая позорная, гад кая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буд у сд елать этого». «Наша жизнь д олжна ид ти как прежд е», — вспомнила она д ругую фразу письма. «Эта жизнь была мучительна еще прежд е, она была ужасна в послед нее время.Что же это буд ет теперь? И он знает все это, знает, что я не могу раскаиваться в том, что я д ышу, что я люблю; знает, что, кроме лжи и обмана, из этого ничего не буд ет; но ему нужно прод олжать мучать меня. Я знаю его, я знаю, что он, как рыба в вод е, плавает и наслажд ается во лжи. Но нет, я не д оставлю ему этого наслажд ения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он меня хочет опутать; пусть буд ет что буд ет. Все лучше лжи и обмана!» «Но как? Боже мой!Боже мой! Была ли когд а-нибуд ь женщина так несчастна, как я?..» — Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и уд ерживая слезы. И она под ошла к письменному столу, чтобы написать ему д ругое письмо. Но она в глубине д уши своей уже чувствовала, что она не в силах буд ет ничего разорвать, не в силах буд ет выйти из этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно. Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей груд ью, как плачут д ети. Она плакала о том, что мечта ее об уяснении, опред елении своего положения разрушена навсегд а. Она знала вперед , что все останется по-старому, и д аже горазд о хуже, чем по-старому. Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение д орого ей, что она не буд ет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соед инившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не буд ет сильнее самой себя. Она никогд а не испытает свобод ы любви, а навсегд а останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа д ля позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не может жить од ною жизнью. Она знала, что это так и буд ет, и вместе с тем это было так ужасно, что она не могла пред ставить себе д аже, чем это кончится. И она плакала, не уд ерживаясь, как плачут наказанные д ети. Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от него свое лицо, она притворилась, что пишет. — Курьер просит ответа, — д оложил лакей. — Ответа? Да, — сказала Анна, — пускай под ожд ет. Я позвоню. «Что я могу писать? — д умала она. — Что я могу решить од на? Что я знаю? Чего я хочу? Что я люблю?» Опять она почувствовала, что в д уше ее начинает д воиться. Она испугалась опять этого чувства и ухватилась за первый пред ставившийся ей пред лог д еятельности, который мог бы отвлечь ее от мыслей о себе. «Я д олжна вид еть Алексея (так она мысленно называла Вронского), он од ин может сказать мне, что я д олжна д елать. Поед у к Бетси; может быть, там я увижу его», — сказала она себе, совершенно забыв о том, что вчера еще, когд а она сказала ему, что не поед ет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже не поед ет. Она под ошла к столу, над писала мужу: — «Я получила ваше письмо. А.» — и, позвонив, отд ала лакею. — Мы не ед ем, — сказала она вошед шей Аннушке. — Совсем не ед ем? — Нет, не расклад ывайте д о завтра, и карету оставить. Я поед у к княгине. — Какое же платье приготовить? XVII Общество партии крокета, на которое княгиня Тверская приглашала Анну, д олжно было состоять из д вух д ам с их поклонниками. Две д амы эти были главные пред ставительницы избранного нового петербургского кружка, называвшиеся, в под ражание под ражанию чему-то, les sept merveilles du monde. Дамы эти принад лежали к кружку, правд а, высшему, но совершенно вражд ебному тому, который Анна посещала. Кроме того, старый Стремов, од ин из влиятельных люд ей Петербурга, поклонник Лизы Меркаловой, был по службе враг Алексея Александ ровича. По всем этим соображениям Анна не хотела ехать, и к этому ее отказу относились намеки записки княгини Тверской. Теперь же Анна, в над ежд е увид ать Вронского, пожелала ехать. Анна приехала к княгине Тверской раньше д ругих гостей. В то время как она вход ила, лакей Вронского с расчесанными бакенбард ами, похожий на камер-юнкера, вход ил тоже. Он остановился у д вери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приед ет. Вероятно, он об этом прислал записку. Она слышала, снимая верхнее платье в перед ней, как лакей,выговаривавший д аже р, как камер-юнкер,сказал «от графа княгине» и перед ал записку. Ей хотелось спросить, гд е его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни того, ни д ругого, ни третьего нельзя было сд елать: — уже вперед и слышались объявляющие о ее приезд е звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной д вери, ожид ая ее проход а во внутренние комнаты. — Княгиня в сад у, сейчас д оложат. Не угод но ли пожаловать в сад ? — д оложил д ругой лакей в д ругой комнате. Положение нерешительности, неясности было все то же, как и д ома; еще хуже, потому что нельзя было ничего пред принять, нельзя было увид ать Вронского, а над о было оставаться зд есь, в чужд ом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не од на, вокруг была эта привычная торжественная обстановка празд ности, и ей было легче, чем д ома; она не д олжна была прид умывать, что ей д елать. Все д елалось само собой. Встретив шед шую к ней Бетси в белом, поразившем ее своею элегантностью, туалете, Анна улыбнулась ей, как всегд а. Княгиня Тверская шла с Тушкевичем и род ственницей барышней, к великому счастию провинциальных род ителей провод ившей лето у знаменитой княгини. Вероятно, в Анне было что-нибуд ь особенное, потому что Бетси тотчас заметила это. — Я д урно спала, — отмечала Анна, вгляд ываясь в лакея, который шел им навстречу и, по ее соображениям, нес записку Вронского. — Как я рад а, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела выпить чашку чая, пока они приед ут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, гд е под стригли.Мы с вами успеем по д уше поговорить за чаем, we'll have a cosy chat, не правд а ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, д ержавшую зонтик. — Тем более что я не могу пробыть у вас д олго, мне необход имо к старой Вред е. Я уже сто лет обещала, — сказала Анна, д ля которой ложь, чужд ая ее природ е, сд елалась не только проста и естественна в обществе, но д аже д оставляла уд овольствие. Для чего она сказала это, чего она за секунд у не д умала, она никак бы не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что так как Вронского не буд ет, то ей над о обеспечить свою свобод у и попытаться как-нибуд ь увид ать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вред е, к которой ей нужно было, как и ко многим д ругим, она не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, прид умывая самые хитрые сред ства д ля свид ания с Вронским, не могла прид умать ничего лучшего. — Нет, я вас не пущу ни за что, — отвечала Бетси, внимательно вгляд ываясь в лицо Анны. — Право, я бы обид елась, если бы не любила вас. Точно вы боитесь,что мое общество может компрометировать вас. Пожалуйста, нам чаю в маленькую гостиную, — сказала она, как всегд а прищуривая глаза при обращении к лакею. Взяв от него записку, она прочла ее. — Алексей сд елал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он пишет что не может быть, — прибавила она таким естественным, простым тоном, как буд то ей никогд а и не могло приход ить в голову, чтобы Вронский имел д ля Анны какое- нибуд ь д ругое значение, как игрока в крокет. Анна знала, что Бетси все знает, но, слушая, как она при ней говорила о Вронском, она всегд а убежд алась на минуту, что она ничего не знает. — А! — равнод ушно сказала Анна, как бы мало интересуясь этим, и прод олжала улыбаясь: — Как может ваше общество компрометировать кого-нибуд ь? — Эта игра словами, это скрывание тайны, как и д ля всех женщин, имело большую прелесть д ля Анны. И не необход имость скрывать, не цель, д ля которой скрывалось, но самый процесс скрывания увлекал ее. — Я не могу быть католичнее папы, — сказала она. — Стремов и Лиза Меркалова — это сливки сливок общества. Потом они приняты везд е, и я — она особенно уд арила на я, — никогд а не была строга и нетерпима. Мне просто некогд а. — Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александ ровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, страстный игрок в крокет. Вот вы увид ите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, над о вид еть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон. Бетси говорила все это, а межд у тем по веселому умному взгляд у ее Анна чувствовала, что она понимает отчасти ее положение и что-то затевает. Они были в маленьком кабинете. — Од нако над о написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обед ать. У меня од на д ама к обед у остается без мужчины. Посмотрите, убед ительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от д вери, — а мне над о сд елать распоряжения. Ни минуты не д умая, Анна села с письмом Бетси к столу и, не читая, приписала внизу: — «Мне необход имо вас вид еть. Приезжайте к сад у Вред е. Я буд у там в 6 часов». Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отд ала письмо. Действительно, за чаем, который им принесли на столике-под носе в прохлад ную маленькую гостиную, межд у д вумя женщинами завязался a cosy chat, какой и обещала княгиня Тверская д о приезд а гостей. Они пересуживали тех, кого ожид али, и разговор остановился на Лизе Меркаловой. — Она очень мила и всегд а мне была симпатична, — сказала Анна. — Вы д олжны ее любить. Она бред ит вами. Вчера она под ошла ко мне после скачек и была в отчаянии, что не застала вас. Она говорит, что вы настоящая героиня романа и что, если б она была мужчиною, она бы над елала за вас тысячу глупостей. Стремов ей говорит, что она и так их д елает. — Но скажите, пожалуйста, я никогд а не могла понять, — сказала Анна, — помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она д елала не празд ный вопрос, но что то, что она спрашивала, было д ля нее важнее, чем бы след овало. — Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке? Я мало встречала их. Что это такое? Бетси улыбнулась глазами и внимательно погляд ела на Анну. — Новая манера, — сказала она. — Они все избрали эту манеру. Они забросили чепцы за мельницы. Но есть манера и манера, как их забросить. — Да, но какие же ее отношения к Калужскому? Бетси неожид анно весело и неуд ержимо засмеялась, что ред ко случалось с ней. — Это вы захватываете область княгини Мягкой. Это вопрос ужасного ребенка, — и Бетти, вид имо, хотела, но не могла уд ержаться и разразилась тем заразительным смехом, каким смеются ред ко смеющиеся люд и. — Над о у них спросить, — проговорила она сквозь слезы смеха. — Нет, вы смеетесь, — сказала Анна, тоже невольно заразившаяся смехом, — но я никогд а не могла понять. Я не понимаю тут роли мужа. — Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней плед ы и всегд а готов к услугам. А что там д альше в самом д еле, никто не хочет знать. Знаете, в хорошем обществе не говорят и не д умают д аже о некоторых под робностях туалета. Так и это. — Вы буд ете на празд нике Роланд аки? — спросила Анна, чтоб переменить разговор. — Не д умаю, — отвечала Бетси и, не гляд я на свою приятельницу, осторожно стала наливать маленькие прозрачные чашки д ушистым чаем. Под винув чашку к Анне, она д остала пахитоску и, вложив в серебряную ручку, закурила ее. — Вот вид ите ли, я в счастливом положении, — уже без смеха начала она, взяв в руку чашку. — Я понимаю вас и понимаю Лизу. Лиза — это од на из тех наивных натур, которые, как д ети, не понимают, что хорошо и что д урно. По крайней мере она не понимала, когд а была очень молод а. И теперь она знает, что это непонимание ид ет к ней. Теперь она, может быть, нарочно не понимает, — говорила Бетси с тонкою улыбкой. — Но все-таки это ей ид ет. Вид ите ли, на од ну и ту же вещь можно смотреть трагически и сд елать из нее мученье, и смотреть просто и д аже весело. Может быть, вы склонны смотреть на вещи слишком трагически. — Как бы я желала знать д ругих так, как я себя знаю, — сказала Анна серьезно и зад умчиво. — Хуже я д ругих, или лучше? Я д умаю, хуже. — Ужасный ребенок, ужасный ребенок, — повторила Бетси. — Но вот и они. XVIII Послышались шаги и мужской голос, потом женский голос и смех, и вслед за тем вошли ожид аемые гости: — Сафо Штольц и сияющий преизбытком зд оровья молод ой человек, так называемый Васька. Вид но было, что ему впрок пошло питание кровяною говяд иной, трюфлями и бургонским. Васька поклонился д амам и взглянул на них, но только на од ну секунд у. Он вошел за Сафо в гостиную и по гостиной прошел за ней, как буд то был к ней привязан, и не спускал с нее блестящих глаз, как буд то хотел съесть ее. Сафо Штольц была блонд инка с черными глазами. Она вошла маленькими, бойкими, на крутых каблучках туфель, шажками и крепко, по-мужски пожала д амам руки. Анна ни разу не встречала еще этой новой знаменитости и была поражена и ее красотою, и крайностью, д о которой был д овед ен ее туалет, и смелостью ее манер. На голове ее из своих и чужих нежно-золотистого света волос был сд елан такой эшафод аж прически, что голова ее равнялась по величине стройно-выпуклому и очень открытому сперед и бюсту. Стремительность же вперед была такова, что при кажд ом д вижении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно пред ставлялся вопрос о том, гд е сзад и, в этой под строенной колеблющейся горе, д ействительно кончается ее настоящее, маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзад и и внизу тело. Бетси поспешила познакомить ее с Анной. — Можете себе пред ставить, мы чуть было не разд авили д вух солд ат, — тотчас же начала она рассказывать, под мигивая, улыбаясь и назад отд ергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в од ну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах д а, вы незнакомы. — И она, назвав его фамилию, пред ставила молод ого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой. Васька еще раз поклонился Анне, но ничего не сказал ей. Он обратился к Сафо: — Пари проиграно. Мы прежд е приехали. Расплачивайтесь, — говорил он улыбаясь. Сафо еще веселее засмеялась. — Не теперь же, — сказала она. — Все равно, я получу после. — Хорошо, хорошо. Ах д а! — вд руг обратилась она к хозяйке, — хороша я… Я и забыла…. Я вам привезла гостя.. Вот и он.. Неожид анный молод ой гость, которого привезла Сафо и которого она забыла, был, од нако, такой важный гость, что, несмотря на его молод ость, обе д амы встали, встречая его. Это был новый поклонник Сафо. Он теперь, как и Васька, по пятам ход ил за ней. Вскоре приехал князь Калужский и Лиза Меркалова со Стремовым. Лиза Меркалова была худ ая брюнетка с восточным ленивым типом лица и прелестными, неизъяснимыми, как все говорили, глазами. Характер ее темного туалета (Анна тотчас же заметила и оценила это) был совершенно соответствующий ее красоте. Насколько Сафо была крута и под бориста, настолько Лиза была мягка и распущенна. Но Лиза, на вкус Анны, была горазд о привлекательнее. Бетси говорила про нее Анне, что она взяла на себя тон невед аюшего ребенка, но когд а Анна увид ала ее, она почувствовала, что это была неправд а. Она точно была невед ающая, испорченная, но милая и безответная женщина. Правд а, что тон ее был такой же, как и тон Сафо, так же, как и за Сафо, за ней ход или, как пришитые, пожирали ее глазами д ва поклонника, од ин молод ой д ругой старик; но в ней было что-то такое, что было выше того, что ее окружало, — в ней был блеск настоящей вод ы бриллианта сред и стекол. Этот блеск светился из ее прелестных, д ействительно неизъяснимых глаз. Усталый и вместе страстный взгляд этих окруженных тесным кругом глаз поражал своею совершенною искренностью. Взглянув в эти глаза, кажд ому казалось, что узнал ее всю и, узнав, не мог не полюбить. При вид е Анны все ее лицо вд руг осветилось рад остною улыбкой. — Ах, как я рад а вас вид еть! — сказала она, под ход я к ней. — Я вчера на скачках только что хотела д ойти д о вас, а вы уехали. Мне так хотелось вид еть вас именно вчера. Не правд а ли, это было ужасно? — сказала она, гляд я на Анну своим взгляд ом, открывавшим, казалось, всю д ушу. — Да, я никак не ожид ала, что это так волнует, — сказала Анна, краснея. Общество под нялось в это время, чтоб ид ти в сад . — Я не пойд у, — сказала Лиза, улыбаясь и под саживаясь к Анне. — Вы тоже не пойд ете? что за охота играть в крокет! — Нет, я люблю, — сказала Анна. — Вот, вот как вы д елаете, что вам не скучно? На вас взглянешь — весело. Вы живете, а я скучаю. — Как скучаете? Да вы самое веселое общество Петербурга, — сказала Анна. — Может быть, тем, которые не нашего общества, еще скучнее; но нам, мне наверно, не весело, а ужасно, ужасно скучно. Сафо, закурив папиросу, ушла в сад с д вумя молод ыми люд ьми. Бетси и Стремов остались за чаем. — Как, скучно? — сказала Бетси. — Сафо говорит, что они вчера очень веселились у вас. — Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И все те же, и все те же! Все од но и то же. Весь вечер провалялись по д иванам. Что же тут веселого? Нет, как вы д елаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и вид ишь — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это д елаете? — Никак не д елаю, — отвечала Анна, краснея от этих привязчивых вопросов. — Вот это лучшая манера, — вмешался в разговор Стремов. Стремов был человек лет пятид есяти, полусед ой, еще свежий, очень некрасивый, но с характерным и умным лицом. Лиза Меркалова была племянница его жены, и он провод ил все свои свобод ные часы с нею. Встретив Анну Каренину, он, по службе враг Алексея Александ ровича, как светский и умный человек, постарался быть с нею, женой своего врага, особенно любезным. — «Никак», — под хватил он, тонко улыбаясь, — это лучшее сред ство. Я д авно вам говорю, — обратился он к Лизе Меркаловой, — что д ля того, чтобы не было скучно, над о не д умать, что буд ет скучно. Это все равно, как не над о бояться, что не заснешь, если боишься бессонницы. Это самое и сказала вам Анна Аркад ьевна. — Я бы очень рад а была, если бы сказала это, потому что это не только умно, это правд а, — улыбаясь, сказала Анна. — Нет, вы скажите, отчего нельзя заснуть и нельзя не скучать? — Чтобы заснуть, над о поработать, и чтобы веселиться, над о тоже поработать. — Зачем же я буд у работать, когд а моя работа никому не нужна? А нарочно притворяться я не умею и не хочу. — Вы неисправимы, — сказал Стремов, не гляд я на нее, и опять обратился к Анне. Ред ко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но он говорил эти пошлости, о том, когд а она переезжает в Петербург, о том, как ее любит графиня Лид ия Ивановна, — с таким выражением, которое показывало, что он от всей д уши желает быть ей приятным и показать свое уважение и д аже более. Вошел Тушкевич, объявив, что все общество жд ет игроков в крокет. — Нет, не уезжайте, пожалуйста, — просила Лиза Меркалова, узнав, что Анна уезжает. Стремов присоед инился к ней. — Слишком большой контраст, — сказал он, — ехать после этого общества к старухе Вред е. И потом д ля нее вы буд ете случаем позлословить, а зд есь вы только возбуд ите д ругие, самые хорошие и противоположные злословию чувства, — сказал он ей. Анна на минуту зад умалась в нерешительности. Лестные речи этого умного человека, наивная, д етская симпатия, которую выражала к ней Лиза Меркалова, и вся эта привычная- светская обстановка — все это было так легко, а ожид ало ее такое труд ное, что она с минуту была в нерешимости, не остаться ли, не отд алить ли еще тяжелую минуту объяснения. Но, вспомнив, что ожид ает ее од ну д ома, если она не примет никакого решения, вспомнив этот страшный д ля нее и в воспоминании жест, когд а она взялась обеими руками за волосы, она простилась и уехала. XIX Вронский, несмотря на свою легкомысленную с вид у светскую жизнь, был человек, ненавид евший беспоряд ок. Еще смолод у, бывши в корпусе, он испытал унижение отказа, когд а он, запутавшись, попросил взаймы д енег и с тех пор он ни разу не ставил себя в такое положение. Для того чтобы всегд а вести свои д ела в поряд ке, он, смотря по обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год , уед инялся и привод ил в ясность все свои д ела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive. Проснувшись позд но на д ругой д ень после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, од елся в китель и, разложив на столе д еньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал серд ит, проснувшись и увид ав товарища за письменным столом, тихо од елся и вышел, не мешая ему. Всякий человек, зная д о малейших под робностей всю сложность условий, его окружающих, невольно пред полагает, что сложность этих условий и труд ность их уяснения есть только его личная, случайная особенность, и никак не д умает, что д ругие окружены такою же сложностью своих личных условий, как и он сам. Так и казалось Вронскому. И он не без внутренней горд ости и не без основания д умал, что всякий д ругой д авно бы запутался и принужд ен был бы поступать нехорошо, если бы наход ился в таких же труд ных условиях. Но Вронский чувствовал, что именно теперь ему необход имо учесться и уяснить свое положение, д ля того чтобы не запутаться. Первое, за что, как за самое легкое, взялся Вронский, были д енежные д ела. Выписав своим мелким почерком на почтовом листке все, что он д олжен, он под вел итог и нашел, что он д олжен семнад цать тысяч с сотнями, которые он откинул д ля ясности. Сосчитав д еньги и банковую книжку, он нашел, что у него остается тысяча восемьсот рублей, а получения д о Нового год а не пред вид ится. Перечтя список д олгам, Вронский переписал его, под разд елив на три разряд а. К первому разряд у относились д олги, которые над о было сейчас же заплатить или, во-всяком случае, д ля уплаты которых над о было иметь готовые д еньги, чтобы при требовании не могло быть минуты замед ления. Таких д олгов было около четырех тысяч: — тысяча пятьсот за лошад ь и д ве тысячи пятьсот поручительство за молод ого товарища Веневского, который при Вронском проиграл эти д еньги шулеру. Вронский тогд а же хотел отд ать д еньги (они были у него), но Веневский и Яшвин настаивали на том, что заплатят они,а не Вронский, который и не играл. Все это было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном д еле, в котором он хотя и принял участие только тем, что взял на словах ручательство за Веневского, ему необход имо иметь эти д ве тысячи пятьсот, чтобы их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких разговоров. Итак, по этому первому важнейшему отд елу над о было иметь четыре тысячи. Во втором отд еле, восемь тысяч, были менее важные д олги. Это были д олги преимущественно по скаковой конюшне, поставщику овса и сена, англичанину, шорнику и т.д . По этим д олгам над о было тоже разд ать тысячи д ве, д ля того чтобы быть совершенно спокойным. Послед ний отд ел д олгов — в магазины, в гостиницы и портному — были такие,о которых нечего д умать. Так что нужно было по крайней мере шесть тысяч на текущие расход ы, а было только тысяча восемьсот. Для человека со ста тысячами д оход а, как опред еляли все состояние Вронского, такие д олги, казалось бы, не могли быть затруд нительны; но д ело в том, что у него д алеко не было этих ста тысяч. Огромное отцовское состояние, приносившее од но д о д вухсот тысяч год ового д оход а, было неразд ельно межд у братьями. В то время как старший брат женился, имея кучу д олгов, на княжне Варе Чирковой, д очери д екабриста, безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь д оход с имений отца, выговорив себе только д вад цать пять тысяч в год . Алексей сказал тогд а брату, что этих д енег ему буд ет д остаточно, пока он не женится, чего, вероятно, никогд а не буд ет. И брат, команд уя од ним из самых д орогих полков и только что женившись, не мог не принять этого под арка. Мать, имевшая свое отд ельное состояние, кроме выговоренных д вад цати пяти тысяч, д авала ежегод но Алексею еще тысяч д вад цать, и Алексей проживал их все. В послед нее время мать, поссорившись с ним за его связь и отъезд из Москвы, перестала присылать ему д еньги. И вслед ствие этого Вронский, уже сд елав привычку жизни на сорок пять тысяч и получив в этом год у только д вад цать пять тысяч, наход ился теперь в затруд нении. Чтобы выйти из этого затруд нения, он не мог просить д енег у матери. Послед нее ее письмо, полученное им накануне, тем в особенности разд ражило его, что в нем были намеки на то, что она готова была помогать ему д ля успеха в свете и на службе, а не д ля жизни, которая сканд ализировала все хорошее общество. Желание матери купить его оскорбило его д о глубины д уши и еще более охлад ило к ней. Но он не мог отречься от сказанного великод ушного слова, хотя и чувствовал теперь, смутно пред вид я некоторые случайности своей связи с Карениной, что великод ушное слово это было сказано легкомысленно и что ему, неженатому, могут понад обиться все сто тысяч д оход а. Но отречься нельзя было. Ему стоило только вспомнить братнину жену, вспомнить, как эта милая, славная Варя при всяком уд обном случае напоминала ему, что она помнит его великод ушие и ценит его, чтобы понять невозможность отнять назад д анное. Это было так же невозможно, как прибить женщину, украсть или солгать. Было возможно и д олжно од но, на что Вронский и решился без минуты колебания: — занять д еньги у ростовщика, д есять тысяч, в чем не может быть затруд нения, урезать вообще свои расход ы и прод ать скаковых лошад ей. Решив это, он тотчас же написал записку Роланд аки, посылавшему к нему не раз с пред ложением купить у него лошад ей. Потом послал за англичанином и за ростовщиком и разложил по счетам те д еньги, которые у него были. Окончив эти д ела, он написал холод ный и резкий ответ на письмо матери. Потом, д остав из бумажника три записки Анны, он перечел их, сжег и, вспомнив свой вчерашний разговор с нею, зад умался. XX Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно опред еляющих все, что д олжно и не д олжно д елать. Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогд а не выход я из этого круга, никогд а ни на минуту не колебался в исполнении того, что д олжно. Правила эти несомненно опред еляли, — что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не над о мужчинам, но женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т.д . Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову. Только в самое послед нее время, по повод у своих отношений к Анне, Вронский начинал чувствовать, что свод его правил не вполне опред елял все условия, и в буд ущем пред ставлялись труд ности и сомнения, в которых Вронский уже не наход ил руковод ящей нити. Теперешнее отношение его к Анне и к ее мужу было д ля него просто и ясно. Оно было ясно и точно опред елено в свод е правил, которыми он руковод ствовался. Она была поряд очная женщина, под арившая ему свою любовь, и он любил ее, и потому она была д ля него женщина, д остойная такого же и еще большего уважения, чем законная жена. Он д ал бы отрубить себе руку прежд е, чем позволить себе словом, намеком не только оскорбить ее, но не выказать ей того уважения, на какое только может рассчитывать женщина. Отношения к обществу тоже были ясны. Все могли знать, под озревать это, но никто не д олжен был сметь говорить. В противном случае он готов был заставить говоривших молчать и уважать несуществующую честь женщины, которую он любил. Отношения к мужу были яснее всего. С той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал од но свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было д елать? Од но, на что имел право муж, это было на то, чтобы потребовать уд овлетворения с оружием в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты. Но в послед нее время явились новые, внутренние отношения межд у ним и ею, пугавшие Вронского своею неопред еленностью. Вчера только она объявила ему, что она беременна. И он почувствовал, что это известие и то, чего она жд ала от него, требовало чего-то такого, что не опред елено вполне код ексом тех правил, которыми он руковод ствовался в жизни. И д ействительно, он был взят врасплох, и в первую минуту, когд а она объявила о своем положении, серд це его под сказало ему требование оставить мужа. Он сказал это, но теперь, обд умывая, он вид ел ясно, что лучше было бы обойтись без этого, и вместе с тем, говоря это себе, боялся — не д урно ли это? «Если я сказал оставить мужа, то это значит соед иниться со мной. Готов ли я на это? Как я увезу ее теперь, когд а у меня нет д енег? Положим, это я мог бы устроить… Но как я увезу ее, когд а я на службе? Если я сказал это, то над о быть готовым на это, то есть иметь д еньги и выйти в отставку». И он зад умался. Вопрос о том, выйти или не выйти в отставку, привел его к д ругому, тайному, ему од ному известному, ед ва ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни. Честолюбие была старинная мечта его д етства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась с его любовью. Первые шаги его в свете и на службе были уд ачны, но д ва год а тому назад он сд елал грубую ошибку. Он, желая выказать свою независимость и под винуться, отказался от пред ложенного ему положения, над еясь, что отказ этот прид аст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сд елав себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно д ержа себя, так, как буд то он ни на кого не серд ился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело. В сущности же ему еще с прошлого год а, когд а он уехал в Москву, перестало быть весело. Он чувствовал, что это независимое положение человека, который все бы мог, но ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что многие начинают д умать, что он ничего бы и не мог, кроме того, как быть честным и д обрым малым. Над елавшая столько шума и обратившая общее внимание связь его с Карениной, прид ав ему новый блеск, успокоила на время точившего его червя честолюбия, но нед елю тому назад этот червь проснулся с новою силой. Его товарищ с д етства, од ного круга, од ного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской, од ного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на д нях вернулся из Сред ней Азии, получив там д ва чина и отличие, ред ко д аваемое столь молод ым генералам. Как только он приехал в Петербург, заговорили о нем как о вновь под нимающейся звезд е первой величины. Ровесник Вронскому и од нокашник, он был генерал и ожид ал назначения, которое могло иметь влияние на ход госуд арственных д ел, а Вронский был хоть и независимый, и блестящий, и любимый прелестною женщиной, но был только ротмистром, которому пред оставляли быть независимым сколько ему угод но. «Разумеется, я не завид ую и не могу завид овать Серпуховскому, но его возвышение показывает мне, что стоит выжд ать время, и карьера человека, как я, может быть сд елана очень скоро. Три год а тому назад он был в том же положении, как и я. Выйд я в отставку, я сожгу свои корабли. Оставаясь на службе, я ничего не теряю. Она сама сказала, что не хочет изменять своего положения. А я, с ее любовью, не могу завид овать Серпуховскому». И, закручивая мед ленным д вижением усы, он встал от стола и прошелся по комнате, Глаза его блестели особенно ярко, и он чувствовал то тверд ое, спокойное и рад остное состояние д уха, которое наход ило на него всегд а после уяснения своего положения. Все было, как и после прежних счетов, чисто и ясно. Он побрился, од елся, взял холод ную ванну и вышел. XXI — А я за тобой. Твоя стирка нынче д олго прод олжалась, — сказал Петрицкий. — Что ж, кончилось? — Кончилось, — ответил Вронский, улыбаясь од ними глазами и покручивая кончики усов так осторожно, как буд то после того поряд ка, в который привед ены его д ела, всякое слишком смелое и быстрое д вижение может его разрушить. — Ты всегд а после этого точно из бани, — сказал Петрицкий. Я от Грицки (так они звали полкового команд ира), тебя жд ут. Вронский, не отвечая, гляд ел на товарища, д умая о д ругом. — Да, это у него музыка? — сказал он, прислушиваясь к д олетавшим д о него знакомым звукам трубных басов, полек и вальсов. — Что за празд ник? — Серпуховской приехал. — Аа! — сказал Вронский, — я и не знал. Улыбка его глаз заблестела еще ярче. Раз решив сам с собою, что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, — взяв по крайней мере на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать ни зависти к Серпуховскому, ни д осад ы на него за то, что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был д обрый приятель, и он был рад ему. — А, я очень рад . Полковой команд ир Демин занимал большой помещичий д ом. Все общество было на просторном нижнем балконе. На д воре первое, что бросилось в глаза Вронскому, были песенники в кителях, стоявшие под ле бочонка с вод кой, и зд оровая веселая фигура полкового команд ира, окруженного офицерами; выйд я на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую оффенбаховскую кад риль, что-то приказывал и махал стоявшим в стороне солд атам. Кучка солд ат, вахмистр и несколько унтер-офицеров под ошли вместе с Вронским к балкону. Вернувшись к столу, полковой команд ир опять вышел с бокалом на крыльцо и провозгласил тост: — «За зд оровье нашего бывшего товарища и храброго генерала князя Серпуховского. Ура!» За полковым команд иром, с бокалом в руке, улыбаясь, вышел и Серпуховской. — Ты все молод еешь, Бонд аренко, — обратился он к прямо пред ним стоявшему, служившему вторую службу молод цеватому краснощекому вахмистру. Вронский три год а не вид ал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбард ы, но он был такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благород ством лица и сложения. Од на перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах люд ей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском. Сход я с лестницы, Серпуховской увид ал Вронского. Улыбка рад ости осветила лицо Серпуховского. Он кивнул кверху головой, припод нял бокал, приветствуя Вронского и показывая этим жестом, что не может прежд е не под ойти к вахмистру, который, вытянувшись, уже склад ывал губы д ля поцелуя. — Ну, вот и он! — вскрикнул полковой команд ир. — А мне сказал Яшвин, что ты в своем мрачном д ухе. Серпуховской поцеловал во влажные и свежие губы молод ца вахмистра и, обтирая рот платком, под ошел к Вронскому. — Ну, как я рад ! — сказал он, пожимая ему руку и отвод я его в сторону. — Займитесь им! — крикнул Яшвину полковой команд ир, указывая на Вронского, и сошел вниз к солд атам. — Отчего ты вчера не был на скачках? Я д умал увид ать там тебя, — сказал Вронский, огляд ывая Серпуховского. — Я приехал, но позд но. Виноват, — прибавил он и обратился к ад ъютанту, — пожалуйста, от меня прикажите разд ать, сколько выйд ет на человека. И он торопливо д остал из бумажника три сторублевые бумажки и покраснел. — Вронский! Съесть что-нибуд ь или пить? — спросил Яшвин. — Эй, д авай сюд а графу поесть! А вот это пей. Кутеж у полкового команд ира прод олжался д олго. Пили очень много. Качали и под кид ывали Серпуховского. Потом качали полкового команд ира. Потом пред песенниками плясал сам полковой команд ир с Петрицким. Потом полковой команд ир, уже несколько ослабевши, сел на д воре на лавку и начал д оказывать Яшвину преимущество России пред Пруссией, особенно в кавалерийской атаке, и кутеж на минуту затих. Серпуховской вошел в д ом, в уборную, чтоб умыть руки, и нашел там Вронского; Вронский обливался вод ой. Он, сняв китель, под ставив обросшую волосами красную шею под струю умывальника, растирал ее и голову руками. Окончив смывание, Вронский под сел к Серпуховскому. Они оба тут же сели на д иванчик, и межд у ними начался разговор, очень интересный д ля обоих. — Я о тебе все знал через жену, — сказал Серпуховской. — Я рад , что ты часто вид ал ее. — Она д ружна с Варей, и это ед инственные женщины петербургские, с которыми мне приятно вид еться, — улыбаясь, ответил Вронский. Он улыбался тому, что пред вид ел тему, на которую обратится разговор, и это было ему приятно. — Ед инственные? — улыбаясь, переспросил Серпуховской. — Да и я о тебе знал, но не только чрез твою жену, — строгим выражением лица запрещая этот намек, сказал Вронский. — Я очень рад был твоему успеху, и нисколько не уд ивлен. Я жд ал еще больше.. Серпуховской улыбнулся. Ему, очевид но, было приятно это мнение о нем, и он не наход ил нужным скрывать это. — Я, напротив, признаюсь откровенно, жд ал меньше. Но я рад , очень рад . Я честолюбив, это моя слабость, и я признаюсь в ней. — Может быть, ты бы не признавался, если бы не имел успеха, — сказал Вронский. — Не д умаю, — опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере д еятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если буд ет, то буд ет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше д оволен. — Может быть, это так д ля тебя, но не д ля всех. Я то же д умал, а вот живу и нахожу, что не стоит жить только д ля этого, — сказал Вронский. — Вот оно! Вот оно! — смеясь, сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя од обрил. Но на все есть манера. И я д умаю, что самый поступок хорош, но ты его сд елал не так, как над о. — Что сд елано, то сд елано, и ты знаешь, я никогд а не отрекаюсь от того, что сд елал. И потом мне прекрасно. — Прекрасно — на время. Но ты не уд овлетворишься этим. Я твоему брату не говорю. Это милое д итя, так же как этот наш хозяин. Вон он! — прибавил он, прислушиваясь к крику «ура», — и ему весело, а тебя не это уд овлетворяет. — Я не говорю, чтобы уд овлетворяло. — Да не это од но. Такие люд и, как ты, нужны. — Кому? — Кому? Обществу. России нужны люд и, нужна партия, иначе все ид ет и пойд ет к собакам. — То есть что же? Партия Бертенева против русских коммунистов? — Нет, — сморщившись от д осад ы за то, что его под озревают в такой глупости, сказал Серпуховской. — Tout ca est une blague. Это всегд а было и буд ет. Никаких коммунистов нет. Но всегд а люд ям интриги над о выд умать вред ную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти люд ей независимых, как ты и я. — Но почему же? — Вронский назвал несколько имеющих власть люд ей. — Но почему же они не независимые люд и? — Только потому, что у них нет или не было от рожд ения независимости состояния, не было имени, не было той близости к солнцу, в которой мы род ились. Их можно купить или д еньгами, или лаской. И чтоб им д ержаться, им над о выд умывать направление. И они провод ят какую-нибуд ь мысль, направление, в которое сами не верят, которое д елает зло; и все это направление есть только сред ство иметь казенный д ом и столько-то жалованья. Cela n'est pas plus fin que ca, когд а погляд ишь в их карты. Может быть, я хуже, глупее их, хотя я не вижу, почему я д олжен быть хуже их. Но у меня есть уже наверное од но важное преимущество, то, что нас труд нее купить. И такие люд и более чем когд а-нибуд ь нужны. Вронский слушал внимательно, но не столько самое сод ержание слов занимало его, сколько то отношение к д елу Серпуховского, уже д умающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогд а как д ля него были по службе только интересы эскад рона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обд умывать, понимать вещи, своим умом и д аром слова, так ред ко встречающимся в той сред е, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завид но. — Все-таки мне нед остает д ля этого од ной главной вещи, — ответил он, — нед остает желания власти. Это было, но прошло. — Извини меня, это неправд а, — улыбаясь, сказал Серпуховской. — Нет, правд а, правд а!.. теперь, — чтоб быть искренним, прибавил Вронский. — Да, правд а, теперь, это д ругое д ело; но это теперь буд ет не всегд а. — Может быть, — отвечал Вронский. — Ты говоришь, может быть, — прод олжал Серпуховской, как буд то угад ав его мысли, — а я тебе говорю наверное. И д ля этого я хотел тебя вид еть.Ты поступил так, как д олжно было. Это я понимаю, но персеверировать ты не д олжен. Я только прошу у тебя carte blanche. Я не покровительствую тебе… Хотя отчего же мне и не покровительствовать тебе? Ты столько раз мне покровительствовал! Над еюсь, что наша д ружба стоит выше этого. Да, — сказал он нежно, как женщина, улыбаясь ему. — Дай мне carte blanche,выход и из полка, и я втяну тебя незаметно. — Но ты пойми, мне ничего не нужно, — сказал Вронский, — как только то, чтобы все было, как было. Серпуховской встал и стал против него. — Ты сказал, чтобы все было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: — мы ровесники; может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не д олжен бояться, что он нежно и осторожно д отронется д о больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав од ну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи. — Сейчас прид ем! — крикнул Вронский офицеру,заглянувшему в комнату и звавшему их к полковому команд иру. Вронскому хотелось теперь д ослушать и узнать, что он скажет ему. — И вот тебе мое мнение. Женщины — это главный камень преткновения в д еятельности человека. Труд но любить женщину и д елать что-нибуд ь. Для этого есть од но сред ство с уд обством без помехи любить — это женитьба. Как бы, как бы тебе сказать, что я д умаю, — говорил Серпуховской, любивший сравнения, — постой, постой! Да, как нести fardeau и д елать что-нибуд ь руками можно только тогд а, когд а fardeau увязано на спину, — а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вд руг опростались руки. Но без женитьбы тащить за собой этот fardeau — руки буд ут так полны, что ничего нельзя д елать. Посмотри Мазанкова, Крупова. Они погубили свои карьеры из-за женщин. — Какие женщины! — сказал Вронский, вспоминая француженку и актрису, с которыми были в связи названные д ва человека. — Тем хуже, чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже. Это все равно, как уже не то что тащить fardeau руками, а вырывать его у д ругого. — Ты никогд а не любил, — тихо сказал Вронский, гляд я пред собой и д умая об Анне. — Может быть. Но ты вспомни, что я сказал тебе. И еще: — женщины все материальнее мужчин. Мы д елаем из любви что-то огромное, а они всегд а terrе-а-terre. — Сейчас, сейчас! — обратился он к вошед шему лакею. Но лакей не приход ил их звать опять, как он д умал. Лакей принес Вронскому записку. — Вам человек принес от княгини Тверской. Вронский распечатал письмо и вспыхнул. — У меня голова заболела, я пойд у д омой, — сказал он Серпуховскому. — Ну, так прощай. Даешь carte blanche? — После поговорим, я найд у тебя в Петербурге. XXII Был уже шестой час, и потому, чтобы поспеть вовремя и вместе с тем не ехать на своих лошад ях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Ивозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на перед нее место и зад умался. Смутное сознание той ясности, в которую были привед ены его д ела, смутное воспоминание о д ружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожид ание свид ания — все соед инялось в общее впечатление рад остного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил од ну на колено д ругой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при пад ении, и, откинувшись назад , взд охнул несколько раз всею груд ью. «Хорошо, очень хорошо!» — сказал он себе сам. Он и прежд е часто испытывал рад остное сознание своего тела, но никогд а он так не любил себя, своего тела, как теперь. Ему приятно было чувствовать эту легкую боль в сильной ноге, приятно было мышечное ощущение д вижений своей груд и при д ыхании. Тот самый ясный и холод ный августовский д ень, который так безнад ежно д ействовал на Анну, казался ему возбуд ительно оживляющим и освежал его разгоревшееся от обливания лицо и шею. Запах брильянтина от его усов казался ему особенно приятным на этом свежем возд ухе. Все, что он вид ел в окно кареты, все в этом холод ном чистом возд ухе, на этом блед ном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: — и крыши д омов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изред ка встречающихся пешеход ов и экипажей, и непод вижная зелень д ерев и трав, и поля с правильно прорезанными борозд ами картофеля, и косые тени, пад авшие от д омов и от д ерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля. Все было красиво, как хорошенький пейзаж, только что оконченный и покрытый лаком. — Пошел, пошел! — сказал он кучеру, высунувшись в окно, и, д остав из кармана трехрублевую бумажку, сунул ее оглянувшемуся кучеру. Рука извозчика ощупала что-то у фонаря, послышался свист кнута, и карета быстро покатилась по ровному шоссе. «Ничего, ничего мне не нужно, кроме этого счастия, — д умал он, гляд я на костяную шишечку звонка в промежуток межд у окнами и воображая себе Анну такою, какою он вид ел ее в послед ний раз. — И чем д альше, тем больше я люблю ее. Вот и сад казенной д ачи Вред е. Гд е же она тут? Гд е? Как? Зачем она зд есь назначила свид ание и пишет в письме Бетси?» — под умал он теперь только; но д умать было уже некогд а. Он остановил кучера, не д оезжая д о аллеи, и, отворив д верцу, на ход у выскочил из кареты и пошел в аллею, вед шую к д ому. В аллее никого не было; но, оглянувшись направо, он увид ал ее. Лицо ее было закрыто вуалем, но он обхватил рад остным взгляд ом особенное, ей од ной свойственное д вижение поход ки, склона плеч и постанова головы, и тотчас же буд то электрический ток пробежал по его телу. Он с новой силой почувствовал самого себя, от упругих д вижений ног д о д вижения легких при д ыхании, и что-то защекотало его губы. Сойд ясь с ним, она крепко пожала его руку. — Ты не серд ишься, что я вызвала тебя? Мне необход имо было тебя вид еть, — сказала она; и тот серьезный и строгий склад губ, который он вид ел из-под вуаля, сразу изменил его д ушевное настроение. — Я, серд иться! Но как ты приехала, куд а? — Все равно, — сказала она, клад я свою руку на его, — пойд ем, мне нужно переговорить. Он понял, что что-то случилось и что свид ание это не буд ет рад остное. В присутствии ее он не имел своей воли: — не зная причины ее тревоги, он чувствовал уже, что та же тревога невольно сообщалась и ему. — Что же? что? — спрашивал он, сжимая локтем ее руку и стараясь прочесть в ее лице ее мысли. Она прошла молча несколько шагов, собираясь с д ухом, и вд руг остановилась. — Я не сказала тебе вчера, — начала она, быстро тяжело д ыша, — что, возвращаясь д омой с Алексеем Александ ровичем, я объявила ему все… сказала, что не могу быть его женой, что… и все сказала. Он слушал ее, невольно склоняясь всем станом, как бы желая этим смягчить д ля нее тяжесть ее положения. Но как только она сказала это, он вд руг выпрямился, лицо его приняло горд ое и строгое выражение. — Да, д а, это лучше, тысячу раз лучше! Я понимаю, как тяжело это было, — сказал он. Но она не слушала его слов, она читала его мысли по выражению лица. Она не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришед шей Вронскому мысли — о неизбежности теперь д уэли. Ей никогд а и в голову не приход ила мысль о д уэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости она объяснила иначе. Получив письмо мужа, она знала уже в глубине д уш что все останется по-старому, что она не в силах буд ет пренебречь своим положением, бросить сына и соед иниться с любовником. Утро, провед енное у княгини Тверской, еще более утверд ило ее в этом. Но свид ание это все-таки было д ля нее чрезвычайно важно. Она над еялась, что это свид ание изменит их положение и спасет ее. Если он при этом известии решительно, страстно, без минуты колебания скажет ей: — «Брось все и беги со мной!» она бросит сына и уйд ет с ним. Но известие это не произвело в нем того, чего она ожид ала: — он только чем-то как буд то оскорбился. — Мне нисколько не тяжело было. Это сд елалось само собой, — сказала она разд ражительно, — и вот… — она д остала письмо мужа из перчатки. — Я понимаю, понимаю, — перебил он ее, взяв письмо, но не читая его и стараясь ее успокоить, — я од ного желал, я од ного просил — разорвать это положение, чтобы посвятить свою жизнь твоему счастию. — Зачем ты говоришь мне это? — сказала она. — Разве я могу сомневаться в этом? Если б я сомневалась… — Кто это ид ет? — сказал вд руг Вронский, указывая на шед ших навстречу д вух д ам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за собою, на боковую д орожку. — Ах, мне все равно! — сказала она. Губы ее зад рожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не в этом д ело, я не могу сомневаться в этом; но вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась. Опять, как и в первую минуту, при известии об ее разрыве с мужем, Вронский, читая письмо, невольно отд ался тому естественному впечатлению, которое вызывало в нем отношение к оскорбленному мужу. Теперь, когд а он д ержал в руках его письмо, он невольно пред ставлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найд ет у себя, и самую д уэль, во время которой он с тем самым холод ным и горд ым выражением, которое и теперь было на его лице, выстрелив в возд ух, буд ет стоять под выстрелом оскорбленного мужа. И тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром д умал — что лучше не связывать себя, — и он знал, что эту мысль он не может перед ать ей. Прочтя письмо, он под нял на нее глаза, и во взгляд е его не было тверд ости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежд е д умал об этом. Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет не все, что он д умает. И она поняла, что послед няя над ежд а ее была обманута. Это было не то, чего она жд ала. — Ты вид ишь, что это за человек, — сказала она д рожащим голосом, — он… — Прости меня, но я рад уюсь этому, — перебил Вронский. — Рад и бога, д ай мне д оговорить, — прибавил он умоляя ее взгляд ом д ать ему время объяснить свои слова. — Я рад уюсь, потому что это не может, никак не может оставаться так, как он пред полагает. — Почему же не может? — сд ерживая слезы, проговорила Анна, очевид но уже не приписывая никакого значения тому, что он скажет. Она чувствовала, что суд ьба ее была решена. Вронский хотел сказать, что после неизбежной, по его мнению, д уэли это не могло прод олжаться, но сказал д ругое. — Не может прод олжаться. Я над еюсь, что теперь ты оставишь его. Я над еюсь, — он смутился и покраснел, что ты позволишь мне устроить и обд умать нашу жизнь Завтра… — начал было он. Она не д ала д оговорить ему. — А сын? — вскрикнула она. — Ты вид ишь, что он пишет? — над о оставить его, а я не могу и не хочу сд елать это. — Но рад и бога, что же лучше? Оставить сына или прод олжать это унизительное положение? — Для кого унизительное положение? — Для всех и больше всего д ля тебя. — Ты говоришь унизительное… не говори этого. Эти слова не имеют д ля меня смысла, — сказала она д рожащим голосом. Ей не хотелось теперь, чтобы он говорил неправд у. Ей оставалась од на его любовь, и она хотела любить его. — Ты пойми, что д ля меня с того д ня, как полюбила тебя, все, все переменилось. Для меня од но и од но — это твоя любовь. Если она моя, то я чувствую себя так высоко, так тверд о, что ничто не может д ля меня быть унизительным. Я горд а своим положением, потому что… горд а тем… горд а… — Она не д оговорила, чем он была горд а. Слезы стыд а и отчаяния зад ушили ее голос Ома остановилась и зарыд ала. Он почувствовал тоже, что что-то под нимается к его горлу, щиплет ему в носу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он не мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему было жалко ее, он чувствовал, что не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сд елал что-то нехорошее. — Разве невозможен развод ? — сказал он слабо. Она, не отвечая, покачала головой. — Разве нельзя взять сына и все-таки оставить его? — Да; но это все от него зависит. Теперь я д олжна ехать к нему, — сказала она сухо. Ее пред чувствие, что все останется по-старому, не обмануло ее. — Во вторник я буд у в Петербурге, и все решится. — Да, — сказала она. — Но не буд ем больше говорить про это. Карета Анны, которую она отсылала и которой велела приехать к решетке сад а Вред е, под ъехала. Анна простилась с ним и уехала д омой. XXIII В понед ельник было обычное засед ание комиссии 2 июня. Алексей Александ рович вошел в залу засед ания, позд оровался с членами и пред сед ателем, как и обыкновенно, и сел на свое место, положив руку на приготовленные пред ним бумаги. В числе этих бумаг лежали ненужные ему справки и набросанный конспект того заявления, которое он намеревался сд елать. Впрочем, ему и не нужны были справки. Он помнил все и не считал нужным повторять в своей памяти то, что он скажет. Он знал, что, когд а наступит время и когд а он увид ит пред собой лицо противника, тщетно старающееся прид ать себе равнод ушное выражение, речь его выльется сама собой лучше, чем он мог теперь приготовиться. Он чувствовал, что сод ержание его речи было так велико, что кажд ое слово буд ет иметь значение. Межд у тем, слушая обычный д оклад , он имел самый невинный, безобид ный вид . Никто не д умал, гляд я на его белые с напухшими жилами руки, так нежно д линными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа белой бумаги, и на его с выражением усталости набок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произвед ут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая д руг д руга, и пред сед ателя требовать соблюд ения поряд ка. Когд а д оклад кончился, Алексей Александ рович своим тихим тонким голосом объявил, что он имеет сообщить некоторые свои соображения по д елу об устройстве инород цев. Внимание обратилось на него. Алексей Александ рович откашлялся и, не гляд я на своего противника, но избрав, как он это всегд а д елал при произнесении речей, первое сид евшее перед ним лицо — маленького смирного старичка, не имевшего никогд а никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения. Когд а д ело д ошло д о коренного и органического закона, противник вскочил и начал возражать. Стремов, тоже член комиссии и тоже зад етый за живое, стал оправд ываться, — и вообще произошло бурное засед ание; но Алексей Александ рович восторжествовал, и его пред ложение было принято; были назначены три новые комиссии, и на д ругой д ень в известном петербургском кругу только и было речи, что об этом засед ании. Успех Алексея Александ ровича был д аже больше, чем он ожид ал. На д ругое утро, во вторник, Алексей Александ рович, проснувшись, с уд овольствием вспомнил вчерашнюю побед у и не мог не улыбнуться, хотя и желал казаться равнод ушным, когд а правитель канцелярии, желая польстить ему, сообщил о слухах, д ошед ших д о него, о происшед шем в комиссии. Занимаясь с правителем канцелярии, Алексей Александ рович совершенно забыл о том, что нынче был вторник, д ень, назначенный им д ля приезд а Анны Аркад ьевны, и был уд ивлен и неприятно поражен, когд а человек пришел д оложить ему о ее приезд е. Анна приехала в Петербург рано утром; за ней была выслана карета по ее телеграмме, и потому Алексей Александ рович мог знать о ее приезд е. Но когд а она приехала, он не встретил ее. Ей сказали, что он еще не выход ил и занимается с правителем канцелярии. Она велела сказать мужу, что приехала, прошла в свой кабинет и занялась разбором своих вещей, ожид ая, что он прид ет к ней. Но прошел час, он не приход ил. Она вышла в столовую под пред логом распоряжения и нарочно громко говорила, ожид ая, что он прид ет сюд а; но он не вышел, хотя она слышала, что он выход ил к д верям кабинета, провожая правителя канцелярии. Она знала, что он, по обыкновению, скоро уед ет по службе, и ей хотелось д о этого вид еть его, чтоб отношения их были опред елены. Она прошлась по зале и с решимостью направилась к нему. Когд а она вошла в его кабинет, он в вицмунд ире, очевид но готовый к отъезд у, сид ел у маленького стола на который облокотил руки, и уныло смотрел пред собой. Она увид ала его прежд е, чем он ее, и она поняла, что он д умал о ней. Увид ав ее, он хотел встать, разд умал, потом лицо его вспыхнуло, чего никогд а прежд е не вид ала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу, гляд я не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он под ошел к ней, взял ее за руку и попросил сесть. — Я очень рад , что вы приехали, — сказал он, сад ясь под ле нее, и, очевид но желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался… Несмотря на то, что, готовясь к этому свид анью, она учила себя презирать и обвинять его, она не знала, что сказать ему, и ей было жалко его. И так молчание прод олжалось д овольно д олго. — Сережа зд оров? — сказал он и, не д ожид аясь ответа, прибавил: — Я не буд у обед ать д ома нынче, и сейчас мне над о ехать. — Я хотела уехать в Москву, — сказала она. — Нет, вы очень, очень хорошо сд елали, что приехали, — сказал он и опять умолк. Вид я, что он не в силах сам начать говорить, она начала сама. — Алексей Александ рович, — сказала она, взгляд ывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я д урная женщина, но я то же, что я была, что я сказала вам тогд а, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить. — Я вас не спрашивал об этом, — сказал он, вд руг решительно и с ненавистью гляд я ей прямо в глаза, — я так и пред полагал. — Под влиянием гнева он, вид имо, овлад ел опять вполне всеми своими способностями. — Но, как я вам говорил тогд а и писал, — заговорил он резким, тонким голосом, — я теперь повторяю, что я не обязан этого знать. Я игнорирую это. Не все жены так д обры, как вы, чтобы так спешить сообщать столь приятное известие мужьям. — Он особенно уд арил на слове «приятное». — Я игнорирую это д о тех пор, пока свет не знает этого, пока мое имя не опозорено. И поэтому я только пред упрежд аю вас, что наши отношения д олжны быть такие, какие они всегд а были, и что только в том случае, если вы компрометируете себя, я д олжен буд у принять меры, чтоб оград ить свою честь. — Но отношения наши не могут быть такими, как всегд а, — робким голосом заговорила Анна, с испугом гляд я на него. Когд а она увид ала опять эти спокойные жесты, услыхала этот пронзительный, д етский и насмешливый голос, отвращение к нему уничтожило в ней прежнюю жалость, и она только боялась, но во что бы то ни стало хотела уяснить свое положение. — Я не могу быть вашею женой, когд а я… — начала было она. Он засмеялся злым и холод ным смехом. — Должно быть, тот род жизни, который вы избрали, отразился на ваших понятиях. Я настолько уважаю или презираю и то и д ругое… я уважаю прошед шее ваше и презираю настоящее… что я был д алек от той интерпретации, которую вы д али моим словам. Анна взд охнула и опустила голову. — Впрочем, не понимаю, как, имея столько независимости, как вы, — прод олжал он, разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о своей неверности и не наход я в этом ничего пред осуд ительного, как кажется, вы наход ите пред осуд ительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены? — Алексей Александ рович! Что вам от меня нужно? — Мне нужно, чтоб я не встречал зд есь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не вид али его. Кажется, это не много. И за это вы буд ете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот все, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обед аю д ома. Он встал и направился к д вери. Анна встала тоже Он, молча поклонившись, пропустил ее. XXIV Ночь, провед енная Левиным на копне, не прошла д ля него д аром: — то хозяйство, которое он вел, опротивело ему и потеряло д ля него всякий интерес. Несмотря на превосход ный урожай, никогд а не было или по крайней мере никогд а ему не казалось, чтобы было столько неуд ач и столько вражд ебных отношений межд у им и мужиками, как нынешний год , и причина неуд ач и этой вражд ебности была теперь совершенно понятна ему. Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшед шее вслед ствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти в эту жизнь, которое в эту ночь было д ля него уже не мечтою, но намерением, под робности исполнения которого он обд умывал, — все это так изменило его взгляд на завед енное у него хозяйство, что он не мог уже никак наход ить в нем прежнего интереса и не мог не вид еть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего д ела. Стад а улучшенных коров, таких же, как Пава, вся уд обренная, вспаханная плугами земля, д евять равных полей, обсаженных лозинами, д евяносто д есятин глубоко запаханного навоза, ряд овые сеялки и т. п. — все это было прекрасно, если б это д елалось только им самим или им с товарищами, люд ьми, сочувствующими ему. Но он ясно вид ел теперь (работа его над книгой о сельском хозяйстве, в котором главным элементом хозяйства д олжен был быть работник, много помогла ему в этом), — он ясно вид ел теперь, что то хозяйство, которое он вел, была только жестокая и упорная борьба межд у им и работниками, в которой на од ной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление перед елать все на считаемый лучшим образец, на д ругой же стороне — естественный поряд ок вещей. И в этой борьбе он вид ел, что, при величайшем напряжении сил с его стороны и безо всякого усилия и д аже намерения с д ругой, д остигалось только то, что хозяйство шло ни в чью и совершенно напрасно портились прекрасные оруд ия, прекрасная скотина и земля. Главное же — не только совершенно д аром пропад ала направленная на это д ело энергия, но он не мог не чувствовать теперь, когд а смысл его хозяйства обнажился д ля него, что цель его энергии была самая нед остойная. В сущности, в чем состояла борьба? Он стоял за кажд ый свой грош (и не мог не стоять, потому что стоило ему ослабить энергию, и ему бы нед остало д енег расплачиваться с рабочими), а они только стояли за то, чтобы работать спокойно и приятно, то есть так, как они привыкли. В его интересах было то, чтобы кажд ый работник сработал как можно больше, притом чтобы не забывался, чтобы старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обд умывал то, что он д елает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отд ыхом, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя. В нынешнее лето на кажд ом шагу Левин вид ел это. Он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие д есятины, проросшие травой и полынью, негод ные на семена, — ему скашивали под ряд лучшие семенные д есятины, оправд ываясь тем, что так приказал приказчик, и утешали его тем, что сено буд ет отличное; но он знал, что это происход ило оттого, что эти д есятины было косить легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено, — ее ломали на первых ряд ах, потому что скучно было мужику сид еть на козлах под махающими над ним крыльями. И ему говорили: — «Не извольте беспокоиться, бабы живо растрясут». Плуги оказывались негод ящимися, потому что работнику не приход ило в голову опустить под нятый резец, и, ворочая силом, он мучал лошад ей и портил землю; и его просили быть покойным. Лошад ей запускали в пшеницу, потому что ни од ин работник не хотел быть ночным сторожем, и, несмотря на приказание этого не д елать, работники черед овались стеречь ночное, и Ванька, проработав весь д ень, заснул и каялся в своем грехе, говоря: — « Воля ваша». Трех лучших телок окормили, потому что без вод опоя выпустили на клеверную отаву, и никак не хотели верить, что их разд уло клевером, а рассказывали в утешение, как у сосед а сто д венад цать голов в три д ня выпало. Все это д елалось не потому, что кто-нибуд ь желал зла Левину или его хозяйству; напротив, он знал, что его любили, считали простым барином (что есть высшая похвала); но д елалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно работать, и интересы его были им не только чужд ы и непонятны, но фатально противоположны их самым справед ливым интересам. Уже д авно Левин чувствовал нед овольство своим отношением к хозяйству. Он вид ел, что лод ка его течет, но он не наход ил и не искал течи, может быть нарочно обманывая себя. Но теперь он не мог более себя обманывать. То хозяйство, которое он вел, стало ему не только не интересно, но отвратительно, и он не мог больше им заниматься. К этому еще присоед инилось присутствие в трид цати верстах от него Кити Щербацкой, которую он хотел и не мог вид еть. Дарья Александ ровна Облонская, когд а он был у нее, звала его приехать: — приехать с тем, чтобы возобновить пред ложение ее сестре, которая, как она д авала чувствовать, теперь примет его. Сам Левин, увид ав Кити Щербацкую, понял, что он не переставал любить ее; но он не мог ехать к Облонским, зная, что она там. То, что он сд елал ей пред ложение и она отказала ему, клало межд у им и ею непреод олимую преград у. «Я не могу просить ее быть моею женой потому только, что она не может быть женою того, кого она хотела», — говорил он сам себе. Мысль об этом д елала его холод ным и вражд ебным к ней. «Я не в силах буд у говорить с нею без чувства упрека, смотреть на нее без злобы, и она только еще больше возненавид ит меня, как и д олжно быть. И потом, как я могу теперь, после того, что мне сказала Дарья Александ ровна, ехать к ним? Разве я могу не показать, что я знаю то, что она сказала мне? И я приед у с великод ушием — простить, помиловать ее. Я пред нею в роли прощающего и уд остоивающего ее своей любви!.. Зачем мне Дарья Александ ровна сказала это? Случайно бы я мог увид ать ее, и тогд а все бы сд елалось само собой, но теперь это невозможно,невозможно!» Дарья Александ ровна прислала ему записку, прося у него д амского сед ла д ля Кити. «Мне сказали, что у вас есть сед ло, — писала она ему. — Над еюсь, что вы привезете его сами». Этого уже он не мог переносить. Как умная, д еликатная женщина могла так унижать сестру! Он написал д есять записок и все разорвал и послал сед ло без всякого ответа. Написать, что он приед ет, — нельзя, потому что он не может приехать; написать, что он не может приехать, потому что не может или уезжает, — это еще хуже. Он послал сед ло без ответа и с сознанием, что он сд елал что-то стыд ное, на д ругой же д ень, перед ав все опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в д альний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные д упелиные болота и который нед авно писал ему, прося исполнить д авнишнее намерение побывать у него. Дупелиные болота в Суровском уезд е д авно соблазняли Левина, но он за хозяйственными д елами все отклад ывал эту поезд ку. Теперь же он рад был уехать и от сосед ства Щербацких и, главное, от хозяйства, именно на охоту, которая во всех горестях служила ему лучшим утешением. XXV В Суровский уезд не было ни железной, ни почтовой д ороги, и Левин ехал на своих в тарантасе. На половине д ороги он остановился кормить у богатого мужика. Лысый свежий старик, с широкою рыжею бород ой, сед ою у щек, отворил ворота, прижавшись к верее, чтобы пропустить тройку. Указав кучеру место под навесом на большом, чистом и прибранном новом д воре с обгоревшими сохами, старик попросил Левина в горницу. Чисто од етая молод айка, в калошках на босу ногу, согнувшись, под тирала пол в новых сенях. Она испугалась вбежавшей за Левиным собаки и вскрикнула, но тотчас же засмеялась своему испугу, узнав, что собака не тронет. Показав Левину засученною рукой на д верь в горницу, она спрятала, опять согнувшись, свое красивое лицо и прод олжала мыть. — Самовар, что ли? — спросила она. — Да, пожалуйста. Горница была большая, с голланд скою печью и перегород кой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и д ва стула. У вход а был шкафчик с посуд ой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая д орогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у д вери. Огляд ев горницу, Левин вышел на зад ний д вор. Благовид ная молод айка в калошках, качая пустыми вед рами на коромысле, сбежала вперед и его за вод ой к колод цу. — Живо у меня! — весело крикнул на нее старик и под ошел к Левину. — А ты разве ее знал, папа? — спросила Кити со страхом, замечая словоохотно начал он, облокачиваясь на перила крыльца. В серед ине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и на д вор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны лошад и были сытые и крупные. Работники, очевид но, были семейные: — д вое были молод ые, в ситцевых рубахах и картузах, д ругие д вое были наемные, в посконных рубахах, — од ин старик, д ругой молод ой малый. Отойд я от крыльца, старик под ошел к лошад ям и принялся распрягать. — Что это пахали? — спросил Левин. — Картошки припахивали. Тоже землицу д ержим. Ты, Фед от, мерина-то не пускай, а к колод е поставь, иную запряжем. — Что, батюшка, сошники-то я приказывал взять, принес, что ли? — спросил большой ростом, зд оровенный малый, очевид но сын старика. — Во… в санях, — отвечал старик, сматывая кругом снятые вожжи и бросая их наземь. — Налад ь, поколе пообед ают. Благовид ная молод айка с полными, оттягивавшими ей плечи вед рами прошла в сени. Появились откуд а-то еще бабы — молод ые красивые, сред ние и старые некрасивые, с д етьми и без д етей. Самовар загуд ел в трубе; рабочие и семейные, убравшись с лошад ьми, пошли обед ать. Левин, д остав из коляски свою провизию, пригласил с собою старика напиться чаю. — Да что, уже пили нынче, — сказал старик, очевид но с уд овольствием принимая это пред ложение. — Нешто д ля компании. За чаем Левин узнал всю историю старикова хозяйства. Старик снял д есять лет тому назад у помещицы сто д вад цать д есятин, а в прошлом год у купил их и снимал еще триста у сосед него помещика. Малую часть земли, самую плохую, он разд авал внаймы, а д есятин сорок в поле пахал сам своею семьей и д вумя наемными рабочими. Старик жаловался, что д ело шло плохо. Но Левин понимал, что он жаловался только из приличия, а что хозяйство его процветало. Если бы было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей землю, не женил бы трех сыновей и племянника, не построился бы д ва раза после пожаров, и все лучше и лучше. Несмотря на жалобы старика, вид но было, что он справед ливо горд своим благосостоянием, горд своими сыновьями, племянником, невестками, лошад ьми, коровами и в особенности тем, что д ержится все это хозяйство. Из разговора со стариком Левин узнал, что он был и не прочь от нововвед ений. Он сеял много картофелю, и картофель его, который Левин вид ел, под ъезжая, уже отцветал и завязывался, тогд а как у Левина только зацветал. Он пахал под картофель плугою, как он называл плуг, взятый у помещика. Он сеял пшеницу. Маленькая под робность о том, что, пропалывая рожь, старик прополонною рожью кормил лошад ей, особенно поразила Левина. Сколько раз Левин, вид я этот пропад ающий прекрасный корм, хотел собирать его; но всегд а это оказывалось невозможным. У мужика же это д елалось, и он не мог нахвалиться этим кормом. — Чего же бабенкам д елать? Вынесут кучки на д орогу, а телега под ъед ет. — А вот у нас, помещиков, все плохо ид ет с работниками, — сказал Левин, под авая ему стакан с чаем. — Благод арим, — отвечал старик, взяв стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Гд е же с работниками вести д ело? — сказал он. — Разор од ин. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля, мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Все нед осмотр! — Да вот ты же хозяйничаешь с работниками? — Наше д ело мужицкое. Мы д о всего сами. Плох — и вон; и своими управимся. — Батюшка, Финоген велел д егтю д остать, — сказала вошед шая баба в калошках. — Так-то, суд арь! — сказал старик, вставая, перекрестился прод олжительно, поблагод арил Левина и вышел. Когд а Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увид ал всю семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя. Молод ой зд оровенный сын, с полным ртом каши, что-то рассказывал смешное, и все хохотали, и в особенности весело баба в калошках, под ливавшая щи в чашку. Очень может быть, что благовид ное лицо бабы в калошках много сод ействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский д ом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отд елаться от него. И всю д орогу от старика д о Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как буд то что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания. XXVI Свияжский был пред вод ителем в своем уезд е. Он был пятью год ами старше Левина и д авно женат. В д оме его жила молод ая его свояченица, очень симпатичная Левину д евушка. И Левин знал, что Свияжский и его жена очень желали выд ать за него эту д евушку. Он знал это несомненно, как знают это всегд а молод ые люд и, так называемые женихи, хотя никогд а никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем д анным эта весьма привлекательная д евушка д олжна была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться на ней, д аже если б он и не был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь на небо. И это знание отравляло ему то уд овольствие, которое он над еялся иметь от поезд ки к Свияжскому. Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же под умал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие вид ы на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное пред положение, и потому он все-таки поед ет. Кроме того, в глубине д уши ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой д евушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского д еятеля, какой только знал Левин, был д ля Левина всегд а чрезвычайно интересен. Свияжский был од ин из тех, всегд а уд ивительных д ля Левина люд ей, рассужд ение которых, очень послед овательное, хотя и никогд а не самостоятельное, ид ет само по себе, а жизнь, чрезвычайно опред еленная и тверд ая в своем направлении, ид ет сама по себе, совершенно независимо и почти всегд а вразрез с рассужд ением. Свияжский был человек чрезвычайно либеральный. Он презирал д ворянство и считал большинство д ворян тайными, от робости только не выражавшимися, крепостниками. Он считал Россию погибшею страной, врод е Турции, и правительство России столь д урным, что никогд а не позволял себе д аже серьезно критиковать д ействия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым д ворянским пред вод ителем и в д орогу всегд а над евал с кокард ой и с красным околышем фуражку. Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куд а он и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем вел в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом след ил за всем и знал все, что д елалось в России. Он считал русского мужика стоящим по развитию на переход ной ступени от обезьяны к человеку, а вместе с тем на земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал их мнения.. Он не верил ни в чох, ни в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта д уховенства и сокращения приход ов, причем особенно хлопотал, чтобы церковь осталась в его селе. В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свобод ы женщин и в особенности их права на труд , но жил с женою так, что все любовались их д ружною безд етною семейною жизнью, и устроил жизнь своей жены так, что она ничего не д елала и не могла д елать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время. Если бы Левин не имел свойства объяснять себе люд ей с самой хорошей стороны, характер Свияжского не пред ставлял бы д ля него никакого затруд нения и вопроса; он бы сказал себе: — д урак или д рянь, и все бы было ясно. Но он не мог сказать д урак, потому что Свияжский был несомненно не только очень умный, но очень образованный и необыкновенно просто носящий свое образование человек. Не было пред мета, которого бы он не знал; но он показывал свое знание, только когд а бывал вынужд аем к этому. Еще меньше мог Левин сказать, что он был д рянь, потому что Свияжский был несомненно честный, д обрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно д елал д ело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогд а сознательно не д елал и не мог сд елать ничего д урного. Левин старался понять и не понимал и всегд а, как на живую загад ку, смотрел на него и на его жизнь. Они были д ружны с Левиным, и поэтому Левин позволял себе д опытывать Свияжского, д обираться д о самой основы его взгляд а на жизнь; но всегд а это было тщетно. Кажд ый раз, как Левин пытался проникнуть д альше открытых д ля всех д верей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть заметный испуг выражался в его взгляд е, как буд то он боялся, что Левин поймет его, и он д авал д оброд ушный и веселый отпор. Теперь, после своего разочарования в хозяйстве, Левину особенно приятно было побывать у Свияжского. Не говоря о том, что она него весело д ействовал вид этих счастливых, д овольных собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезд а, ему хотелось теперь, чувствуя себя столь нед овольным своею жизнью, д обраться в Свияжском д о того секрета, который д авал ему такую ясность, опред еленность и веселость в жизни. Кроме того, Левин знал, что он увид ит у Свияжского помещиков-сосед ей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т.п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь д ля Левина казались од ними важными. «Это, может быть, не важно было при крепостном праве или не важно в Англии. В обоих случаях самые условия опред елены; но у нас теперь, когд а все это переворотилось и только уклад ывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только од ин важный вопрос в России», — д умал Левин. Охота оказалась хуже, чем ожид ал Левин. Болото высохло, и д упелей совсем не было. Он проход ил целый д ень и принес только три штуки, но зато принес, как и всегд а с охоты, отличный аппетит, отличное расположение д уха и то возбужд енное умственное состояние, которым всегд а сопровожд алось у него сильное физическое д вижение. И на охоте, в то время когд а он, казалось, ни о чем не д умал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со своею семьей, и впечатление это как буд то требовало к себе не только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного. Вечером, за чаем, в присутствии д вух помещиков, приехавших по каким-то д елам опеки, завязался тот самый интересный разговор, какого и ожид ал Левин. Левин сид ел под ле хозяйки у чайного стола и д олжен был вести разговор с нею и свояченицей, сид евшею против него. Хозяйка была круглолицая, белокурая и невысокая женщина, вся сияющая ямочками и улыбками. Левин старался чрез нее выпытать решение той д ля него важной загад ки, которую пред ставлял ее муж; но он не имел полной свобод ы мыслей, потому что ему было мучительно неловко. Мучительно неловко ему было оттого, что против него сид ела свояченица в особенном, д ля него, ему казалось, над етом платье, с особенным в вид е трапеции вырезом на белой груд и; этот четвероугольный вырез, несмотря на то,что груд ь была очень белая, или особенно потому, что она была очень белая, лишал Левина свобод ы мысли. Он воображал себе, вероятно, ошибочно, что вырез этот сд елан на его счет, и считал себя не вправе смотреть на него и старался не смотреть на него; но чувствовал, что он виноват уж за од но то, что вырез сд елан. Левину казалось, что он кого-то обманывает, что ему след ует объяснить что-то, но что объяснить этого никак нельзя, и потому он беспрестанно краснел, был беспокоен и неловок. Неловкость его сообщалась и хорошенькой свояченице. Но хозяйка, казалось, не замечала этого и нарочно втягивала ее в разговор. — Вы говорите, — прод олжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать все русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогд а так, как зд есь. Зд есь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько д ела, и он имеет д ар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе? — Я вид ел… Это плющом обвитый д омик? — Да, это Настино д ело, — сказала она, указывая на сестру. — Вы сами учите? — спросил Левин, стараясьсмотреть мимо выреза, но чувствуя, что, куд а бы он ни смотрел в ту сторону, он буд ет вид еть вырез. — Да, я сама учила и учу, но у нас прекрасная учительница. И гимнастику мы ввели. — Нет, я благод арю, я не хочу больше чаю, — сказал Левин и, чувствуя, что он д елает неучтивость, но не в силах более прод олжать этот разговор, краснея, встал. — Я слышу очень интересный разговор, — прибавил он и под ошел к д ругому концу стола, у которого сид ел хозяин с д вумя помещиками. Свияжский сид ел боком к столу, облокоченною рукой поворачивая чашку, д ругою выпуская, как бы нюхая. Он блестящими черными глазами смотрел прямо на горячившегося помещика с сед ыми усами и, вид имо, наход ил забаву в его речах. Помещик жаловался на народ . Левину ясно было, что Свияжский знает такой ответ на жалобы помещика, который сразу уничтожит весь смысл его речи, но что по своему положению он не может сказать этого ответа и слушает не без уд овольствия комическую речь помещика. Помещик с сед ыми усами был, очевид но, закоренелый крепостник и д еревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин вид ел и в од ежд е — старомод ном, потертом сюртуке, вид имо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в склад ной русской речи, и в усвоенном, очевид но, д олгим опытом повелительном тоне, и в решительных д вижениях больших, красивых, загорелых рук с од ним старым обручальным кольцом на безыменке. XXVII — Только если бы не жалко бросить, что завед ено… труд ов положено много… махнул бы на все рукой, прод ал бы, поехал бы, как Николай Иваныч… Елену слушать, — сказал помещик с осветившею его умное старое лицо приятною улыбкой. — Да вот не бросаете же, — сказал Николай Иванович Свияжский, — стало быть, расчеты есть. — Расчет од ин, что д ома живу, непокупное, ненанятое. Да еще все над еешься, что образумится народ . А то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все перед елились, ни лошад енки, ни коровенки. С голод у д охнет, а возьмите его в работники наймите — он вам норовит напортить, д а еще к мировому суд ье. — Зато и вы пожалуетесь мировому суд ье, — сказал Свияжский. — Я пожалуюсь? Да ни за что на свете! Разговоры такие пойд ут, что и не рад жалобе! Вот на завод е — взяли зад атки, ушли. Что ж мировой суд ья? Оправд ал, только и д ержится все волостным суд ом д а старшиной. Этот отпорет его по-старинному. А не буд ь этого — бросай все! Беги на край света! Очевид но, помещик д разнил Свияжского, но Свияжский не только не серд ился, но, вид имо, забавлялся этим. — Да вот вед ем же мы свое хозяйство без этих мер, — сказал он улыбаясь, — я, Левин, они. Он указал на д ругого помещика. — Да, у Михаила Петровича ид ет, а спросите-ка как? Это разве рациональное хозяйство? — сказал помещик, очевид но щеголяя словом «рациональное». — У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благод арю бога. Мое хозяйство все, чтобы д енежки к осенним под атям были готовы. Приход ят мужички: — батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всь сосед и мужики, жалко. Ну, д ашь на первую треть, только скажешь: — помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когд а нужд а — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правд а. Левин, зная д авно эти патриархальные приемы, переглянулся с Свияжским и перебил Михаила Петровича, обращаясь опять к помещику с сед ыми усами. — Так вы как же полагаете? — спросил он, — как же теперь над о вести хозяйство? — Да так же и вести, как Михаил Петрович: — или отд ать исполу, или внаймы мужикам; это можно,но только этим самым уничтожается общее богатство госуд арства. Гд е земля у меня при крепостном труд е и хорошем хозяйстве приносила сам-д евять, она исполу принесет самтретей. Погубила Россию эмансипация! Свияжский погляд ел улыбающимися глазами на Левина и д аже сд елал ему чуть заметный насмешливый знак; но Левин не наход ил слов помещика смешными, — он понимал их больше, чем он понимал Свияжского. Многое же из того, что д альше говорил помещик, д оказывая, почему Россия погублена эмансипацией, показалось ему д аже очень верным, д ля него новым и неопровержимым. Помещик, очевид но, говорил свою собственную мысль, что так ред ко бывает, и мысль, к которой он привед ен был не желанием занять чем-нибуд ь празд ный ум, а мысль, которая выросла из условий его жизни, которую он высид ел в своем д еревенском уед инении и со всех сторон обд умал. — Дело, изволите вид еть, в том, что всякий прогресс совершается только властью, — говорил он, очевид но желая показать, что он не чужд образованию. — Возьмите реформы Петра, Екатерины, Александ ра. Возьмите европейскую историю. Тем более прогресс в землед ельческом быту. Хоть картофель — и тот ввод ился у нас силой. Вед ь сохой тоже не всегд а пахали. Тоже ввели ее, может быть, при уд елах, но, наверно, ввели силою. Теперь, в наше время, мы, помещики, при крепостном праве вели свое хозяйство с усовершенствованиями; и сушилки, и веялки, и возка навоза, и все оруд ия — всь мы ввод или своею властью, и мужики сначала противились, а потом под ражали нам. Теперь- с, при уничтожении крепостного права, у нас отняли власть, и хозяйство наше, то, гд е оно под нято на высокий уровень, д олжно опуститься к самому д икому, первобытному состоянию. Так я понимаю.. — Да почему же? Если оно рационально, то вы можете наймом вести его, — сказал Свияжский. — Власти нет-с. Кем я его буд у вести? позвольте спросить. «Вот она — рабочая сила, главный элемент хозяйства», — под умал Левин. — Рабочими. — Рабочие не хотят работать хорошо и работать хорошими оруд иями. Рабочий наш только од но знает — напиться, как свинья, пьяный и испортит все, что вы ему д ад ите. Лошад ей опоит, сбрую хорошую оборвет, колесо шинованное сменит, пропьет, в молотилку шкворень пустит, чтобы ее сломать. Ему тошно вид еть все, что не по его. От этого и спустился весь уровень хозяйства. Земли заброшены, заросли полынями или розд аны мужикам, и гд е производ или миллион, производ ят сотни тысяч четвертей; общее богатство уменьшилось. Если бы сд елали то же, д а с расчетом… И он начал развивать свой план освобожд ения, при котором были бы устранены эти неуд обства. Левина не интересовало это, но, когд а он кончил, Левин вернулся к первому его положению и сказал, обращаясь к Свияжскому и стараясь вызвать его на высказывание своего серьезного мнения: — То, что уровень хозяйства спускается и что при наших отношениях к рабочим нет возможности вести выгод но рациональное хозяйство, это совершенно справед ливо, — сказал он. — Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгод но, что невыгод но. — Итальянская бухгалтерия, — сказал иронически помещик. — Там как ни считай, как вам всь перепортят, барыша не буд ет. — Зачем же перепортят? Дрянную молотилку, российский топчачок ваш, сломают, а мою паровую не сломают. Лошад енку расейскую, как это? тасканской пород ы, что за хвост таскать, вам испортят, а завед ите першеронов или хоть битюгов, их не испортят. И так все. Нам выше над о под нимать хозяйство. — Да было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я сына в университете сод ержи, малых в гимназии воспитывай, — так мне першеронов не купить. — А на это банки. — Чтобы послед нее с молотка прод али? Нет, благод арю! — Я не согласен, что нужно и можно под нять еще выше уровень хозяйства, — сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть сред ства, а я ничего не мог сд елать. Банки не знаю кому полезны. Я по крайней мере на что ни затрачивал д еньги в хозяйстве, все с убытком: — скотина — убыток, машина — убыток. — Вот это верно, — засмеявшись д аже от уд овольствия, под тверд ил помещик с сед ыми усами. — И я не од ин, — прод олжал Левин, — я сошлюсь на всех хозяев, вед ущих рационально д ело; все, за ред кими исключениями, вед ут д ело в убыток. Ну, вы скажите,что ваше хозяйство — выгод но? — сказал Левин, и тотчас же во взгляд е Свияжского Левин заметил то мимолетное выражение испуга, которое он замечал, когд а хотел проникнуть д алее приемных комнат ума Свияжского. Кроме того, этот вопрос со стороны Левина был не совсем д обросовестен. Хозяйка за чаем только что говорила ему, что они нынче летом приглашали из Москвы немца, знатока бухгалтерии, который за пятьсот рублей вознагражд ения учел их хозяйство и нашел, что оно приносит убытка три тысячи с чем-то рублей. Она не помнила именно сколько, но, кажется, немец высчитал д о четверти копейки. Помещик при упоминании о выгод ах хозяйства Свияжского улыбнулся, очевид но, зная, какой мог быть барыш у сосед а и пред вод ителя. — Может быть, невыгод но, — отвечал Свияжский. — Это только д оказывает, или что я плохой хозяин, или что я затрачиваю капитал на увеличение ренты. — Ах, рента! — с ужасом воскликнул Левин. — Может быть, есть рента в Европе, гд е земля стала лучше от положенного на нее труд а, но у нас вся земля становится хуже от положенного труд а, то есть что ее выпашут, — стало быть, нет ренты. — Как нет ренты? Это закон. — То мы вне закона: — рента ничего д ля нас не объяснит, а, напротив, запутает. Нет, вы скажите, как учение о ренте может быть… — Хотите простокваши? Маша, пришли нам сюд а простокваши или малины, — обратился он к жене. — Нынче замечательно позд но малина д ержится. И в самом приятном расположении д уха Свияжский встал и отошел, вид имо пред полагая, что разговор окончен на том самом месте, гд е Левину казалось, что он только начинается. Лишившись собесед ника, Левин прод олжал разговор с помещиком, стараясь д оказать ему, что все затруд нение происход ит оттого, что мы не хотим знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик был, как и все люд и, самобытно и уед иненно д умающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей. Он настаивал на том, что русский мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вд руг какими-то ад вокатами и заключениями, при которых негод ных вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы возд уха. — Отчего вы д умаете, — говорил Левин, стараясь вернуться к вопросу, — что нельзя найти такого отношения к рабочей силе, при которой работа была бы производ ительна? — Никогд а этого с русским народ ом не буд ет! Власти нет, — отвечал помещик. — Как же новые условия могут быть найд ены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять под ойд я к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе опред елены и изучены, — сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распад ается, крепостное право уничтожилось, остается только свобод ный труд , и формы его опред елены и готовы, и над о брать их. Батрак, под енный, фермер — и из этого вы не выйд ете. — Но Европа нед овольна этими формами. — Нед овольна и ищет новых. И найд ет, вероятно. — Я про то только и говорю, — отвечал Левин. — Почему же нам не искать с своей стороны? — Потому что это все равно, что прид умывать вновь приемы д ля постройки железных д орог. Они готовы, прид уманы. — Но если они нам не приход ятся, если они глупы? — сказал Левин. И опять он заметил выражение испуга в глазах Свияжского. — Да, это: — мы шапками закид аем, мы нашли то, чего ищет Европа! Все это я знаю, но, извините меня, вы знаете ли все, что сд елано в Европе по вопросу об устройстве рабочих? — Нет, плохо. — Этот вопрос занимает теперь лучшие умы в Европе. Шульце-Деличевское направление… Потом вся эта громад ная литература рабочего вопроса, самого либерального лассалевского направления… Мильгаузенское устройство — это уже факт, вы, верно, знаете. — Я имею понятие, но очень смутное. — Нет, вы только говорите; вы, верно, знаете все это не хуже меня. Я, разумеется, не социальный профессор, но меня это интересовало, и, право, если вас интересует, вы займитесь. — Но к чему же они пришли? — Виноват… Помещики встали, и Свияжский, опять остановив Левина в его неприятной привычке загляд ывать в то, что сзад и приемных комнат его ума, пошел провожать своих гостей. XXVIII Левину невыносимо скучно было в этот вечер с д амами: — его, как никогд а прежд е, волновала мысль о том, что то нед овольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором наход ится д ело в России, что устройство какого-нибуд ь такого отношения рабочих, гд е бы они работали, как у мужика на половине д ороги, есть не мечта, а зад ача, которую необход имо решить. И ему казалось, что эту зад ачу можно решить и д олжно попытаться это сд елать. Простившись с д амами и обещав пробыть завтра еще целый д ень, с тем чтобы вместе ехать верхом осматривать интересный провал в казенном лесу, Левин перед сном зашел в кабинет хозяина, чтобы взять книги о рабочем вопросе, которые Свияжский пред ложил ему. Кабинет Свияжского была огромная комната, обставленяая шкафами с книгами и с д вумя столами — од ним массивным письменным, стоявшим посеред ине комнаты, и д ругим круглым, уложенным, звезд ою вокруг лампы, на разных языках послед ними нумерами газет и журналов. У письменного стола была стойка с под разд еленными золотыми ярлыками ящиками различного род а д ел. Свияжский д остал книги и сел в качающееся кресло. — Что это вы смотрите? — сказал он Левину, который, остановившись у круглого стола, перегляд ывал журналы. — Ах д а, тут очень интересная статья, — сказал Свияжский про журнал, который Левин д ержал в руках. — Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником разд ела Польши был совсем не Фрид рих. Оказывается… И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: — «Что там в нем сид ит? И почему, почему ему интересен разд ел Польши?» Когд а Свияжский кончил, Левин невольно спросил: — «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось». Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно. — Да, но меня очень заинтересовал серд итый помещик, — взд охнув, сказал Левин. — Он умен и много правд ы говорил. — Ах, под ите! Закоренелый тайный крепостник, как они все! — сказал Свияжский. — Коих вы пред вод итель… — Да, только я их пред вод ительствую в д ругую сторону, — смеясь, сказал Свияжский. — Меня очень занимает вот что, — сказал Левин. — Он прав, что д ело наше, то есть рационального хозяйства, нейд ет, что ид ет только хозяйство ростовщическое, как у этого тихонького, или самое простое. Кто в этом виноват? — Разумеется, мы сами. Да и потом, неправд а, что оно нейд ет. У Васильчикова ид ет. — Завод … — Но я все-таки не знаю, что вас уд ивляет. Народ стоит на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевид но, он д олжен противод ействовать всему, что ему чужд о. В Европе рациональное хозяйство ид ет потому, что народ образован; стало быть, у нас над о образовать народ , — вот и все. — Но как же образовать народ ? — Чтоб образовать народ , нужны три вещи: — школы, школы и школы. — Но вы сами сказали, что народ стоит на низкой степени материального развития. Чем же тут помогут школы? — Знаете, вы напоминаете мне анекд от о советах больному: — «Вы бы попробовали слабительное». — «Давали: — хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: — хуже». — «Ну, так уж только молитесь богу». — «Пробовали: — хуже». Так и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже. — Да чем же помогут школы? — Дад ут ему д ругие потребности. — Вот этого я никогд а не понимал, — с горячностью возразил Левин. — Каким образом школы помогут народ у улучшить свое материальное состояние? Вы говорите, школы, образование д ад ут ему новые потребности. Тем хуже, потому что он не в силах буд ет уд овлетворить им. А каким образом знание сложения и вычитания и катехизиса поможет ему улучшить свое материальное состояние, я никогд а не мог понять. Я третьего д ня вечером встретил бабу с груд ным ребенком и спросил ее, куд а она ид ет. Она говорит: — «К бабке ход ила, на мальчика крикса напала, так носила лечить». Я спросил,как бабка лечит криксу. «Ребеночка к курам на насесть сажает и приговаривает что-то». — Ну вот, вы сами говорите! Чтоб она не носила лечить криксу на насесть, д ля этого нужно… — весело улыбаясь, сказал Свияжский. — Ах нет! — с д осад ой сказал Левин, — это лечение д ля меня только под обие лечения народ а школами. Народ бед ен и необразован — это мы вид им так же верно, как баба вид ит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой бед ы — бед ности и необразования — помогут школы, так же непонятно, как непонятно, почему от криксы помогут куры на насести. Над о помочь тому, от чего он бед ен. — Ну, в этом вы по крайней мере сход итесь со Спенсером, которого вы так не любите; он говорит тоже, что образование может быть след ствием большего благосостояния и уд обства жизни, частых омовений, как он говорит, но не умения читать и считать… — Ну вот, я очень рад или, напротив, очень не рад , что сошелся со Спенсером; только это я д авно знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство, при котором народ буд ет богаче, буд ет больше д осуга, — и тогд а буд ут и школы. — Од нако во всей Европе теперь школы обязательны. — А как же вы сами, согласны в этом со Спенсером? — спросил Левин. Но в глазах Свияжского мелькнуло выражение испуга, и он, улыбаясь, сказал: — Нет, эта крикса превосход на! Неужели вы сами слышали? Левин вид ел, что так и не найд ет он связи жизни этого человека с его мыслями. Очевид но, ему совершенно было все равно, к чему привед ет его рассужд ение; ему нужен был только процесс рассужд ения. И ему неприятно было, когд а процесс рассужд ения завод ил его в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, перевод я разговор на что-нибуд ь приятно-веселое. Все впечатления этого д ня, начиная с впечатления мужика на половине д ороги, которое служило как бы основным базисом всех нынешних впечатлений и мыслей, сильно взволновали Левина. Этот милый Свияжский, д ержащий при себе мысли только д ля общественного употребления и, очевид но, имеющий д ругие какие-то, тайные д ля Левина, основы жизни, и вместе с тем он с толпой, имя которой легион, руковод ящий общественным мнением чужд ыми ему мыслями; этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассужд ениях, вымученных жизнью, но неправый своим озлоблением к целому классу, и самому лучшему классу России; собственное нед овольство своею д еятельностью и смутная над ежд а найти поправку всему этому — все это сливалось в чувство внутренней тревоги и ожид ание близкого разрешения. Оставшись в отвед енной комнате, лежа на пружинном тюфяке, под кид ывавшем неожид анно при кажд ом д вижении его руки и ноги, Левин д олго не спал. Ни од ин разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но д овод ы помещика требовали обсужд ения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему. «Да, я д олжен был сказать ему: — вы говорите, что хозяйство наше нейд ет потому, что мужик ненавид ит все усовершенствования и что их над о ввод ить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно ид ет, и ид ет только там гд е рабочий д ействует сообразно с своими привычками, как у старика на половине д ороги. Ваше и наше общее нед овольство хозяйством д оказывает, что виноваты мы или рабочие. Мы д авно уже ломим по-своему, по-европейски, не спрашиваясь о свойствах рабочей силы. Попробуем признать рабочую силу не ид еальною рабочею силой, а русским мужиком с его инстинктами и буд ем устраивать сообразно с этим хозяйство. Пред ставьте себе, — д олжен бы я был сказать ему, — что у вас хозяйство вед ется, как у старика, что вы нашли сред ство заинтересовывать рабочих в успехе работы и нашли ту же серед ину в усовершенствованиях, которую они признают, — и вы, не истощая почвы, получите вд вое, втрое против прежнего. Разд елите пополам, отд айте половину рабочей силе; та разность, которая вам останется, буд ет больше, и рабочей силе д останется больше. А чтобы сд елать это, над о спустить уровень хозяйства и заинтересовать рабочих в успехе хозяйства. Как это сд елать — это вопрос под робностей, но несомненно, что это возможно. Мысль эта привела Левина в сильное волнение. Он не спал половину ночи, обд умывая под робности д ля привед ения мысли в исполнение. Он не сбирался уезжать на д ругой д ень, но теперь решил, что уед ет рано утром д омой. Кроме того, эта свояченица с вырезом в платье производ ила в нем чувство, под обное стыд у и раскаянию в совершенном д урном поступке. Главное же, ему нужно было ехать не отклад ывая: — над о успеть пред ложить мужикам новый проект, прежд е чем посеяно озимое, с тем чтобы сеять его уже на новых основаниях. Он решил перевернуть все прежнее хозяйство. XXIX Исполнение плана Левина пред ставляло много труд ностей; но он бился, сколько было сил, и д остиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он мог, не обманывая себя, верить, что д ело это стоило работы. Од на из главных труд ностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить все и начать все сначала, а над о было на ход у перелаживать машину. Когд а он, в тот же вечер, как приехал д омой, сообщил приказчику свои планы, приказчик с вид имым уд овольствием согласился с тою частью речи, которая показывала, что все д елаемое д о сих пор было взд ор и невыгод но. Приказчик сказал, что он д авно говорил это, но что его не хотели слушать. Что же касалось д о пред ложения, сд еланного Левиным, — принять участие, как пайщику, вместе с работниками во всем хозяйственном пред приятии, то приказчик на это выразил только большое уныние и никакого опред еленного мнения, а тотчас заговорил о необход имости назавтра свезти остальные снопы ржи и послать д воить, так что Левин почувствовал, что теперь не д о этого. Заговаривая с мужиками о том же и д елая им пред ложения сд ачи на новых условиях земель, он тоже сталкивался с тем главным затруд нением, что они были так заняты текущей работой д ня, что им некогд а было обд умывать выгод ы и невыгод ы пред приятия. Наивный мужик Иван-скотник, казалось, понял вполне пред ложение Левина — принять с семьей участие в выгод ах скотного д вора — и вполне сочувствовал этому пред приятию. Но когд а Левин внушал ему буд ущие выгод ы, на лице Ивана выражалась тревога и сожаление, что он не может всего д ослушать, и он поспешно наход ил себе какое-нибуд ь не терпящее отлагательства д ело: — или брался за вилы д окид ывать сено из д енника, или наливать вод у, или под чищать навоз. Другая труд ность состояла в непобед имом нед оверии крестьян к тому, чтобы цель помещика могла состоять в чем-нибуд ь д ругом, кроме желания обобрать их сколько можно. Они были тверд о уверены, что настоящая цель его (что бы он ни сказал им) буд ет всегд а в том, чего он не скажет им. И сами они, высказываясь, говорили многое, но никогд а не говорили того, в чем состояла их настоящая цель. Кроме того (Левин чувствовал, что желчный помещик был прав), крестьяне первым и неизменным условием какого бы то ни было соглашения ставили то, чтобы они не были принужд аемы к каким бы то ни было новым приемам хозяйства и к употреблению новых оруд ий. Они соглашались, что плуг пашет лучше, что скоропашка работает успешнее, но они наход или тысячи причин, почему нельзя было им употреблять ни то, ни д ругое, и хотя он и убежд ен был, что над о спустить уровень хозяйства, ему жалко было отказаться от усовершенствований, выгод а которых была так очевид на. Но, несмотря на все эти труд ности, он д обился своего, и к осени д ело пошло, или по крайней мере ему так казалось. Сначала Левин д умал сд ать все хозяйство, как оно было, мужикам, работникам и приказчику на новых товарищеских условиях, но очень скоро убед ился, что это невозможно, и решился под разд елить хозяйство. Скотный д вор, сад , огород , покосы, поля, разд еленные на несколько отд елов, д олжны были составить отд ельные статьи. Наивный Иван-скотник, лучше всех, казалось Левину, понявший д ело, под обрав себе артель, преимущественно из своей семьи, стал участником скотного д вора. Дальнее поле, лежавшее восемь лет в залежах под пусками, было взято с помощью умного плотника Фед ора Резунова шестью семьями мужиков на новых общественных основаниях, и мужик Шураев снял на тех же условиях все огород ы. Остальное еще было по-старому, но эти три статьи были началом нового устройства и вполне занимали Левина. Правд а, что на скотном д воре д ело шло д о сих пор не лучше, чем прежд е, и Иван сильно противод ействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утвержд ая, что корове на холод у потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что д еньги, получаемые им, были не жалованье, а выд ача вперед д оли барыша. Правд а, что компания Фед ора Резунова не перед воила под посев плугами, как было уговорено,оправд ываясь тем, что время коротко. Правд а, мужики этой компании, хотя и условились вести это д ело на новых основаниях, называли эту землю не общею, а испольною, и не раз и мужики этой артели и сам Резунов говорили Левину: — «Получили бы д енежки за землю, и вам покойнее и нам бы развяза». Кроме того, мужики эти всь отклад ывали под разными пред логами условленную с ними постройку на этой земле скотного д вора и риги и оттянули д о зимы. Правд а, Шураев снятые им огород ы хотел было разд ать по мелочам мужикам. Он, очевид но, совершенно превратно и, казалось, умышленно превратно понял условия, на которых ему была сд ана земля. Правд а, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгод ы пред приятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают тверд о, что, что бы он ни говорил, они не д ад утся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когд а говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и тверд ую уверенность, что если буд ет кто обманут, то уж никак не он, Резунов. Но, несмотря на все это, Левин д умал, что д ело шло и что, строго вед я счеты и настаивая на своем, он д окажет им в буд ущем выгод ы такого устройства и что тогд а д ело пойд ет само собой. Дела эти вместе с остальным хозяйством, оставшимся на его руках, вместе с работой кабинетною над своею книгой так занимали все лето Левина, что он почти и не езд ил на охоту. Он узнал в конце августа о том, что Облонские уехали в Москву, от их человека, привезшего назад сед ло. Он чувствовал, что, не ответив на письмо Дарьи Александ ровны, своею невежливостью, о которой он без краски стыд а не мог вспомнить, он сжег свои корабли и никогд а уж не поед ет к ним. Точно так же он поступил и со Свияжским, уехав не простившись. Но он к ним тоже никогд а не поед ет. Теперь это ему было все равно. Дело нового устройства своего хозяйства занимало его так, как еще ничто никогд а в жизни. Он перечитал книги, д анные ему Свияжским, и, выписав то, чего у него не было, перечитал и политико-экономические и социалистические книги по этому пред мету и, как он ожид ал, ничего не нашел такого, что относилось бы д о пред принятого им д ела. В политико-экономических книгах, в Милле например, которого он изучал первого с большим жаром, над еясь всякую минуту найти разрешение занимавших его вопросов, он нашел вывед енные из положения европейского хозяйства законы; но он никак не вид ел, почему эти законы, не приложимые к России, д олжны быть общие. То же самое он вид ел и в социалистических книгах: — или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студ ентом, — или поправки, починки того положения д ела, в которое поставлена была Европа и с которым землед ельческое д ело в России не имело ничего общего. Политическая экономия говорила, что законы, по которым развилось и развиваегся богатство Европы, суть законы всеобщие и несомненные. Социалистическое учение говорило, что развитие по этим законам вед ет к погибели. И ни то, ни д ругое не д авало не только ответа, но ни малейшего намека на то, что ему, Левину, и всем русским мужикам и землевлад ельцам д елать с своими миллионами рук и д есятин, чтоб они были наиболее производ ительны д ля общего благосостояния. Уже раз взявшись за это д ело, он д обросовестно перечитывал все, что относилось к его пред мету, и намеревался осенью ехать за границу, чтоб изучить еще это д ело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собесед ника и излагать свою, как вд руг ему говорят: — «А Кауфман, а Джоне, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос». Он вид ел теперь ясно, что Кауфман и Мичели ничего не имеют сказать ему. Он знал, чего он хотел. Он вид ел, что Россия имеет прекрасные земли, прекрасных рабочих и что в некоторых случаях, как у мужика на половине д ороги, рабочие и земля производ ят много, в большинстве же случаев, когд а по-европейски приклад ывается капитал, производ ят мало, и что происход ит это только отгого, что рабочие хотят работать и работают хорошо од ним им свойственным образом, и что это противод ействие не случайное, а постоянное, имеющее основание в д ухе народ а. Он д умал, что русский народ , имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, д о тех пор, пока все земли не заняты, д ержался нужных д ля этого приемов и что эти приемы совсем не так д урны, как это обыкновенно д умают. И он хотел д оказать это теоретически в книжке и на практике в своем хозяйстве. XXX В конце сентября был свезен лес д ля постройки д вора на отд анной артели земле и было прод ано масло от коpов и разд елен барыш. В хозяйстве на практике д ело шло отлично или по крайней мере так казалось Левину. Для того же, чтобы теоретически разъяснить все д ело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, д олжно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народ а к земле, нужно было только съезд ить за границу и изучить на месте все, что там было сд елано в этом направлении, и найти убед ительные д оказательства, что все то, что там сд елано, — не то, что нужно. Левин жд ал только поставки пшеницы, чтобы получить д еньги и ехать за границу. Но начались д ожд и, не д ававшие убрать оставшиеся в поле хлеба и картофель, и остановили все работы и д аже поставку пшеницы. По д орогам была непролазная грязь; д ве мельницы снесло павод ком, и погод а все становилась хуже и хуже. 30 сентября показалось с утра солнце, и, над еясь на погод у, Левин стал решительно готовиться к отъезд у. Он велел насыпать пшеницу, послал к купцу приказчика. чтобы взять д еньги, и сам поехал по хозяйству, чтобы сд елать послед ние распоряжения перед отъезд ом. Перед елав, од нако, все д ела, мокрый от ручьев, которые по кожану заливались ему то за шею, то за голенища, но в самом бод ром и возбужд енном состоянии д уха, Левин возвратился к вечеру д омой. Непогод а к вечеру разошлась еще хуже, крупа так больно стегала всю вымокшую, трясущую ушами и головой лошад ь, что она шла боком; но Левину под башлыком было хорошо, и он весело погляд ывал вокруг себя то на мутные ручьи, бежавшие по колеям, то на нависшие на кажд ом оголенном сучке капли, то на белизну пятна нерастаявшей крупы на д осках моста, то на сочный, еще мясистый лист вяза, который обвалился густым слоем вокруг разд етого д ерева. Несмотря на мрачность окружающей природ ы, он чувствовал себя особенно возбужд енным. Разговоры с мужиками в д альней д еревне показывали, что они начинали привыкать к своим отношениям. Дворник-стаpик, к которому он заезжал обсушиться, очевид но од обрял план Левина и сам пред лагал вступить в товарищество по покупке скота. «Над о только упорно ид ти к своей цели, и я д обьюсь своего, — д умал Левин, — а работать и труд иться есть из-за чего. Это д ело не мое личное, а тут вопрос об общем благе. Все хозяйство, главное — положение всего народ а, совершенно д олжно измениться. Вместо бед ности — общее богатство, д овольство; вместо вражд ы — согласие и связь интересов. Од ним словом, революция бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу нашего уезд а, потом губернии, России, всего мира. Потому что мысль справед ливая не может не быть плод отворна. Да, это цель, из-за которой стоит работать. И то, что это я, Костя Левин, тот самый.. который приехал на бал в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и который так сам д ля себя жалок и ничтожен, — это ничего не д оказывает. Я уверен, что Франклин чувствовал себя так же ничтожным и так же не д оверял себе, вспоминая себя всего. Это ничего не значит. И у него была, верно, своя Агафья Михайловна, которой он поверял свои планы». В таких мыслях Левин уже в темноте под ъехал к д ому. Приказчик, езд ивший к купцу, приехал и привез часть д енег за пшеницу. Условие с д ворником было сд елано, и по д ороге приказчик узнал, что хлеб везд е застоял в поле, так что неубранные свои сто шестьд есят копен было ничто в сравнении с тем, что было у д ругих. Пообед ав, Левин сел, как и обыкновенно, с книгой на кресло и, читая, прод олжал д умать о своей пред стоящей поезд ке в связи с книгою. Нынче ему особенно ясно пред ставлялось все значение его д ела, и само собою склад ывались в его уме целые период ы, выражающие сущность его мыслей. «Это над о записать, — под умал он. — Это д олжно составить краткое введ ение, которое я прежд е считал ненужным». Он встал, чтобы ид ти к письменному столу, и Ласка, лежавшая у его ног, потягиваясь, тоже встала и огляд ывалась на него, как бы спрашивая, куд а ид ти. Но записывать было некогд а, потому что пришли начальники к наряд у, и Левин вышел к ним в перед нюю. После наряд а, то есть распоряжений по работам завтрашнего д ня, и приема всех мужиков, имевших д о него д ела, Левин пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте. Пописав несколько времени, Левин вд руг с необыкновенною живостью вспомнил Кити, ее отказ и послед нюю встречу. Он встал и начал ход ить по комнате. — Да нечего скучать, — сказала ему Агафья Михайловна. — Ну, что вы сид ите д ома? Ехали бы на теплые вод ы, благо собрались. — Я и то ед у послезавтра, Агафья Михайловна. Над о д ело кончить. — Ну, какое ваше д ело! Мало вы разве и так мужиков наград или! И то говорят: — ваш барин от царя за то милость получит. И чуд но: — что вам о мужиках заботиться? — Я не о них забочусь, я д ля себя д елаю. Агафья Михайловна знала все под робности хозяйственных планов Левина. Левин часто со всеми тонкостями излагал ей свои мысли и неред ко спорил с нею и не соглашался с ее объяснениями. Но теперь она совсем иначе поняла то, что он сказал ей. — О своей д уше, известное д ело, пуще всего д умать над о, — сказала она со взд охом. — Вон Пармен Денисыч, д аром что неграмотный был, а так помер, что д ай бог всякому, — сказала она про нед авно умершего д ворового. — Причастили, особоровали. — Я не про то говорю, — сказал он. — Я говорю, что я д ля своей выгод ы д елаю. Мне выгод нее, если мужики лучше работают. — Да уж вы как ни д елайте, он коли лентяй, так все буд ет чрез пень колод у валить. Если совесть есть, буд ет работать, а нет — ничего не сд елаешь. — Ну д а, вед ь вы сами говорите, Иван лучше стал за скотиной ход ить. — Я од но говорю, — ответила Агафья Михайловна, очевид но не случайно, но со строгою послед овательностью мысли, — жениться вам над о, вот что! Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только что д умал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не отвечая ей, сел опять за свою работу, повторив себе все то, что он д умал о значении этой работы. Изред ка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился. В д евять часов послышался колокольчик и глухое колебание кузова по грязи. — Ну, вот вам и гости приехали, не скучно буд ет, — сказала Агафья Михайловна, вставая и направляясь к д вери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он был рад какому бы то ни было гостю.. XXXI Сбежав д о половины лестницы, Левин услыхал в перед ней знакомый ему звук покашливанья; но он слышал его неясно из-за звука своих шагов и над еялся, что он ошибся; потом он увид ал и всю д линную, костлявую, знакомую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но все еще над еялся, что он ошибается и что этот д линный человек, снимавший шубу и откашливавшийся, был не брат Николай. Левин любил своего брата, но быть с ним вместе всегд а было мученье. Теперь же, когд а Левин, под влиянием пришед шей ему мысли и напоминания Агафьи Михайловны, был в неясном, запутанном состоянии, ему пред стоящее свид ание с братом показалось особенно тяжелым. Вместо гостя веселого, зд орового, чужого, который, он над еялся, развлечет его в его д ушевной неясности, он д олжен был вид еться с братом, который понимает его насквозь, который вызовет в нем все самые зад ушевные мысли, заставит его высказаться вполне. А этого ему не хотелось. Серд ясь на самого себя за это гад кое чувство, Левин сбежал в перед нюю. Как только он вблизи увид ал брата, это чувство личного разочарования тотчас же исчезло и заменилось жалостью. Как ни страшен был брат Николай своей худ обой и болезненностью прежд е, теперь он еще похуд ел, еще изнемог. Это был скелет, покрытый кожей. Он стоял в перед ней, д ергаясь д линною, худ ою шеей и срывая с нее шарф, и странно жалостно улыбался. Увид ав эту улыбку, смиренную и покорную, Левин почувствовал, что суд ороги сжимают его горло. — Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунд у не спуская глаз с лица брата. — Я д авно хотел, д а все незд оровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бород у большими худ ыми лад онями. — Да,д а! — отвечал Левин. И ему стало еще страшнее, когд а он, целуясь, почувствовал губами сухость тела брата и увид ал вблизи его большие, странно светящиеся глаза. За несколько нед ель пред этим Левин писал брату, что по прод аже той маленькой части, которая оставалась у них нед еленною в д оме, брат имел получить теперь свою д олю, около д вух тысяч рублей. Николай сказал, что он приехал теперь получить эти д еньги и, главное, побывать в своем гнезд е, д отронуться д о земли, чтобы набраться, как богатыри, силы д ля пред стоящей д еятельности. Несмотря на увеличившуюся сутуловость, несмотря на поразительную с его ростом худ обу, д вижения его, как и обыкновенно, были быстры и порывисты. Левин провел его в кабинет. Брат переод елся особенно старательно, чего прежд е не бывало, причесал свои ред кие прямые волосы и, улыбаясь, вошел наверх. Он был в самом ласковом и веселом д ухе, каким в д етстве его часто помнил Левин. Он упомянул д аже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увид ав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о смерти Пармена Денисыча неприятно под ействовало на него. На лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился. — Вед ь он уж стар был, — сказал он и переменил разговор. — Да, вот поживу у тебя месяц, д ва, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — прод олжал он. — Ты знаешь, я уд алил эту женщину. — Марью Николаевну? Как, за что же? — Ах, она гад кая женщина! Кучу неприятностей мне сд елала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же за то, что она ухаживала за ним, как за больным. — Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, д елал глупости, но состояние — послед нее д ело, я его не жалею. Было бы зд оровье, а зд оровье, слава богу, поправилось. Левин слушал и прид умывал и не мог прид умать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата о д елах его; и Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и д ействия. Брат слушал, но, очевид но, не интересовался этим. Эти д ва человека были так род ны и близки д руг д ругу, что малейшее д вижение, тон голоса говорил д ля общих больше, чем все, что можно сказать словами. Теперь у них обоих была од на мысль — болезнь и близкость смерти Николая, под авлявшая все остальное. Но ни тот, ни д ругой не смели говорить о ней, и потому все, что бы они ни говорили, не выразив того, что од но занимало их, — все было ложь. Никогд а Левин не был так рад тому, что кончился вечер и над о было ид ти спать. Никогд а ни с каким посторонним, ни на каком официальном визите он не был так ненатурален и фальшив, как он был нынче. И сознание и раскаяние в этой ненатуральности д елало его еще более ненатуральным. Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым братом, и он д олжен был слушать и под д ерживать разговор о том, как он буд ет жить. Так как в д оме было сыро и од на только комната топлена, то Левин уложил брата спать в своей же спальне за перегород кой. Брат лег и — спал или не спал, но, как больной, ворочался, кашлял и, когд а не мог откашляться, что-то ворчал. Иногд а, когд а он тяжело взд ыхал, он говорил: — «Ах, боже мой!» Иногд а, когд а мокрота д ушила его, он с д осад ой выговаривал: — «А! черт!» Левин д олго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был од ин: — смерть. Смерть, неизбежный конец всего, в первый раз с неотразимою силой пред ставилась ему. И смерть эта, которая тут, в этом любимом брате, спросонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то бога, то черта, была совсем не так д алека, как ему прежд е казалось. Она была и в нем самом — он это чувствовал. Не нынче, так завтра, не завтра, так через трид цать лет, разве не все равно? А что такое была эта неизбежная смерть, — он не только не знал, не только никогд а и не д умал об этом, но не умел и не смел д умать об этом. «Я работаю, я хочу сд елать что-то, а я и забыл, что все кончится, что — смерть». Он сид ел на кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени, и, сд ерживая д ыхание от напряжения мысли, д умал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что д ействительно он забыл, просмотрел в жизни од но маленькое обстоятельство — то, что прид ет смерть и все кончится, что ничего и не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя.Да, это ужасно, но это так. «Да вед ь я жив еще. Теперь-то что же д елать, что д елать?» — говорил он с отчаянием. Он зажег свечу и осторожно встал и пошел к зеркалу и стал смотреть свое лицо и волосы. Да, в висках были сед ые волосы. Он открыл рот. Зубы зад ние начинали портиться. Он обнажил свои мускулистые руки. Да, силы много. Но и у Николеньки, который там д ышит остатками легких, было тоже зд оровое тело. И вд руг ему вспомнилось, как они д етьми вместе ложились спать и жд али только того, чтобы Фед ор Богд аныч вышел за д верь, чтобы кид ать д руг в д руга под ушками и хохотать, хохотать неуд ержимо, так что д аже страх пред Фед ором Богд анычем не мог остановить это через край бившее и пенящееся сознание счастья жизни. «А теперь эта скривившаяся пустая груд ь… и я, не знающий, зачем и что со мной буд ет…» — Кха! Мха! А, черт! Что возишься, что ты не спишь? — окликнул его голос брата. — Так, я не знаю, бессонница. — А я хорошо спал, у меня теперь уж нет пота. Посмотри, пощупай рубашку. Нет пота? Левин пощупал, ушел за перегород ку, потушил свечу, но д олго еще не спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как пред ставился новый неразрешимый вопрос — смерть. «Ну, он умирает, ну, он умрет к весне, ну, как помочь ему? Что я могу сказать ему? Что я знаю про это? Я и забыл, что это есть». XXXII Левин уже д авно сд елал замечание, что когд а с люд ьми бывает неловко от их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сд елается невыносимо от их излишней требовательности и прид ирчивости. Он чувствовал, что это случится и с братом. И д ействительно, кротости брата Николая хватило ненад олго. Он с д ругого же утра стал разд ражителен и старательно прид ирался к брату, затрогивая его за самые больные места. Левин чувствовал себя виноватым и не мог поправить этого. Он чувствовал, что если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется говорить по д уше, то есть только то, что они точно д умают и чувствуют, то они только бы смотрели в глаза д руг д ругу, и Константин только бы говорил: — «Ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» — а Николай только бы отвечал: — «Знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили, если бы говорили только по д уше. Но этак нельзя было жить, и потому, Константин пытался д елать то, что он всю жизнь пытался и не умел д елать, и то, что, по его наблюд ению,. многие так хорошо умели д елать и без чего нельзя жить: — он пытался говорить не то, что д умал, и постоянно чувствовал, что это выход ило фальшиво, что брат его ловит на этом и разд ражается этим. На третий д ень Николай вызвал брата высказать опять ему свой план и стал не только осужд ать его, но стал умышленно смешивать его с коммунизмом. — Ты только взял чужую мысль, но изурод овал ее и хочешь прилагать к неприложимому. — Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего. Они отвергают справед ливость собственности, капитала, наслед ственности, а я, не отрицая этого главного стимула (Левину было противно самому, что он употреблял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своей работой, он невольно стал чаще и чаще употреблять нерусские слова), хочу только регулировать труд . — То-то и есть, ты взял чужую мысль, отрезал от нее все, что составляет ее силу, и хочешь уверить, что это что-то новое, — сказал Николай, серд ито д ергаясь в своем галстуке. — Да моя мысль не имеет ничего общего… — Там, — злобно блестя глазами и иронически улыбаясь, говорил Николай Левин, — там по крайней мере есть прелесть, как бы сказать, геометрическая — ясности, несомненностм. Может быть, это утопия. Но д опустим, что можно сд елать изо всего прошед шего tabula rasa: — нет собственности, нет семьи, то и труд устрояется, Но у тебя ничего нет… — Зачем ты смешиваешь? я никогд а не был коммунистом. — А я был и нахожу, что это прежд евременно, но разумно и имеет буд ущность, как христианство в первые века. — Я только полагаю, что рабочую силу над о рассматривать с естествоиспытательской точки зрения, то есть изучить ее, признать ее свойства и… — Да это совершенно напрасно. Эта сила сама наход ит, по степени своего развития, известный образ д еятельности. Везд е были рабы, потом metayers; и у нас есть испольная работа, есть аренд а, есть батрацкая работа, — чего ты ищешь? Левин вд руг разгорячился при этих словах, потому что в глубине д уши он боялся, что это было правд а, — правд а то, что он хотел балансировать межд у коммунизмом и опред еленными формами и что это ед ва ли было возможно. — Я ищу сред ства работать производ ительно и д ля себя и д ля рабочего. Я хочу устроить… — отвечал он горячо. — Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю жизнь жил, тебе хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков, а с ид еею. — Ну, ты так д умаешь, — и оставь! — отвечал Левин, чувствуя, что мускул левой щеки его неуд ержимо прыгает. — Ты не имел и не имеешь убежд ений, а тебе только бы утешать свое самолюбие. — Ну, и прекрасно, и оставь меня! — И оставлю! И д авно пора, и убирайся ты к черту! И очень жалею, что приехал! Как ни старался потом Левин успокоить брата, Николай ничего не хотел слышать, говорил, что горазд о лучше разъехаться, и Константин вид ел, что просто брату невыносима стала жизнь. Николай уже совсем собрался уезжать, когд а Константин опять пришел к нему и ненатурально просил извинить, если чем-нибуд ь оскорбил его. — А, великод ушие! — сказал Николай и улыбнулся. — Если тебе хочется быть правым, то могу д оставить тебе это уд овольствие. Ты прав, но я все-таки уед у! Пред самым только отъезд ом Николай поцеловался с ним и сказал,вд руг странно серьезно взглянув на брата: — Все-таки не поминай меня лихом, Костя! — И голос его д рогнул. Это были ед инственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял,что под этими словами под разумевалось: — «Ты вид ишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы больше не увид имся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и не умел сказать ему. На третий д ень после отъезд а брата и Левин уехал за границу. Встретившись на железной д ороге с Щербацким, д воюрод ным братом Кити, Левин очень уд ивил его своею мрачностью. — Что с тобой? — спросил его Щербацкий. — Да ничего, так, веселого на свете мало. — Как мало? вот поед ем со мной в Париж вместо какого-то Мюлуза. Посмóтрите, как весело! — Нет, уж я кончил. Мне умирать пора. — Вот так штука! — смеясь, сказал Щербацкий. — Я только приготовился начинать. — Да и я так д умал нед авно, но теперь я знаю, что скоро умру. Левин говорил то, что он истинно д умал в это послед нее время. Он во всем вид ел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им д ело тем более занимало его. Над о же было как-нибуд ь д оживать жизнь, пока не пришла смерть. Темнота покрывала д ля него все; но именно вслед ствие этой темноты он чувствовал, что ед инственною руковод ительною нитью в этой темноте было его д ело, и он из послед них сил ухватился и д ержался за него. |