Маргарет Митчелл Унесенные ветром

монетку негритенку. Но Джералд, знавший в жизни нужду, не мог невозмутимо и благодушно относиться к

денежным потерям. Они были славный народ, эти южане с прибрежных плантаций – нежноголосые, горячие,

забавные в своих непостижимых прихотях; они нравились Джералду. Но молодого ирландца, явившегося сюда

из страны холодных влажных ветров, дующих над повитыми туманом топями, не таящими в себе тлетворных

миазмов, отличала такая крепкая жизненная хватка, какая и не снилась высокомерным отпрыскам благородных

семей из края тропического солнца и малярийных болот.

    Он перенимал у них то, что считал для себя полезным, и отбрасывал остальное. Он открыл, что покер и ясная

голова во хмелю могут сослужить неплохую службу, и пришел к заключению, что покер – одно из самых

полезных изобретений южан. Вот эта его врожденная смекалка в карточных играх и способность легко

поглощать золотистое питье и принесла Джералду два самых драгоценных приобретения – его плантацию и его

черного лакея. Третьим драгоценным приобретением была его жена, но за нее он мог благодарить лишь

непостижимую милость господа бога.

    Лакей по имени Порк, ослепительно черный, вышколенный, исполненный чувства собственного достоинства,

знающий толк во всех тонкостях портняжного искусства и элегантности, перешел во владение Джералда в

результате затянувшейся до утра партии в покер с плантатором с острова Сент-Саймон, умевшим не менее

стойко блефовать, чем Джералд, но проявившим меньшую стойкость по части новоорлеанского рома. И хотя

прежний владелец Порка хотел потом откупить его обратно и предлагал двойную цену, Джералд отказался

наотрез, ибо обладание первым в его жизни рабом, да к тому же еще «лучшим, черт подери, лакеем на всем

побережье», явилось важным шагом на пути к исполнению его заветной мечты – стать и землевладельцем и

рабовладельцем.

    Он уже давно пришел к решению, что не будет, как Джеймс и Эндрю, всю жизнь заниматься торговлей и

просиживать ночи при свечах, подбивая итог под колонками цифр. Не в пример братьям, он остро чувствовал

своего рода социальное клеймо па тех, кого именовали здесь «торговым людом». Джералд хотел стать

плантатором. Выходец из семьи ирландских арендаторов, некогда владевшей пахотными землями и

охотничьими угодьями, и страстно желал насладиться видом зеленеющих покров собственных возделанных

полей. Целеустремленно и безоглядно он мечтал о собственном доме, собственной плантации, собственных

лошадях, собственных рабах. И здесь, в этой новой стране, не ведающей двух главных опасностей, которые

подстерегают землевладельца у него на родине, – налогов, пожирающих весь доход от урожая, и неизбывной

угрозы конфискации, – он намерен был воплотить в жизнь свою мечту. Но шли годы, и он понял, по

честолюбивые замыслы – одно, а осуществление их – нечто другое. Местная земельная знать оказалась

крепостью, проникнуть внутрь которой у него не было никакой надежды.

    И тут рука Судьбы и рука карточного игрока преподнесли ему кусок земли, который он впоследствии нарек

Тарой, и подвигли его тем самым перебраться с побережья в глубь Северной Джорджии.

    Однажды теплой весенней ночью в одном из салу нов Саванны до ушей его случайно долетели слова

какого-то незнакомца, заставившие его сразу обратиться в слух. Незнакомец, уроженец Саванны, только что

возвратился а родной город после двенадцати лет, проведенных в глубине штата. Он был участником земельной

лотереи, организованной штатом с целью поделить на участки обширную территорию Центральной Джорджии,

уже очищенной от индейских племен за год до того, как Джералд прибыл в Америку. Человек этот отправился

туда и основал плантацию, но дом, который он себе построил, сгорел, «проклятое это место» ему осточертело, и

он был бы рад поскорее сбыть его с рук.

    Джералд, никогда не расстававшийся с мечтой приобрести собственную плантацию, представился

незнакомцу я с возрастающим интересом стал слушать его рассказ о том, что на север штата хлынули

переселенцы из обеих Каролин и Виргинии. Джералд уже достаточно давно жил на побережье, чтобы усвоить

характерный для местных жителей взгляд на остальную часть штата как на непроходимую лесную чащу, где за

каждым деревом прячется индеец. Правда, по делам своих братьев он поднимутся на сотню миль вверх по реке

Саванне, побывал в Огасте и в старых городах еще дальше к западу. Он знал, что эта часть штата не менее

заселена, чем побережье, но по рассказам незнакомца выходило, что его плантация расположена более чем в

двухстах пятидесяти милях к северо-западу от Саванны, немного южнее реки Чаттахучи. Джералд считал, что

земли к северу от этой реки еще заселены индейцами племени чероки, и поэтому был очень удивлен, когда

незнакомец стал рассказывать, какие на этих новых землях возникли процветающие города и поместья, и

посмеялся его вопросу – не тревожат ли их индейцы?

    Через час беседа начала увядать, и тогда Джералд, уставив на незнакомца невиннейший взгляд ярко-голубых

глаз и затаив на дне души коварнейший умысел, предложил составить партию в покер. Текли ночные часы, и

стаканы бессчетно наполнялись и опустошались, остальные игроки мало-помалу выходили из игры, и лишь

Джералд продолжал сражаться с незнакомцем уже один на один. Незнакомец двинул на середину стола все свои

фишки и прикрыл их сверху купчей на плантацию. Джералд тоже двинул все свои фишки, а поверх них бросил

бумажник. Тот факт, что содержимое бумажника являлось собственностью фирмы братьев О'Хара, не слишком

обременял совесть Джералда, и каяться в своем грехе завтра перед утренней мессой он не собирался. Джералд

знал, чего хочет, а в этих случаях он всегда шел к цели напролом. К тому же он крепко верил в свою звезду и в

то, что кривая вывезет, а потому даже не задумывался над тем, чем он будет отвечать, если партнер еще

повысит ставку.

    – Не стану утверждать, будто вам достался в руки клад, а как подумаю, что мне не надо больше платить

налогов, так прямо гора с плеч, – сказал обладатель каре в тузах и крикнул, чтобы подали перо и чернила. – Дом

сгорел год назад, поля заросли кустарником и молодой сосновой порослью, но, так или иначе, теперь это ваше.

    – Никогда не мешай карты с виски, если ты не всосал ирландский самогон с материнским молоком, –

наставительно сказал Джералд Порку в то утро, когда лакей помогал ему отойти ко сну.

    И слуга, исполненный восхищения своим новым хозяином и уже начавший перенимать его ирландский

акцент, ответствовал, как положено, на такой смеси местного наречия с говором графства Мит, что это

озадачило бы любого, кроме них двоих.

    Илистая река Флинт, молчаливо проложившая себе путь между высокими темными стенами сосен и черных

дубов, оплетенных диким виноградом, принимала в свои объятия новоприобретенные владения Джералда,

омывая их с двух сторон. Глядя с невысокого холма, где когда-то стоял дом, на живую темно-зеленую стену,

Джералд испытывал приятное чувство собственничества, словно он сам возвел эту ограду вокруг своих

владений. Он стоял на почерневшем каменном фундаменте сгоревшего дома, скользил взглядом по длинной

аллее, тянувшейся от дома к проселочной дороге, и про себя чертыхался от радости, слишком глубокой, чтобы

он мог выразить ее словами благодарственной молитвы. Эти два ряда величественных деревьев принадлежали

ему, и эта заброшенная лужайка, заросшая сорной травой по пояс, и эти еще молоденькие магнолии, осыпанные

крупными белыми звездами цветов. Невозделанные поля с порослью кустарников и проклюнувшимися из

красной глины молоденькими сосенками, раскинувшиеся во все четыре стороны от этого холма, принадлежали

ему, Джералду О'Хара, который, как истинный ирландец, умел пить не хмелея и не боялся, когда надо все

поставить на карту.

    Закрыв глаза, Джералд вслушивался в тишину этих еще не разбуженных к жизни полей: он знал, что обрел

свое гнездо. Здесь, на этом месте, где он стоит, подымятся кирпичные, беленные известкой стены его дома. Там,

по ту сторону дороги, возникнет ограда, за которой будет пастись хорошо откормленный скот и чистокровные

лошади, а красная земля, покато спускающаяся к влажной пойме реки, засверкает на солнце белым лебяжьим

пухом хлопка – акрами хлопка! И слава рода О'Хара заблистает снова!

    Одолжив у скептически настроенных братьев денег, забрав свою крохотную долю из их предприятия и

раздобыв еще изрядную сумму под залог земли, Джералд получил возможность купить рабов для обработки

полей, прибыл в Тару и поселился в четырехкомнатном домике управляющего в холостяцком одиночестве и

сладком предвкушении последующего переселения в новый белостенный дом на холме.

    Он возделал землю и посадил хлопок и занял еще денег у Джеймса и Эндрю, чтобы прикупить еще рабов.

Братья О'Хара умели блюсти интересы своего клана и крепко держались друг за друга, как в удаче, так и в

нужде, и не столько из родственных чувств, сколько из жестокой необходимости, ибо знали: чтобы выжить в

трудные годы, семья должна противостоять судьбе единым фронтом. Они одолжили Джералду денег, и по

прошествии нескольких лет он возвратил им эти деньги с лихвой. Плантация расширялась: Джералд акр за

акром прикупал соседние участки, и настал день, когда белый дом на холме из мечты превратился в реальность.

    Дом был построен рабами: довольно неуклюжее, приземистое строение это глядело окнами на зеленый выгон,

сбегавший вниз, к реке, но Джералд не уставал им любоваться, находя, что дом хотя и новый, а от него веет

добротной стариной. Древние дубы, еще видавшие пробиравшихся по лесу индейцев, обступали дом со всех

сторон, простирая над его кровлей густой зеленый шатер ветвей. На лужайке, очищенной от сорняков, буйно

разросся клевер и свинорой, и Джералд следил за тем, чтобы газону оказываются должный уход. Все в Таре – от

подъездной кедровой аллеи до белых хижин на участке, отведенном для рабов, – выглядело солидным,

прочным, сделанным на века. И всякий раз, когда Джералд возвращался верхом домой и за поворотом дороги

его глазам открывалась крыша дома, выглядывавшая из-за зеленых крон деревьев, сердце его преисполнялось

гордостью, словно он видел эту картину впервые.

    Это дело его рук – этого крепколобого, задиристого коротышки Джералда!

    Со всеми соседями у Джералда сразу установились самые дружеские отношения. Исключение составляли

только Макинтоши, чья земля примыкала к его плантации слева, и Слэттери, чьи жалкие три акра тянулись

справа – вдоль поймы реки, за которой находились владения Джона Уилкса.

    Макинтоши были полукровками, смешанного шотландско-ирландского происхождения, а вдобавок еще

оранжистами, и последнее обстоятельство – будь они даже причислены католической церковью к лику святых –

наложило на них в глазах Джералда каинову печать. Правда, они переселились в Джорджию семьдесят лет

назад, а до этого их предки жили в Каролине, но тем не менее глава их клана, первым ступивший на

американскую землю, прибыл сюда из Ольстера, и для Джералда этого было достаточно.

    Это была молчаливая угрюмая семейка, державшаяся замкнуто, особняком: браки они заключали только со

своими каролинскими родственниками, и Джералд оказался не единственным человеком в графстве, кому

Макинтоши пришлись не по душе, ибо здешние поселенцы – народ общительный и дружелюбный – не

отличались терпимостью по отношению к тем, кому этих качеств не хватало. А слухи об аболиционистских

симпатиях Макинтошей никак не способствовали их популярности. Правда, старик Энгус за всю жизнь не

отпустил еще на волю ни одного раба и совершил неслыханное нарушение приличий, продав часть своих негров

заезжим работорговцам, направлявшимся на сахарные плантации Луизианы, но слухи тем не менее продолжали

держаться.

    – Он аболиционист, это точно, – сказал Джералд Джону Уилксу, – но у оранжиста шотландская скупость

всегда возьмет верх над убеждениями.

    Несколько иначе обстояло дело со Слэттери. Будучи бедняками, они не могли рассчитывать даже на ту

крупицу невольного уважения, которая доставалась на долю угрюмых и независимых Макинтошей. Старик

Слэттери, упрямо державшийся за свои несколько акров, несмотря на неоднократные предложения о продаже со

стороны Джералда О'Хара и Джона Уилкса, был жалкий, вечно хнычущий неудачник. Жена его, блеклая,

неопрятная, болезненного вида женщина, произвела на свет кучу угрюмых, пугливых, как кролики, ребятишек и

продолжала регулярно из года в год увеличивать их число. Том Слэттери не имел рабов и вместе с двумя

старшими сыновьями судорожно пытался обработать свой хлопковый участок, в то время как его жена с

остальными ребятишками возилась в некоем подобии огородика. Но хлопок почему-то никак не желал

уродиться, а овощей с огорода, благодаря плодовитости миссис Слэттери, никогда не хватало, чтобы накормить

все рты.

    Вид Тома Слэттери, обивающего пороги соседей, выклянчивая хлопковых семян для посева или кусок

свиного окорока, «чтобы перебиться», стал уже привычным для глаз. Слэттери, угадывая плохо скрытое за

вежливым обхождением презрение, ненавидел соседей со всем пылом своей немощной души; однако самую

лютую ненависть вызывали в нем эти «нахальные черномазые – челядь богачей». Черные слуги богатых

плантаторов смотрели сверху вниз на «белых голодранцев», и это уязвляло Слэттери, а надежно обеспеченный

слугам кусок хлеба порождал в нем зависть. Его собственное существование рядом с этой одетой, обутой, сытой

и даже не лишенной ухода в старости или на одре болезни челядью казалось ему еще более жалким. Слуги по

большей части бахвалились положением своих господ и своей принадлежностью к хорошему дому, в то время

как сам он был окружен презрением.

    Том Слэттери мог бы продать свою ферму любому плантатору за тройную против ее истинной стоимости

цену. Каждый посчитал бы, что его денежки не пропали даром, ибо Том был у всех как бельмо на глазу, однако

сам он не находил нужным сниматься с места, довольствуясь тем, что ему удавалось выручить за тюк хлопка в

год или выклянчить у соседей.

    Со всеми прочими плантаторами графства Джералд был на дружеской и даже на короткой ноге. Все лица –

Уилксов, Калвертов, Тарлтонов, Фонтейнов – расплывались в улыбке, как только возникала на подъездной

аллее невысокая фигура на большой белой лошади. Тотчас на стол подавалось виски в высоких стаканах с

ложечкой сахара и толчеными листиками мяты на дне. Джералд всем внушал симпатию, и соседям мало-помалу

открылось то, что дети, негры и собаки поняли с первого взгляда: за громоподобным голосом и грубоватыми

манерами скрывались отзывчивое сердце и широкая натура, а кошелек Джералда был так же открыт для друзей,

как и его душа.

    Появление Джералда всегда сопровождалось неистовым лаем собак и радостными криками негритят,

кидавшихся ему навстречу, отталкивая друг друга, корча хитрые рожи и улыбаясь во весь рот в ответ на его

добродушную брань, причем каждый норовил первым завладеть брошенными им поводьями. Ребятишки

плантаторов забирались к нему на колени и, пока он громил на чем свет стоит бесстыдство политиканов-янки,

требовали, чтобы их «покатали». Дочери его приятелей поверяли ему свои сердечные тайны, а сыновья,

страшась признаться родителям в карточных долгах, знали, что могут рассчитывать на его дружбу в трудную

минуту.

    – Как же ты, шалопай эдакий, уже целый месяц не оплачиваешь долга чести! – гремел он. – Почему, черт

побери, ты не попросил у меня денег раньше?

    Давно привыкнув к его манере изъясняться, никто не был на него в обиде, и молодой человек смущенно

улыбался и бормотал в ответ:

    – Да видите ли, сэр, мне не хотелось обременять вас этой просьбой, а мой отец…

    – Твой отец прекрасный человек, спору нет, но очень уж строг, так что вот, бери, и чтоб больше мы с тобой к

этому разговору не возвращались.

    Жены плантаторов капитулировали последними. Но после того, как миссис Уилкс, «настоящая, – по словам

Джералда, – леди, иной раз просто ни словечка не проронит», сказала как-то вечером своему мужу, заслышав

знакомый стук копыт на аллее: «Язык у него ужасный, но тем не менее он джентльмен», – можно было считать,

что Джералд занял подобающее место в обществе.

    Сам же он даже не подозревал, что ему понадобилось на это почти десять лет, поскольку попросту не замечал

косых взглядов соседей. С той минуты, как его нога ступила на землю Тары, он ни на секунду не усомнился в

своей принадлежности к верхам местного общества.

    Когда Джералду стукнуло сорок три и он стал еще румянее и смуглее и так раздался в плечах, что имел уже

вид завзятого сквайра-охотника, прямо с обложки цветного иллюстрированного журнала, у него возникло

решение: его бесценное поместье и распахнутые настежь сердца и двери местных плантаторов – это еще не все.

Ему нужна жена.

    Имению настоятельно требовалась хозяйка. Толстой поварихе-негритянке, переброшенной по необходимости

со двора на кухню, никак не удавалось вовремя управиться с обедом, а негритянке-горничной, снятой с полевых

работ, сменить в срок постельное белье и смести с мебели пыль, вследствие чего при появлении гостей в доме

поднималась дикая суматоха. На Порка, единственного в Таре вышколенного слугу, было возложено общее

наблюдение за челядью, но и он, при попустительстве не привыкшего к упорядоченной жизни Джералда, стал с

годами небрежен и ленив. Своими обязанностями лакея он, правда, не пренебрегал, содержал комнату Джералда

в порядке и прислуживал за столом умело и с достоинством, как заправский дворецкий, но в остальном

предоставлял всему идти своим ходом.

    С безошибочным природным инстинктом слуги-негры очень скоро раскусили нрав хозяина и, зная, что

собака, которая громко брешет, кусать не станет, беззастенчиво этим пользовались. Воздух то и дело сотрясали

угрозы распродать рабов с торгов или спустить с них шкуру, но с плантаций Тары еще не было продано ни

одного раба, и только один получил порку – за то, что любимая лошадь Джералда после целого дня охоты

осталась неухоженной.

    От строгого взгляда голубых глаз Джералда не укрылось, как хорошо налажено хозяйство у его соседей и как

умело управляются со своими слугами аккуратно причесанные, шуршащие шелковыми юбками хозяйки дома.

Ну, а то, что они от зари до зари хлопочут то в детской, то на кухне, то в прачечной, то в бельевой, – это ему

как-то не приходило на ум. Он видел только результаты этих хлопот, и они производили на него неотразимое

впечатление.

    Неотложная необходимость обзавестись женой стала ему окончательно ясна однажды утром, когда он

переодевался, чтобы отправиться верхом на заседание суда, и Порк подал ему любимую плоеную рубашку,

приведенную в столь плачевное состояние неумелой починкой служанки, что Джералду не оставалось ничего

другого, как отдать ее лакею.

    – Мистер Джералд, – сказал расстроенному хозяину Порк, благодарно складывая рубашку, – вам нужна

супруга. Да такая, у которой в дому полным-полно слуг.

    Джералд не преминул отчитать Порка за нахальство, но в глубине души знал, что тот прав. Джералд хотел

иметь жену и детей и понимал, что долго тянуть с этим делом нельзя, иначе будет поздно. Но он не собирался

жениться на ком попало, подобно мистеру Калверту, обвенчавшемуся с гувернанткой-янки, пестовавшей его

оставшихся без матери детей. Его жена должна быть леди, благородная леди, с такими же изящными манерами,

как и миссис Уилкс, и с таким же уменьем управлять большим хозяйством.

    Но на пути к браку вставали два препятствия. Первое: все невесты в графстве были наперечет. И второе,

более серьезное: Джералд был чужеземец и в какой-то мере «пришлый», хотя и обосновался тут десять лет

назад. О его семье никому ничего не было известно. Правда, плантаторы Центральной Джорджии не держались

столь обособленно и замкнуто, как аристократы побережья, однако и здесь ни одна семья не пожелала бы

выдать дочку замуж за человека, дед которого никому не был известен.

    Джералд знал, что, несмотря на искреннее к нему расположение всех, кто с ним охотился, выпивал и толковал

о политике, ни один из них не просватает за него свою дочь. А ему отнюдь не улыбалось, чтобы пошли слухи о

том, что, дескать, такой-то или такой-то плантатор должен был, к своему прискорбию, отказать Джералду

О'Хара, добивавшемуся руки его дочери. Но, понимая это, он вовсе не чувствовал себя униженным. Чтобы

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: