Маргарет Митчелл Унесенные ветром

человека, который помог бы Скарлетт понять, что все, заложенное в ней от природы, даже ее беспощадная

жизненная хватка, куда привлекательнее, чем любая личина, которую она сумеет на себя нацепить. Впрочем,

хотя ей и было бы приятно это услышать, она бы все равно не поверила. Да и весь тот мир, плотью от плоти

которого она была, тоже не принял бы такого воззрения, ибо простота и непосредственность в женщине никогда

не имели большой цены в глазах людей.

    Пока коляска, поднимая красную пыль, катилась по дороге к Двенадцати Дубам, Скарлетт, не без некоторых

угрызений совести, радовалась тому, что ни Эллин, ни Мамушка не будут присутствовать на барбекю. Не будет

никого, чьи чуть заметно приподнятые брови или невольно выпяченная нижняя губа могли бы помешать ей

привести в исполнение свой план. Конечно, Сьюлин наябедничает им завтра, но если все осуществится, как

задумано, семья будет слишком взволнована ее обручением с Эшли и их бегством, чтобы выражать

недовольство ее поведением на барбекю. И Скарлетт радовало, что Эллин была вынуждена остаться дома.

    Джералд, с утра подкрепившись бренди, дал Джонасу Уилкерсону расчет, и Эллин осталась дома, чтобы

принять у него дела и проверить отчетность. Скарлетт поцеловала мать на прощанье в маленьком кабинетике,

где Эллин сидела перед высоким, набитым всяческими бумагами секретером. Джонас Уилкерсон со шляпой в

руке и плохо скрытым выражением бешенства на худом смуглом лице стоял перед нею: шутка ли – так

бесцеремонно лишить его столь выгодной должности, какой не сыщешь больше во всем графстве! И все из-за

такого пустяка, как маленькая шалость на стороне. Сколько он ни старался вдолбить Джералду – который,

впрочем, с ним и не спорил, вполне разделяя его точку зрения, – что отцом ребенка Эмми Слэттери с такой же

долей вероятия может оказаться любой другой мужчина, это никак не меняло дела в глазах Эллин. Джонас

пылал ненавистью ко всем южанам. Он ненавидел их холодную учтивость и их высокомерное презрение к

людям его круга, отчетливо проступавшее сквозь эту учтивость. И с особенной силой ненавидел он Эллин

О'Хара, ибо она была олицетворением всего, столь ненавистного ему в южанах.

    Мамушка, как главная над всей дворовой челядью, тоже осталась, чтобы помогать Эллин, и на козлах, рядом

с Тоби, дерзка на коленях длинную картонку с бальными платьями, восседала Дилси. Джералд верхом на своем

могучем гунтере ехал рядом с коляской, разогретый бренди и очень довольный собой: это неприятное дело с

увольнением было позади и управился он с ним неожиданно быстро. Просто предоставил Эллин довести все до

конца, ни на секунду даже не подумав о том, каким это будет для нее разочарованием – не побывать на барбекю

и не повидаться с друзьями. Был прекрасный весенний день, щебетали птицы, вокруг, лаская взор, расстилались

земли Тары, и настроение у Джералда было самое игривое; он чувствовал себя молодым, и серьезные мысли не

шли ему на ум. Временами его вдруг прорывало какой-нибудь веселой ирландской песенкой, вроде «В повозке с

верхом откидным» или же меланхолической элегией в честь Роберта Эммета[3] «На чужой стороне пал

бесстрашный герой»…

    Он был счастлив, с удовольствием предвкушая веселый денек с друзьями, возможность вволю подрать

глотку, проклиная янки и призывая на их голову войну, а когда он взглядывал на своих трех прелестных дочек в

ярких платьях с кринолинами и с этими крошечными дурацкими зонтиками в руках, сердце его преисполнялось

гордостью. Вчерашний разговор со Скарлетт нимало его не тревожил, ибо начисто испарился из его памяти. Он

просто думал о том, какая она хорошенькая, и как все будут ему завидовать, и что глаза у нее сегодня кажутся

такими ярко-зелеными, совсем как холмы Ирландии. И ощутив в душе эту поэтическую жилку, он,

окончательно возгордившись, осчастливил дочерей громким, хотя и несколько фальшивым исполнением

«Увенчав себя зеленым клевером».

    Скарлетт поглядывала на него снисходительно-насмешливым оком, как мать на маленького

хвастунишку-сына. Она знала наперед, что к вечеру он будет мертвецки пьян. Возвращаясь домой в полном

мраке, он, как всегда, будет пытаться перемахнуть через все изгороди на пути от Двенадцати Дубов к Таре, а ей

останется только полагаться на милость Провидения и на здравый смысл лошади и надеяться, что он не свернет

себе шеи. Презрев все мосты на свете, он, разумеется, пустит лошадь вплавь через реку и, возвратясь домой,

будет орать во всю глотку, требуя, чтобы Порк уложил его спать в кабинете на диване, а Порк, как всегда в этих

случаях, уже будет дожидаться его в холле с зажженной лампой в руке.

    Он, конечно, приведет в негодность свой новый серый поплиновый костюм и будет страшно, чертыхаться

поутру, во всех подробностях описывая Эллин, как лошадь угораздило свалиться в темноте с моста в реку, и эта

явная ложь будет принята всеми как должное, хотя никто, разумеется, ей не поверит, а он будет чувствовать

себя при этом великим хитрецом.

    «Какой же он славный, безответственный, эгоистичный ребенок», – с внезапным приливом нежности

подумала Скарлетт. Она чувствовала себя такой приятно взволнованной и счастливой сегодня, что ей хотелось

обнять и Джералда, и весь мир. Она была красива и сознавала это. Нежно пригревало солнце, вокруг во всем

своем великолепии блистала весна, и Скарлетт знала, что еще до заката Эшли будет у ее ног. Сочно-красная

земля в глубоких, размытых зимними дождями придорожных канавах просвечивала сквозь нежную зеленую

поросль куманики. Голые глыбы гранитных валунов, разбросанные по красной глине, уже оплетались стеблями

диких роз, а полчища нежно-лиловых фиалок шли в наступление со всех сторон. Осыпанные белым цветом

кизиловые леса на холмах за рекой блистали на солнце, подобно вершинам снежных гор. Бело-розовое буйство

весны увенчало цветами ветви яблонь, а под деревьями, там, куда проникали солнечные лучи, испещренный

бликами многоцветный пестрый ковер жимолости отливал пурпурным, оранжевым и алым. Легкий ветерок

приносил откуда-то тонкий аромат цветущих кустарников, и воздух был так насыщен благоуханием, что его

пряный привкус, казалось, можно было ощутить на языке.

    «До конца жизни я буду помнить, как прекрасен был этот день! – подумала Скарлетт. – И быть может, он

станет днем моего венчания с Эшли».

    И у нее сладко замерло сердце при мысли о том, что сегодня на закате дня она будет скакать верхом бок о бок

с Эшли среди этой зеленой многоцветной красы, спеша в Джонсборо, под венец. Или ночью, при луне. Конечно,

потом они сыграют настоящую свадьбу в Атланте, но об этом уж позаботятся Эллин и Джералд. На мгновение

ей стало не по себе, когда перед ней вдруг возникло лицо Эллин, побелевшее от ужаса и стыда при вести о том,

что ее дочь бежала с чужим женихом, уведя его из-под венца. Впрочем, Скарлетт не сомневалась, что Эллин

простит ее, когда увидит, как она счастлива. И Джералд, конечно, будет рычать и браниться на чем свет стоит.

Но какие бы он ни приводил вчера доводы против ее брака с Эшли, в душе-то он будет рад-радешенек

породниться с Уилксами.

    «И вообще, я успею обо всем этом подумать, когда уже стану его женой», – сказала она себе, отгоняя тревогу

прочь.

    Под этим теплым солнцем, в этот яркий весенний день, когда вдали на холме за рекой уже показались печные

трубы» Двенадцати Дубов, таким трепетным предвкушением счастья была полна ее душа, что в ней не

оставалось места для других чувств.

    «Здесь я буду жить весь остаток моих дней, и пятьдесят, а может, и больше весен будут приходить одна на

смену другой, и я расскажу моим детям и внукам, как прекрасна была эта весна – прекрасней всех, какие были и

будут на земле». И мысль эта переполнила ее такой радостью, что она невольно подхватила припев «Зеленого

клевера», заслужив этим шумное одобрение Джералда.

    – Чему это ты так радуешься сегодня с утра? – сварливо заметила Сыолин, которая все еще злилась из-за того,

что зеленое шелковое бальное платье Скарлетт было бы куда больше к лицу ей, чем его законной

обладательнице. И почему Скарлетт всегда такая жадная – нипочем не даст поносить ни платья, ни шляпки? И

почему мама всегда берет сторону Скарлетт и утверждает, что ей, Сыолин, не идет зеленый цвет? – Тебе ведь не

хуже моего известно, что сегодня будет оглашена помолвка Эшли. Папа мне с утра сказал. А я-то знаю, что ты

уже не первый месяц сохнешь по нему.

    – А больше ты ничего не знаешь? – отпарировала Скарлетт и показала ей язык. Она не даст испортить себе

настроение в такой день. Интересно, что скажет мисс Сыолин в это время завтра!

    – Это же неправда, Сьюзи! – возразила шокированная ее словами Кэррин. – Скарлетт нравится не он, а Брент.

    Смеющиеся зеленые глаза Скарлетт скользнули по лицу младшей сестренки: эта ангельская доброта была для

нее просто непостижима. Каждому человеку в доме было известно, что тринадцатилетняя Кэррин отдала свое

сердце Бренту Тарлтону, хотя для него она всего-навсего младшая сестренка Скарлетт, и только. И за спиной

Эллин все остальные члены семьи постоянно дразнили ее этим, доводя до слез.

    – Я и думать забыла о Бренте, моя дорогая, – заявила Скарлетт, от полноты своего счастья проявляя

великодушие. – А он и думать забыл обо мне. Он ждет, когда ты подрастешь.

    Круглое личико Кэррин порозовело: радость боролась в ней с недоверием.

    – Что ты, Скарлетт! Неужели правда?

    – Ты же знаешь, Скарлетт, что говорит мама? Кэррин еще слишком мала, чтобы думать о поклонниках. Зачем

ты морочишь ей голову?

    – Ну и ступай, наябедничай, мне наплевать. Ты хочешь, чтобы она всегда ходила в малышках, потому что

знаешь: через год-два она, как подрастет, станет красивее тебя.

    – Придержи-ка хоть сегодня свой язык, не то отведаешь у меня хлыста, – предостерег Скарлетт отец. – Тихо

мне! Слышите – колеса гремят? Верно, Тарлтоны или Фонтейны.

    Они приближались к пересечению с дорогой, спускавшейся по лесистому склону от Мимозы и Прекрасных

Холмов, и из-за высокой, плотной стены деревьев стал отчетливее доноситься стук копыт, скрип колес и

веселый гомон женских голосов. Джералд, ехавший чуть впереди, натянул поводья и сделал Тоби знак

остановить коляску у перекрестка.

    – Это тарлтонские дамы, – сообщил он дочери, и его румяное лицо расцвело в улыбке, так как из всех женщин

в округе рыжеволосая миссис Тарлтон пользовалась у него наибольшей симпатией, не считая, разумеется.

Эллин. – И небось сама хозяйка на козлах. Да уж, эта женщина умеет править лошадьми! Легкая, как перышко,

а крепка, что твоя сыромятная плеть, и чертовски недурна к тому же. Можно только пожалеть, что всем вам, с

вашими нежными ручками, далеко до нее, – добавил он, окинув неодобрительным взглядом дочерей. –

Кэррин-та вообще боится бедных лошадок, словно диких зверей, у Сью руки делаются как крюки, стоит ей

взяться за вождей, да и ты, моя кошечка…

    – Ну, меня-то по крайней мере еще ни одна лошадь не сбросила! – возмущенно воскликнула Скарлетт. – А

миссис Тарлтон на каждой охоте вылетает из седла.

    – И, сломав ключицу, держится как настоящий мужчина, – сказал Джералд. – Ни обмороков, ни ахов-охов.

Ладно, хватит, вон она едет.

    Приподнявшись на стременах, он снял шляпу и приветственно взмахнул ею над головой, когда коляска

Тарлтонов – все девушки в ярких платьях, с развевающимися вуалями, с зонтиками от солнца, миссис Тарлтон,

как и предрекал Джералд, на козлах – показалась из-за поворота. Да для кучера и не хватило бы места: четыре

дочки, мать, няня и куча длинных картонок с бальными платьями заполняли всю коляску. К тому же Беатриса

Тарлтон с неохотой отдавала вожжи в чужие – будь то белые, будь то черные – руки, если ее собственные не

были в лубках. Хрупкая, узкобедрая и такая белокожая, словно ее огненно-рыжие волосы впитали в себя все

краски, отпущенные ей природой, она обладала цветущим здоровьем и неутомимой энергией. Родив восьмерых

детей, таких же огненно-рыжих и жизнестойких, как она сама, миссис Тарлтон, по мнению графства, неплохо

сумела их воспитать, дрессируя совершенно так же, как своих любимых жеребят, – строго, любовно и не

слишком стесняя их свободу. «Держи в узде, но не превращай в слюнтяев» – таков был ее девиз.

    Лошади были ее страстью, и о них она могла говорить не умолкая. Она знала в них толк и умела с ними

обходиться не хуже любого мужчины в графстве. Жеребята резвились и на выгоне, и на газоне перед домом, а

восемь ее отпрысков носились по всему звеневшему от их криков дому на холме, и в каком бы уголке плантации

ни показалась миссис Тарлтон, за ней неизменно следовала целая свита мальчишек, девчонок, жеребят и гончих.

Все лошади, а в особенности гнедая кобыла Нелли, обладали, по ее словам, недюжинным умом, и если

какие-либо хлопоты по дому задерживали хозяйку позже установленного для верховой прогулки часа, она

говорила, вручая одному из негритят сахарницу:

    – Ступай, отнеси Нелли и скажи ей, что я буду, как только управлюсь.

    Почти всегда, за редчайшим исключением, она носила амазонку, ибо если не сидела верхом, то в любую

минуту готова была вскочить в седло и потому, встав со сна, сразу же приводила себя в боевую готовность.

Каждое утро, хоть в ведро, хоть в ненастье, Нелли седлали и прогуливали перед домом, ожидая, когда миссис

Тарлтон улучит часок для верховой езды. Но управлять плантацией Прекрасные Холмы было делом

нешуточным, урвать свободную минуту тоже не так-то легко, так что Беатриса Тарлтон, небрежно перекинув

шлейф амазонки через руку и сверкая начищенными сапогами, мелькала по дому.

    И сегодня в темном шелковом платье с небольшим, не по моде, кринолином она выглядела так, словно и на

этот раз надела амазонку, ибо платье было, в сущности, такого же строгого покроя, а маленькая черная шляпка с

длинным черным пером, слегка сдвинутая набок над карим смеющимся глазом, казалась точной копией

потрепанного старого котелка, в котором миссис Тарлтон обычно выезжала на охоту.

    Увидав Джералда, она помахала ему хлыстом и осадила пару своих игривых гнедых лошадок, а четыре

девушки, перегнувшись через борт коляски, огласили воздух такими громкими приветственными кликами, что

испуганная упряжка затанцевала на месте. Стороннему наблюдателю могло показаться, что Тарлтоны

встретились с О'Хара никак не после двухдневной, а по меньшей мере после многолетней разлуки. Это была

приветливая, общительная семья, очень расположенная к своим соседям и особенно к девочкам О'Хара. Точнее

говоря – Сьюлин и Кэррин. Ни одна девушка во всей округе – разве что за исключением глупышки Кэтлин

Калверт – не испытывала симпатии к Скарлетт О'Хара.

    Летом пикники и балы устраивались в округе почти каждую неделю, но рыжеволосые Тарлтоны, с их

непревзойденной способностью веселиться от души, радовались любому балу и любому пикнику так, словно он

был первым в их жизни. Они с трудом разместились в коляске – эти четыре миловидные цветущие девушки в

пышных платьях с кринолинами и воланами, никак не вмещавшимися в экипаж и торчавшими над колесами, в

больших соломенных шляпах, украшенных розами и завязанных под подбородком черными бархатными

лентами, с зонтиками в руках, то и дело приходившими в столкновение из-за недостатка места. Все оттенки

рыжих кудрей выглядывали из-под шляп: ярко-рыжиеу Хэтти, светлые, рыжевато-золотистые-у Камиллы,

каштановые, отливающие бронзой – у Рэнды и почти морковно-красные – у маленькой Бетси.

    – Какой прелестный рой бабочек, мэм, – галантно произнес Джералд, поравнявшись с коляской. – Но всем им

далеко до их матушки.

    Золотисто-карие глаза миссис Тарлтон насмешливо округлились, но она так задорно закусила нижнюю губу,

что это можно было принять за поощрение, и дочки закричали хором, перебивая друг друга;

    – Ма, перестань строить глазки мистеру О'Хара, не то мы все расскажем папе!

    – Право же, мистер О'Хара, стоит появиться интересному мужчине, вроде вас, как она тут же старается его у

нас отбить.

    Скарлетт смеялась их шуткам вместе со всеми, но, как всегда, фамильярное обращение тарлтонских

барышень со своей матерью шокировало ее. Они держали себя с ней, как с ровней, словно ей тоже было от силы

шестнадцать лет. Одна мысль о том, что можно разговаривать в таком тоне с Эллин, казалась Скарлетт

кощунственной. И все же… и все же было что-то необыкновенно притягательное в отношениях,

существовавших между миссис Тарлтон и ее дочками: они ведь боготворили мать, хотя и позволяли себе

подтрунивать над ней, и критиковать ее, и дразнить. Нет, конечно, – заговорило в Скарлетт тотчас

пробудившееся чувство привязанности, – это вовсе не значит, что такая мать, как миссис Тарлтон, кажется ей

чем-то лучше Эллин… Просто забавно было бы пошалить и порезвиться с мамой. Но она устыдилась такой

мысли, почувствовав даже в этом какое-то неуважение к Эллин. Она знала, что ни под одну из этих соломенных

шляпок, колыхавшихся там, над коляской, подобные мысли никогда не заползают, и чувство досады и неясного

беспокойства охватило ее, как бывало всякий раз, когда она замечала свою несхожесть с другими.

    Наделенная от природы живым, но не способным к анализу умом, она все же подсознательно чувствовала,

что взбалмошные, как дикие кошки, и своевольные, как необъезженные кобылицы, девочки Тарлтон

отличаются вместе с тем какой-то необычайной цельностью. И отец и мать их были уроженцами Джорджии,

Северной Джорджии, прямыми потомками пионеров этого края. Это придавало им уверенность в себе и

устойчивость их образу жизни. Они инстинктивно, но так же отчетливо, как Уилксы, знали, к чему стремятся,

только стремления их были направлены совсем на другое. Их никогда не раздирали противоречия, так часто

терзавшие Скарлетт, в жилах которой кровь сдержанной, утонченной аристократки восточного побережья

Атлантики смешалась с кровью жизнелюбивого, смышленого ирландского земледельца. Скарлетт,

преклонявшейся перед матерью и обожествлявшей ее, хотелось порой растрепать ей прическу и какой-нибудь

дерзостью вывести ее из себя. И вместе с тем она понимала, что одно несовместимо с другим. Двойственность

ее проявлялась также и в том, что ей хотелось казаться своим поклонникам хорошо воспитанной, утонченной

молодой леди и в то же время – этаким задорным бесенком, который не прочь позволить поцеловать себя

разок-другой.

    – А где же Эллин? – спросила миссис Тарлтон.

    – Ей надо уволить нашего управляющего, и она осталась дома, чтобы принять у него отчет. А где сам и

мальчики?

    – Они уже давно ускакали в Двенадцать Дубов – дегустировать пунш, достаточно ли он, видите ли, крепок.

Можно подумать, что до завтрашнего утра у них не хватит на это времени. Придется попросить Джона Уилкса,

чтобы он пристроил их куда-нибудь на ночь, хоть в конюшню. Пять пьяных мужчин в доме – это, знаете ли,

тяжеловато для меня. С тремя я еще могу управиться, но уж…

    Джералд поспешил переменить предмет разговора. Он чувствовал, как дочки хихикают у него за спиной,

вспоминая, в каком состоянии возвратился домой их отец от Уилксов с последнего пикника прошлой осенью.

    – А почему вы сегодня не в седле, миссис Тарлтон? Я вас как-то не привык видеть без вашей Нелли. Вы же

настоящая Бавкирия.

    – Валькирия вы, может быть, хотели сказать, мой дорогой неуч! – воскликнула миссис Тарлтон, ловко

подражая его ирландскому говору. – Так как на Бавкиду-то я уж никак не похожа, разумеется. Это была не

женщина, а цветочек.

    – Ну, Валькирия так Валькирия, какая разница, – ничуть не смутившись своей ошибки, отвечал Джералд. – Я

хочу сказать, что когда вы на охоте и гоните собак, так любой мужчина позавидует вашей посадке и вашему

голосу.

    – Ну, что, мама, получила? – сказала Хэтти. – Сколько раз я тебе говорила, что ты дерешь глотку, как

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: