Маргарет Митчелл Унесенные ветром

шумного краснолицего ирландца, роста едва-едва ей по плечо.

    Да и сам Джералд не очень-то хорошо был осведомлен о том, как все это произошло. Он понимал одно: чудо

все-таки свершилось. И впервые в жизни ощутил совершенно несвойственные ему робость и смирение, когда

Эллин, очень бледная, очень спокойная, легко прикоснувшись рукой к его руке, произнесла:

    – Я согласна стать вашей женой, мистер О'Хара.

    Пораженное как громом этой вестью все семейство лишь отчасти прозревало истинную подоплеку

случившегося, и только Мамушка знала о том, как Эллин, проплакав всю ночь навзрыд, словно ребенок, наутро

с твердостью внезапно повзрослевшей женщины объявила о своем решении.

    Исполненная мрачных предчувствий Мамушка передала ей в тот вечер небольшой сверток, присланный из

Нового Орлеана, с адресом, написанным незнакомой рукой. Эллин развернула сверток, вскрикнула и выронила

из рук медальон со своим портретом на эмали. К медальону были приложены четыре письма Эллин к ее кузену

и краткое послание нью-орлеанского священника, извещавшее о смерти Филиппа Робийяра, последовавшей в

результате драки в одном из городских баров.

    – Это они заставили его уехать – отец, Полин и Евлалия. Я ненавижу их. Всех ненавижу. Видеть их не могу. Я

уеду отсюда. Уеду, чтобы никогда больше их не видеть! Уеду из этого города, где все будет вечно напоминать

мне о… о нем!

    Ночь уже близилась к рассвету, когда Мамушка, тоже проливавшая горючие слезы, гладя темноволосую

головку хозяйки, сделала робкую попытку возразить:

    – Бог с вами, голубка! Негоже это!

    – Я уже решила! Он хороший, добрый человек! Я выйду за него замуж или приму постриг в чарльстонском

монастыре.

    Именно эта угроза и вынудила в конце концов растерянного, убитого горем Пьера Робийяра дать согласие на

брак. Для убежденного пресвитерианина, хотя и происходившего из католической семьи, брак дочери с

Джералдом О'Хара представлялся все же менее страшным, чем принятие ею монашеского обета. Если не

считать того, что жених-человек без роду без племени, во всем остальном он был не так уж плох.

    И вот Эллин, теперь уже Эллин О'Хара, покинула Саванну, чтобы никогда сюда более не возвращаться, и в

сопровождении своего немолодого мужа, Мамушки и двадцати слуг-негров прибыла в Тару.

    На следующий год родился их первый ребенок, и они окрестили девочку Кэти-Скарлетт – в честь матери

Джералда. Сам Джералд был слегка разочарован, ибо ждал наследника, но тем не менее появление на свет

темноголовой малютки доставило ему такую радость, что он выставил бочку рома для всех рабов Тары, да и сам

был шумно и безудержно пьян.

    Если Эллин в какую-нибудь горькую минуту и пожалела о своем скоропалительном решении выйти замуж за

Джералда, то никто, а тем более Джералд, никогда об этом не узнал. И Джералда прямо распирало от гордости,

когда он глядел на свою жену. А Эллин навсегда вычеркнула из памяти маленький приморский городок вместе

со всем, что было с ним связано, и, ступив на землю Северной Джорджии, обрела там новую родину.

    В памяти остался величавый и горделивый, как плывущий под всеми парусами корабль, дом ее отца –

изящное здание во французском колониальном стиле: мягкие, женственно округлые линии, бледно-розовые

оштукатуренные стены, высокий портал, плавно сбегающие вниз широкие ступени парадной лестницы,

окаймленные тонким кружевом чугунных перил… Богатый, изысканный и надменный дом.

    Здесь, в Северной Джорджии, ее встретил суровый край и закаленные в лишениях люди. Вдали, куда бы ни

устремляла она взор с плато, раскинувшегося у подножия Голубого хребта, повсюду были красноватые пологие

холмы с массивными выходами гранита и высокие мрачные сосны. Дикой, неукрощенной представлялась ей эта

природа после привычной для глаз мягкой красоты прибрежных островов, поросших серым мхом и

темно-зеленой чащей кустарников, после белых лент пляжей, прогретых лучами субтропического солнца, и

просторных, плоских песчаных равнин, зеленеющих пальмами и молодой порослью.

    Здесь же вслед за жарким летом наступила студеная зима, а в людях бурлила невиданная энергия и сила. Они

отличались легким и веселым нравом, были добры, великодушны, любезны и в то же время необычайно

упрямы, вспыльчивы и жизнестойки. На побережье мужчины гордились умением не утрачивать самообладания

и хороших манер в любых обстоятельствах – будь то поединок или кровная месть, – тогда как здесь все

проявляли необузданность и склонность к бешеным выходкам. Жизнь на побережье была окрашена в мягкие,

ровные тона. Здесь она бурлила – молодая, неукрощенная, жадная.

    Все, кого знала Эллин в Саванне, казалось, были отлиты по одному образцу, столь мало различались их

взгляды и привычки, теперь же она столкнулась с разными, непохожими друг на друга людьми. Поселенцы

Северной Джорджии перекочевали сюда из самых разных уголков земного шара – из Каролины и Виргинии, из

Европы и с далекого Севера – и из других частей Джорджии. Некоторые из них, подобно Джералду, были

новопришельцами, искателями счастья. Другие, подобно Эллин, принадлежали к старинным родам, дальние

отпрыски которых, не удовлетворенные жизнью на родине, решили обрести рай на чужбине. А немало было и

тех, кого занесло в эти края случайным ветром или пригнало извечное беспокойство, бурлившее в крови и

унаследованное от отцов-пионеров.

    Весь этот разношерстный люд, с очень несхожим прошлым, вел весьма непринужденный образ жизни,

лишенный каких-либо стеснительных правил, с чем Эллин так никогда и не смогла до конца свыкнуться. На

побережье она интуитивно знала, как поведут себя люди в тех или иных обстоятельствах. Как поступит житель

Северной Джорджии – предугадать было невозможно.

    А Юг в те дни процветал, и это убыстряло темп жизни. Весь мир требовал хлопка, и девственная,

плодородная земля графства рождала его в изобилии. Он был ее дыханием, биением ее сердца, его посевы и

сборы – пульсацией крови в ее жилах. В бороздах пахоты произрастало богатство, а вместе с ним –

самонадеянность и спесь: они росли вместе с зелеными кустами и акрами пушистых белых коробочек. Если

хлопок может принести богатство нынешнему поколению, как же приумножат его последующие!

    Эта уверенность в завтрашнем дне порождала неуемную жажду жизни, алчную тягу ко всем ее благам, и

жители графства со страстью, изумлявшей Эллин, предавались радостям бытия. У них было уже достаточно

денег и рабов, чтобы хватило времени и на развлечения, а развлекаться они любили. Дело всегда, по-видимому,

можно было бросить ради охоты, рыбалки или скачек, и не проходило недели, чтобы кто-нибудь не устроил

пикника или не закатил бала.

    Эллин так и не сумела, вернее не смогла, до конца слиться с новой жизнью – слишком большая часть ее души

осталась в Саванне, – но она отдавала должное этим людям, и со временем их открытость и прямота, свобода от

многих условностей и умение ценить человека по его заслугам стали вызывать в ней уважение.

    Сама же она заслужила любовь всех соседей в графстве, добрая, но бережливая хозяйка, отличная мать,

преданная жена. Разбитое сердце и отказ от личного счастья, не приведя ее в монастырь, дали ей возможность

целиком посвятить себя детям, дому и тому человеку, который увез ее из Саванны, увез от всех воспоминаний и

ни разу не задал ни одного вопроса.

    Когда Скарлетт – здоровой и чрезмерно озорной, по мнению Мамушки, девочке – пошел второй год, у Эллин

снова родилась дочь, Сьюзен-Элинор, сокращенно и навечно переименованная в Сьюлин, а затем настал черед и

для Кэррин, записанной в семейных святцах как Кэролайн-Айрин. После них один за другим на свет появились

три мальчика, но все трое умерли, еще не научившись ходить, и были похоронены на семейном кладбище в ста

ярдах от дома, под сенью узловатых кедров, под тремя каменными плитами с одинаковой на всех трех

надписью: «Джералд О'Хара, младший».

    Многое изменилось в Таре с тех пор, как здесь впервые появилась Эллин. Пятнадцатилетняя девочка не

убоялась ответственности, налагаемой на нее званием хозяйки большого поместья. По тогдашним понятиям, до

брака от девушки требовалось прежде всего быть красивой, приятной в обхождении, иметь хорошие манеры и

служить украшением любой гостиной. А вступив в брак, она должна была уметь вести хозяйство и управляться

сотней, а то и больше черных и белых слуг.

    И Эллин, как всякая девушка из хорошей семьи, была воспитана в этих понятиях, а помимо того, при ней

была Мамушка, умевшая вдохнуть энергию в самого непутевого из слуг. И Эллин быстро навела порядок в

хозяйстве Джералда, придав поместью на диво элегантный и респектабельный вид.

    Господский дом был построен без малейшего представления о каком-либо архитектурном замысле, а

впоследствии к нему, по мере того как в этом возникала нужда, то там, то здесь делались новые пристройки. И

все же, невзирая на это, усилиями Эллин дому был придан уютный вид, возместивший отсутствие гармонии.

Тенистая, темно-зеленая кедровая аллея, ведущая от дороги к дому, – обязательная принадлежность каждого

плантаторского особняка в Джорджии, – создавала приятный для глаз контраст с яркой зеленью остальных

деревьев, окружавших дом. Оплетавшая веранды глициния красиво выделялась на белой известке стен, а

курчаво-розовые кусты мирта возле крыльца и белоснежные цветы магнолий в саду хорошо маскировали

угловатые линии дома.

    Весной и летом изумрудная зелень клевера и свинороя на газоне становилась слишком притягательной для

индюков и белых гусей, коим надлежало держаться в отведенной для них части двора за домом. Предводители

их стай то и дело совершали украдкой набеги на запретную зону перед домом, привлекаемые не только зеленью

газона, но и сочными бутонами жасмина и пестрыми цинниями цветочных клумб. Дабы воспрепятствовать их

вторжению, на крыльце постоянно дежурил маленький черный страж с рваным полотенцем в руках. Сидящая на

ступеньках несчастная фигура негритенка была неотъемлемой частью общей картины поместья – несчастен же

он был потому, что ему строго-настрого наказали лишь отпугивать птиц, махая полотенцем, но ни под каким

видом не стегать их.

    Через руки Эллин прошли десятки маленьких черных мальчишек, которых она обучила этой нехитрой

премудрости – первой ответственной обязанности, возлагавшейся на мужскую половину черной детворы в Таре.

Потом, когда им исполнялось десять лет, их отдавали в обучение Папаше-сапожнику, или Эмосу-плотнику и

колесных дел мастеру, или скотнику Филиппу, или погонщику мулов Каффи. Если мальчишка не проявлял

способностей ни в одном из этих ремесел, его посылали работать в поле, и он в глазах негров-слуг терял всякое

право на привилегированное положение и попадал в разряд обыкновенных рабов.

    Никто не назвал бы жизнь Эллин легкой или счастливой, но легкой жизни она и не ждала, а если на ее долю

не выпало счастья, то таков, казалось ей, женский удел. Мир принадлежал мужчинам, и она принимала его

таким. Собственность принадлежала мужчине, а женщине – обязанность ею управлять. Честь прослыть

рачительным хозяином доставалась мужчине, а женщине полагалось преклоняться перед его умом. Мужчина

ревел как бык, если загонял себе под ноготь занозу, а женщина, рожая, должна была глушить в груди стоны,

дабы не потревожить покоя мужа. Мужчины были несдержанны на язык и нередко пьяны. Женщины

пропускали мимо ушей грубые слова и не позволяли себе укоров, укладывая пьяного мужа в постель. Мужчины,

не стеснялись в выражениях, могли изливать на жен свое недовольство, женщинам полагалось быть

терпеливыми, добрыми и снисходительными.

    Полученное Эллин светское воспитание требовало, чтобы женщина среди всех тягот и забот не теряла

женственности, и Эллин хотелось воспитать трех своих дочерей настоящими леди. Со средней дочерью она

легко добивалась успеха, ибо Сьюлин так хотелось всем нравиться, что она с величайшей готовностью внимала

материнским наставлениям, а младшая, Кэррин, была кротка и послушна от природы. Но Скарлетт, плоть от

плоти своего отца, усваивала светские манеры с большим трудом.

    К вящему негодованию Мамушки Скарлетт предпочитала играть не со своими тихими сестричками и не с

благовоспитанными барышнями Уилкс, а с черными ребятишками с плантации и с соседскими мальчишками, не

уступая им в искусстве лазать по деревьям или швырять камнями. Мамушка была не на шутку обескуражена,

видя, как у дочери Эллин проявляются такие замашки, и то и дело старалась внушить Скарлетт, что она должна

вести себя «как маленькая леди». Однако Эллин оказалась в этом вопросе более терпимой и дальновидной. Она

считала, что всему своя пора, товарищи детских игр превратятся со временем в юношей и кавалеров, и Скарлетт

поймет, что главная жизненная задача каждой девушки – выйти замуж. Скарлетт просто очень живой ребенок,

говорила себе Эллин, она еще успеет постичь науку быть привлекательной для мужчин.

    И Скарлетт превзошла все ожидания в достижении той цели, к которой были направлены совместные усилия

Эллин и Мамушки. Подрастая, она постигала вышеупомянутую науку в совершенстве, хотя и не слишком

преуспевала во всех остальных. Гувернантки менялись одна за другой, после чего Скарлетт на два года была

заточена в стенах частного пансиона для молодых девиц в Фейетвилле, и если полученные ею знания были

несколько хаотичны, то танцевала она бесспорно лучше всех девушек графства. И она знала цену своей улыбке

и игре ямочек на щеках, умела пройтись на цыпочках так, чтобы кринолин соблазнительно заколыхался, и,

поглядев в лицо мужчине, быстро опустить затрепетавшие ресницы, как бы невольно выдавая охватившее ее

волнение. А превыше всего познала она искусство таить от мужчин острый и наблюдательный ум, маскируя его

невинно-простодушным, как у ребенка, выражением лица.

    Мягкие наставления Эллин и неустанные укоры Мамушки сделали все же свое дело, внедрив в нее некоторые

качества, безусловно ценные в будущей супруге.

    – Ты должна быть мягче, скромнее, моя дорогая, – говорила Эллин дочери. – Нельзя вмешиваться в разговор

джентльменов, даже если знаешь, что они не правы и ты лучше осведомлена, чем они. Джентльмены не любят

чересчур самостоятельно мыслящих женщин.

    – Попомните мое слово: барышни, которые все хмурятся да задирают нос, – «Нет, не хочу!» да «Нет, не

желаю!» – всегда засиживаются в старых девах, – мрачно пророчествовала Мамушка. – Молодые леди должны

опускать глаза и говорить: «Конечно, сэр, да, сэр, как вы скажете, сэр!»

    Они старались сделать из нее по-настоящему благородную даму, но Скарлетт усваивала лишь внешнюю

сторону преподаваемых ей уроков. Внутреннее благородство, коим должна подкрепляться внешняя

благопристойность, оставалась для нее недостижимым, да она и не видела нужды его достигать. Достаточно

было научиться производить нужное впечатление – воплощенной женственности и хороших манер, – ведь этим

завоевывалась популярность, а ни к чему другому Скарлетт и не стремилась. Джералд хвастливо утверждал, что

она – первая красавица в пяти графствах, и, надо сказать, утверждал не без оснований, ибо ей уже сделали

предложение руки и сердца почти все молодые люди из соседних поместий, а помимо них и кое-кто еще из

таких отдаленных городов, как Атланта и Саванна.

    К шестнадцати годам Скарлетт, следуя наставлениям Эллин и Мамушки, приобрела репутацию

очаровательного, кроткого, беспечного создания, будучи в действительности своенравна, тщеславна и крайне

упряма. От своего отца-ирландца она унаследовала горячий, вспыльчивый нрав и от своей великодушной и

самоотверженной матери – ничего, кроме внешнего лоска. Эллин никогда не догадывалась о том, в какой мере

кротость дочери была показной, ибо в отношениях с матерью Скарлетт всегда проявляла себя с лучшей

стороны: она ловко скрывала от Эллин кое-какие выходки и умела обуздать свой нрав и казаться воплощением

кротости, ибо одного укоряющего взгляда матери было достаточно, чтобы пристыдить ее до слез.

    И только Мамушка не питала особых иллюзий насчет своей питомицы и была всегда начеку, зная, что

природа может взять верх над притворством. Глаз Мамушки был куда более зорок, чем глаз Эллин, и Скарлетт

не могла припомнить, чтобы ей хоть раз удалось всерьез ее одурачить.

    Само собой разумеется, обе строгие наставницы вовсе не сокрушались по поводу того, что Скарлетт

очаровательна и жизнь в ней бьет ключом. Этими качествами женщины-южанки привыкли даже гордиться.

Упрямство и своеволие Скарлетт, унаследованные от Джералда, – вот что повергало Эллин и Мамушку в

смущение: а ну как не удастся скрыть от посторонних глаз эти ужасные пороки и они помешают ей сделать

хорошую партию! Но Скарлетт, твердо решив про себя, что выйдет замуж за Эшли, и только за Эшли, готова

была всегда казаться скромной, уступчивой и беспечной, раз эти качества столь привлекательны в глазах

мужчин. Что мужчины находят в них ценного, она не понимала. Знала одно: это способ проверенный и

оправдывает себя. Вдумываться в причину этого ей не хотелось, ибо у нее никогда не возникало потребности

разобраться во внутренних движениях чьей-то или хотя бы собственной души. Она просто знала: если она

поступит так-то и так-то или скажет то-то и то-то, мужчины неминуемо отзовутся на это таким-то или таким-то

весьма для нее лестным образом. Это было как решение простенькой арифметической задачки, а арифметика

была единственной наукой, которая еще в школьные годы давалась Скарлетт без труда.

    И если она не очень-то разбиралась в душах мужчин, то еще того меньше – в душах женщин, ибо они и

интересовали ее куда меньше. У нее никогда не было закадычной подружки, но она никогда от этого не

страдала. Все женщины, включая собственных сестер, были для нее потенциальными врагами, ибо все

охотились на одну и ту же дичь – все стремились поймать в свои сети мужчину.

    Все женщины. Единственным исключением являлась ее мать.

    Эллин О'Хара была не такая, как все. Она казалась Скарлетт почти святой, стоявшей особняком от всего

человечества. Когда Скарлетт была ребенком, мать часто представлялась ей в образе пресвятой Девы Марии, но

и подрастая, она не захотела отказаться от этого представления. Только Эллин и небеса могли дать ей ощущение

незыблемости ее мира. Для Скарлетт мать была воплощением правды, справедливости, нежности, любви и

глубочайшей мудрости. И она была настоящая леди.

    Скарлетт очень хотелось быть похожей на мать. Беда заключалась лишь в том, что, оставаясь всегда

правдивой, честной, справедливой, любящей и готовой на самопожертвование, невозможно наслаждаться всеми

радостями жизни и наверняка упустишь очень многое, в первую очередь – поклонников. А жизнь так коротка.

Она еще успеет потом, когда выйдет замуж за Эшли и состарится, и у нее будет много свободного времени,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: