Женский портрет

определяет себя как «половинку гения»: «Мне недостает руки Рафаэля,
голова его у меня есть».
[271]
Обе темы – «интернациональная» и тема художника, пересекаясь,
нашли свое воплощение в романе «Родерик Хадсон»,
[272]
1876 г. Герой
его американский скульптор поставлен перед выбором: либо остаться
в родном Нортгемптоне, провинциальном городке, где нет ни условий,
ни надобности в развитии его таланта, либо образовать себя как
художника, но покинуть родину. Приняв помощь мецената Роуленда
Маллета, решившего употребить свои деньги на общественное благо –
формирование художника, Хадсон едет в Рим. Однако, столкнувшись
со сложным, многообразным, изощренным миром Европы, молодой
американец не выдерживает искуса ни как художник, ни как человек.
Талант его глохнет, и сам он гибнет.
«Дилемма художника», как удачно назвал эту тему Л. X. Пауэре
[273]
имела для Джеймса личное значение. В 1873 г., когда была написана и
опубликована новелла «Мадонна будущего», он, очевидно, уже решил
для себя вопрос о переезде в Европу.
[274]
Решение зрело медленно и
было вызвано рядом, причин.
Генри Джеймса, несомненно, тяготил духовный климат
Соединенных Штатов, вступивших в новый этап своего развития. 70-е
годы – «позолоченный век», как назвал их Марк Твэн, – вошли в
историю Америки как эра крушения тех просветительских идеалов,
которые легли в основу «американской мечты». Победа над аграрным
югом уничтожила препоны промышленному развитию. Освоение
Запада с его нетронутыми естественными богатствами содействовало
ускорению 
этого 
процесса. 
Бурный 
рост 
промышленного
производства, повсеместное строительство железных дорог вместе с
неограниченной эксплуатацией природных ресурсов открывали
небывалые возможности обогащения. Безудержное стяжательство
охватило все сферы общественной жизни. Столпами общества стали
ловкий предприниматель и беззастенчивый хищник. Однако в
сознании 
самих 
американцев 
экономическое 
процветание
отождествлялось с прогрессом. Богатство, успех в его приобретении и
приумножении получили значение нравственной ценности, а
энергичная «деятельность» и предприимчивость воспринимались как
проявление национального духа. В немалой степени так же
оценивалась и деятельность в области искусства и литературы.

Именно в этот период зародилось понятие «бестселлер», которым
измерялось значение писателя. В Нью-Йорке, где Джеймс провел зиму
1874 г., атмосфера «торжествующей и развязной пошлости»
[275]
 была
особенно насыщенной, что не могло не подтолкнуть его к решению
покинуть Соединенные Штаты.
Однако важнейшей причиной была творческая. Вместе с У. Д.
Хоуэллсом он видел свое предназначение в том, чтобы создать
американский реалистический роман, став, подобно Бальзаку,
«историком современных нравов».
[276]
«Оглядываясь вокруг, – писал
он Ч. Э. Нортону в 1871 г., – я прихожу к выводу, что и природа, и
цивилизация нашей родины дают более или менее достаточно
возможностей для литературной деятельности. Только секреты свои
она откроет лишь поистине цепкому воображению. У Хоуэллса, мне
кажется, его нет (а у меня, конечно, есть!). Чтобы писать об Америке
на хорошем, на настоящем уровне, надо быть таким мастером, как
нигде».
[277]
2
С самого начала своей писательской карьеры Генри Джеймс
относился к труду литератора, труду художника как к общественной
деятельности, требующей от человека всех сил, полного развития
своего 
дарования, 
подлинного 
профессионализма, 
высокого
мастерства. Писатель, равно как и всякий художник, считал он,
нуждается в школе, в учителях и сотоварищах, способных критически
оценить его успехи и неуспехи. «Мне необходим regal (разлив. – 
фр.)
умного, будящего мысль общества, – писал он матери из Италии в
1873 г., незадолго до возвращения на родину, – особенно мужского».
[278]
В Америке он не видел такого общества, иными словами, не
находил для себя творческой среды.
[279]
Первоначально Джеймс предполагал обосноваться в Париже, где
тогда жил Тургенев, где протекала деятельность «внуков Бальзака»,
как он окрестил для себя Флобера, Додэ, Э. Гонкура, Золя. Вскоре по
прибытии в Париж Джеймс посетил Тургенева, и тот оказав ему
радушный прием, ввел его в кружок французских реалистов.
Встреча с Тургеневым, которой Джеймс давно искал,
[280]
 положила
начало многолетним дружеским отношениям, не прекращавшимся до

смерти русского писателя в 1883 г.
Ivan Sergeitch – как Джеймс называл Тургенева в переписке –
восхищал его не только как крупнейший романист своего времени, у
которого он черпал уроки реалистического письма, но и своими
человеческими качествами. «Он именно такой, о каком можно только
мечтать, – сильный, доброжелательный, скромный, простой, глубокий,
простодушный – словом, чистый ангел»,
[281]
– писал Генри Джеймс
писателю У. Д. Хоуэллсу вскоре после первой встречи с Тургеневым. В
свою очередь и Тургенев весьма расположился к молодому
американцу.
[282]
Опыт Тургенева, несомненно, интересовал Генри Джеймса и еще в
одном плане. Подолгу живя за пределами России, он оставался в
высшей степени русским писателем. «Его произведения отдают
родной почвой», – отмечал Джеймс в рецензии 1874 г. «Всеми своими
корнями он по-прежнему был в родной почве», – повторил он в
мемориальной статье 1884 г. Покидая Америку, Джеймс считал, что
меняет только местожительство, но не гражданство (в широком
смысле слова), он не отказывался с г первоначального намерения
написать «настоящий американский роман». В жизни Тургенева,
сохранившего живые связи со своим отечеством, он видел пример
выполнимости своего замысла: совместить жизнь за пределами
Америки с верностью ее культуре. Ошибочность такого взгляда станет
ясной ему много позже.
Иначе сложились отношения Генри Джеймса с «внуками
Бальзака». В Эдмоне Гонкуре, Додэ, Золя, даже Флобере
[283]
его не
устраивала их эстетическая платформа – отрицание, как он полагал,
[284]
этической направленности искусства. Поглощенность кружка
Флобера вопросами художественной формы казалась ему чрезмерной,
а сосредоточенность интересов исключительно на явлениях
современной французской культуры при полном невнимании к тому,
что происходит в других странах, воспринималась как узость.
[285]
С годами он воздаст должное и Флоберу («для многих из нас он. в
целом, был образцом романиста»
[286]
), и Золя – автору «столь
огромного интеллектуального предприятия, как Ругон Маккары»,
[287]
 и
Додэ, с которым будет поддерживать самые дружеские отношения. Но

в 1875–1876 гг. их программа, в особенности все, что связано с
натурализмом, кажется ему неприемлемой.
«Я почти не вижусь с литературным братством, – сообщал он У. Д.
Хоуэллсу через полгода после первого посещения кружка Флобера, – и
у меня наберется с полсотни причин, почему я никогда с ними не
сближусь. Мне не нравятся их изделия, а им не нравятся ничьи другие,
и, кроме того, они не accueillants (приветливы – 
фр.
)».
[288]
Несомненно, расхождение с «литературным братством» было
основной причиной, побудившей его искать пристанища в Лондоне.
«Совершенно очевидно, – писал он отцу, – что еще одна зима в
Париже не стоит свеч. Единственное, о ком я жалею, – это о моих
русских друзьях».
[289]
В Лондоне Джеймсу удалось создать себе условия, удобные для
творческой работы. Многочисленные, но в основном беглые и
необременительные знакомства, которыми он быстро обзавелся в
светских и общественных кругах, сглаживали чувство одиночества, и в
то же время не нарушали его уединения.
[290]
К тому же, живя в
Лондоне, Джеймс приобретал возможность печататься и получать
гонорары как в американских, так и в английских изданиях, что
обеспечивало ему – Джеймс жил только на литературные заработки –
безбедное существование и независимость. Все это вместе убеждало
его в правильности выбора, о чем он неоднократно повторял в
переписке. «Попросту говоря, Лондон мне чрезвычайно нравится, –
писал он Генри Адамсу полгода спустя после переезда. – По-моему,
это место как раз для меня… Мне настолько здесь нравится, что я –
конечно же, если не случится ничего непредвиденного – брошу здесь
якорь на все время моего пребывания в Европе, скорее долгого, чем
краткого».
[291]
Пребывание это, однако, затянулось на всю жизнь.
Первое пятилетие, проведенное в Европе, оказалось весьма
плодотворным для литературной карьеры Джеймса. Вышедшие за эти
годы роман «Американец» (1877), книга критических статей
«Французские поэты и романисты» (1878), объединившая все лучшее,
что публиковалось в журналах ранее, монография о Готорне (1879),
повести и рассказы, регулярно появлявшиеся в американских и
английских периодических изданиях, наконец, венчавший этот период
роман «Женский портрет» (1881) утвердили за Джеймсом репутацию
серьезного многостороннего литератора.

Основная тема, занимавшая Джеймса-художника на протяжении
этих лет, – опять таки «интернациональная». Она является ведущей не
только в его романах, но и в наиболее значительных повестях –
nouvelle, как он определял свои психологические новеллы, настаивая
на их жанровом отличии от традиционной короткой формы,
остросюжетной с неизменным неожиданным концом. Сюжетные
коллизии повестей «Четыре встречи» (1877), «Дейзи Миллер» (1878),
«Европейцы» (1878), «Интернациональный эпизод» (1879) и другие,
так же как романа «Американец», основаны на столкновении
американца (или американки) с чуждым для «наивного сознания»
сложным европейским миром, либо в лице непосредственных его
представителей, либо, и чаще всего, в лице своих европеизированных
соотечественников. Это столкновение представлено во многих
ракурсах, в разных сочетаниях, на различном национально-бытовом
фоне – так, действие «Американца» происходит в Париже, где герой
вступает в конфликт с семьей французских аристократов, в
«Европейцах» разворачивается в Новой Англии, куда в расчете
устроить свою судьбу прибывают европеизированные родственники
типичной 
пуританской 
семьи 
американца 
Уэнтворта, 
в
«Интернациональном эпизоде» переносится с одной стороны океана
на другую, и даже в разном ключе – от мелодраматического в
«Американце» до комического с тремя свадьбами в конце на манер
комедии нравов в повести «Европейцы».
Развертывание 
«интернациональной 
коллизии» 
и 
анализ
американского национального характера не были для Джеймса
конечной целью. За столкновениями Нового и Старого света стояла
более общая, этически значимая проблема: отношение человека к миру
– миру, который, по представлениям Джеймса, следовавшего
философским концепциям своего отца, являл собой сложное
переплетение добра и зла. Путь героя (или героини), прочерченный
через конфликты большинства его произведений, – это путь от
«невинности», 
отождествляемой 
с 
духовной 
узостью,
инфантильностью, 
неразвитостью, 
даже 
ущербностью, 
к
возникновению стойкого нравственного чувства, которое появляется
через опыт, приобретенный в столкновении со злом и поражении в
этом столкновении. Возведение такой философской основы – принцип,
унаследованный от американской романтической школы, прежде всего

от Готорна. Но, в отличие от Готорна, облекавшего свою общую идею в
прозрачные аллегории, Джеймс скрывает ее под таким плотным слоем
реального материала, таким количеством многообразных жизненно-
достоверных подробностей и обстоятельств, что даже роман
«Американец», где она более или менее просматривается, часто
относят к нравоописательным.
[292]
Интерес к этической проблематике и выявлению особенностей
национального характера определил направление художественных
исканий Джеймса. Его внимание было сосредоточено на внутренней,
душевной жизни человека, на динамике психических состояний,
вызванных его отношениями с другими людьми и окружающей
средой. Это определило прозу Джеймса как психологическую.
«Психологические мотивы, на мой взгляд, дают блестящие
возможности для живописи словом; ухватить их сложность – такая
задача может вдохновить на титанический труд»,
[293]
– заявлял он в
1884 г., отстаивая психологизм в романе от его противников.
Изображение внутреннего мира человека – одна из исконных задач
литературы. На протяжении веков, включая раннюю стадию реализма
XIX в., это осуществлялось в прозе через описание душевных
движений и чувств, через прямой авторский анализ. Писатель брал на
себя роль «всеведущего автора», которому доступно то, что в
действительности незримо для постороннего глаза, являясь сугубо
скрытым механизмом. Такой анализ при всей его детальности, а
впоследствии и многоплановости
[294]
мог быть принят лишь как
художественная условность. Именно поэтому реалисты второй
половины XIX в., в частности Флобер, отказались от авторских
описаний такого рода и, стремясь к предельной жизненной
достоверности, стали передавать модификацию чувств через внешние
их проявления – поступок, жест, высказывание.
«По теории господина Флобера, – писал об этом Джеймс, –
романист, кратко говоря, должен начинать с внешнего. Человеческая
жизнь, как бы говорит он, прежде всего являет собою зрелище,
доставляя занятие и развлечение нашему зрению. Только то, что видит
глаз, и можно считать достоверным; поэтому отсюда мы и начнем… и
здесь же, вполне возможно, кончим».
[295]
Достоверно передать внутреннюю жизнь человека во всей ее
сложности, многообразности и многоплановости – такова была

художественная задача, которая, по мнению Джеймса, ждала своего
решения. Задача эта представлялась ему насущной и увлекательной.
Вся его последующая литературная деятельность была в основном
посвящена практической разработке и теоретическому обоснованию
художественных приемов показа душевного мира человека. Его
открытия в этой области пополнили сокровищницу мировой
литературы, 
сделав 
его 
предтечей 
крупнейших 
мастеров
психологического романа XX в. В конце 70-х годов, в начале своего
творческого развития, он делал на этом пути первые шаги.
Стремление перейти от рассказа к показу претворялось в
постепенном изменении специфических свойств повествования, в
переориентации его компонентов. Основой сюжета становилось не
действие, а действующее лицо – характер, личность героя,
поставленного в такие обстоятельства, в которых неминуемо должно
было проявиться, раскрыться его внутреннее «я». Именно в таком
повороте рождался уже сам замысел будущего произведения, о чем
свидетельствует изложенная впоследствии Джеймсом история
создания романа «Американец».
«Помнится, как, сидя в конке, я поймал себя на том, что с
воодушевлением 
обдумываю 
возможный 
сюжет: 
положение
жизнестойкого, но вероломно обманутого и одураченного, жестоко
униженного соотечественника в чужой стране, в аристократическом
обществе; главное же – пострадал он от людей, мнящих, что они
представляют высшую из всех возможных цивилизацию и
принадлежат к среде, во всех отношениях выше его собственной. Что
он будет делать в этой трудной ситуации, как защитит свои права или
как, упустив такую возможность, будет нести бремя своего унижения.
Таков был центральный вопрос…».
[296]
Ни внешний, ни тем более внутренний облик персонажа не
экспонировались сразу в начале повествования. Герой раскрывался от
эпизода к эпизоду, от сцены к сцене, каждая из которых добавляла,
уточняла, проясняла его особенности и свойства. Это постепенное
накапливание черт, ведущее к выявлению сути изображаемого
характера и создающее предпосылки к его оценке, и составляло
движение сюжета.
Вместе с отказом от открытого анализа внутреннего мира героя,
который теперь выявлялся по крупицам, по мелочам, из отдельных

деталей поведения, реакций, реплик и т. д., отпадала необходимость во
«всеведущем авторе». Автору все чаще отводилась функция
наблюдателя и регистратора аккумулирующихся свидетельств
душевной жизни героя. Но и в этой роли его вскоре заменил один из
персонажей – «центральное сознание», как впоследствии назвал его
Джеймс, – через призму видения которого преломлялось все, о чем
сообщалось в новелле, повести, романе. Впервые такое «центральное
сознание» Джеймс использовал в повести «Мадам де Мов» (1874).
История и образ молодой американки, вышедшей замуж за
французского аристократа, который, женившись на ее деньгах и не
питая к ней никаких чувств, желает обеспечить себе «свободу»,
устроив ее адюльтер с заезжим соотечественником, целиком переданы
через точку зрения этого последнего. В романе «Родерик Хадсон»
(1875) «центральным сознанием» служит один из основных героев –
Роуленд Маллет – меценат и друг художника Хадсона. Дейзи Миллер –
героиня одноименной повести – показана через восприятие
экспатрианта Уинтерборна – молодого американца, в которого она
втайне влюблена и который в какой-то мере является косвенной
причиной ее гибели.
Персонаж, выполнявший функцию «центрального сознания», был,
как правило, одним из главных действующих лиц и как таковое
обрисован со всей полнотой бытовых, социальных, психологических и
прочих подробностей. Его видение обусловливалось свойствами
собственного характера, особенностями и процессами собственной
душевной жизни, которые, в свою очередь, обнаруживались в ходе
повествования. Такое видение не могло обладать, и не обладало,
определенностью и категоричностью, свойственными открытому
анализу «всеведущего автора». Повествование, таким образом,
обретало некоторую зыбкость, неопределенность, многозначность,
разнонаправленность.
Видоизменялось и назначение прямой речи персонажей. Диалог
использовался теперь не только для того, чтобы сообщить о
прошедших, настоящих и будущих событиях и тем самым
развертывать сюжет, или для того, чтобы давать непосредственный
выход мыслям и чувствам героев и тем самым открыто показывать их
внутреннюю жизнь. Слово героя приобретает дополнительные
функции. Оно служит свидетельством душевных состояний, выступает

как знак скрытых внутренних процессов. Прямая речь не столько
раскрывает, сколько прячет глубинное движение мыслей и чувств, не
столько обнажает их, сколько маскирует, побуждая к догадке,
домысливанию, попыткам обнаружить сокровенные связи.
В 70-х и начале 80-х годов все эти сдвиги в характере
повествования только намечались у Джеймса. Он понимал, что
«драматизирует»
[297] 
свою прозу. Тем не менее это был для него лишь
один из возможных путей, но не единственный путь. Одна из лучших
его психологических повестей – «Вашингтонская площадь» (1879) –
была целиком написана в бальзаковской манере. Не ломал традицию
открытого авторского анализа и роман «Женский портрет» (1881) –
первый признанный шедевр Джеймса.
К началу 80-х годов Джеймсом был уже пройден длинный путь
литературной работы – более пятнадцати лет. За эти годы он создал
немало художественно совершенных произведений, и все же это были
годы 
учения, 
ориентации 
в 
существующих 
литературных
направлениях – поисков, которые еще не закончились. Джеймс еще не
определился окончательно.

жүктеу/скачать 6,47 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: