Маргарет Митчелл Унесенные ветром

освобождать!

    – Сейчас оно будет в самый раз и для леди и для ее папы. Живее, Порк, откопай бочонок и принеси два

стакана, немного мяты и сахара, и я приготовлю джулеп[7].

    Порк поглядел на нее с укоризной.

    – Мисс Скарлетт, будто вы не знаете, какой же у нас сахар, мы о нем и думать позабыли. И мяту всю лошади

поели, а они перебили все стаканы.

    «Если он еще раз скажет «они», я завизжу. Я просто не выдержу», – подумала Скарлетт, а вслух приказала:

    – Ладно, ступай, принеси виски. Мы выпьем неразбавленного. – И когда он уже собрался идти, добавила: –

Постой, Порк, надо еще сделать так много, что я как-то не могу собраться с мыслями… Да, вот что: я привела

лошадь и корову. Корова мучается, давно не доена, а лошадь надо распрячь и напоить. Ступай, скажи Мамушке,

чтобы она занялась коровой, чтоб уж как-нибудь с ней управилась. Ребенок мисс Мелани умрет, если его не

покормить, а…

    – Мисс Мелли… того… она не может?.. – Порк тактично умолк.

    – Да, у мисс Мелани нет молока. – Господи, мама упала бы в обморок от этих слов!

    – Так, мисс Скарлетт, моя Дилси может покормить ребеночка мисс Мелли. Моя Дилси только-только родила,

и молока у нее хватит на двоих.

    – Так у тебя тоже новорожденный, Порк?

    Младенцы, младенцы, младенцы… Зачем господу богу столько младенцев? Впрочем, это же не бог их творит.

Их творят глупые люди.

    – Да, мэм, большой толстый черный мальчик. Он…

    – Ступай, скажи Дилси, что я сама поухаживаю за сестрами, а она пусть покормит ребенка мисс Мелани и

сделает для нее все, что нужно. А Мамушке вели заняться коровой и отведи эту несчастную лошадь на

конюшню.

    – Конюшни нет, мисс Скарлетт. Они растащили ее на костры.

    – Перестань перечислять мне, что «они» сделали. Скажи Дилси, чтобы позаботилась о мисс Мелани и

ребенке. А сам ступай, принеси виски и ямса.

    – Мисс Скарлетт, как же его копать в темноте-то?

    – Возьми полено, отколи лучину, ты что, не понимаешь?

    – Откуда ж полено? Они все дрова…

    – Придумай что-нибудь. Не желаю ничего слушать… Накопай, и все, и поживее. Поворачивайся!

    В голосе Скарлетт послышались резкие ноты, и Порк поспешно скрылся за дверью, а она осталась вдвоем с

Джералдом. Скарлетт ласково погладила его по колену. Как он отощал! А ведь какие у него были крепкие

шенкеля! Надо как-то вывести его из этой апатии. Только спрашивать его об Эллин – это выше ее сил. Это

потом, когда она соберется с духом.

    – Почему все-таки они не сожгли дом?

    Джералд молча смотрел на нее, словно не расслышав вопроса, и она задала его снова.

    – Почему? – Он пробормотал что-то бессвязное. Потом – более внятно: – Они тут расположили свой штаб.

    – Штаб янки? В нашем доме?

    Она почувствовала, что дорогие ей стены опоганены. Этот священный для нее дом, в котором жила Эллин, и

здесь… эти…

    – Да, дочка, янки. Сначала мы увидели дым за рекой, над Двенадцатью Дубами, а потом пришли они. Но мисс

Индия и мисс Милочка уже уехали в Мейкон и взяли с собой кое-кого из негров, так что мы за них не

тревожились. Ну, а мы в Мейкон уехать не могли. Девочки были очень больны… и твоя мама… и мы не могли

уехать. Негры все разбежались – кто куда. Забрали фургоны и мулов. А Мамушка и Дилси и Порк – эти

остались. Мы не могли тронуться с места… из-за девочек… из-за твоей мамы…

    – Да, да… – Только бы он не говорил о маме. О чем угодно, лишь бы не о ней! Лишь бы не о ней… Даже если

сам генерал Шерман сделал эту комнату своей штаб-квартирой…

    – Янки шли на Джонсборо, старались перерезать железную дорогу. Они шли от реки – их были тысячи… И

тысячи лошадей и орудий. Я встал на пороге.

    «О, храбрый маленький Джералд!» – подумала Скарлетт, и сердце ее исполнилось гордости. Джералд,

встречающий неприятеля, стоя на пороге с таким видом, словно за спиной у него не пустой дом, а целое войско.

    – Они сказали, что сожгут дом и чтобы я убирался, пока цел. А я сказал, что они могут сжечь его только

вместе со мной. Мы не могли уйти – девочки… и твоя мама…

    – Ну, а потом? – Перестанет он когда-нибудь возвращаться все к тому же…

    – Я сказал им, что в доме тиф… Что больных… нельзя трогать, они умрут. Что пусть жгут дом вместе с нами.

Да не будь здесь никого, я все равно бы не ушел… Не покинул бы Тару…

    Голос его замер, невидящим взглядом он обвел стены, но Скарлетт поняла. За спиной Джералда стояли сонмы

его ирландских предков, умиравших за клочок скудной земли, которую они возделывали своим трудом,

боровшихся до конца за свой кров, под которым они жили, любили, рожали сыновей,

    – Я сказал: пусть жгут дом вместе с тремя умирающими женщинами. Но мы отсюда не уйдем. Молодой

офицер… он оказался джентльменом…

    – Янки? Джентльменом? Что с тобой, папа!

    – Да, джентльменом. Он ускакал и вскоре вернулся с капитаном – военным врачом, и тот осмотрел девочек

и… твою маму.

    – И ты позволил проклятому янки переступить порог их спальни?

    – У него был опиум. А у нас его не было. Он спас жизнь твоим сестрам. Сыолин погибала от потери крови.

Этот врач был необыкновенно добр. И когда он доложил, что здесь… больные, янки не стали жечь дом.

Какой-то генерал со своим штабом разместился тут, они заняли весь дом. Все комнаты, кроме той… с

больными. А солдаты…

    Его голос снова замер, казалось, силы покинули его. Небритый, обвислый подбородок тяжелыми складками

лег на грудь. Но сделав над собой усилие, он заговорил снова:

    – Солдаты раскинули свой лагерь вокруг дома. Они были повсюду – на хлопковом поле, на кукурузном.

Выгон стал синим от их мундиров. В ту же ночь зажглись тысячи бивачных огней. Они разобрали изгороди,

потом амбары, и конюшни, и коптильню – жгли костры и готовили себе еду. Зарезали коров, свиней, кур… даже

моих индюков.

    Его любимых индюков! Так, значит, их тоже нет.

    – Они все забрали, даже портреты… почти всю мебель, посуду…

    – А серебро?

    – Порк и Мамушка припрятали его куда-то… Кажется, в колодец… не помню точно. – В голосе Джералда

вдруг прорвалось раздражение. – Янки вели сражение отсюда, из Тары… Шум, гам, вестовые скакали

взад-вперед. А потом заговорили пушки Джонсборо-это было как гром. И девочкам в их комнате, конечно, было

слышно, и они, бедняжки, все просили: «Папа, сделай что-нибудь, мы не можем выдержать этого грохота!»

    – А… мама? Она знала, что янки у нас в доме?

    – Она все время была без сознания…

    – Слава богу! – сказала Скарлетт. Мама этого не видела. Мама так и не узнала, что в доме внизу – враги, не

слышала пушек Джонсборо, не подозревала о том, что сапог янки топчет дорогую ее сердцу землю.

    – Я и сам мало кого из них видел, все время был наверху с девочками и с твоей матерью. Видел больше

молодого врача. Он был добр, очень добр, Скарлетт. Провозится целый день с ранеными, а потом приходит

сюда и сидит возле девочек. Он даже оставил нам лекарств. Когда янки уходили, он сказал мне, что девочки

поправятся, но твоя мама… Слишком хрупкий организм, сказал он… Слишком хрупкий, чтобы все это

выдержать. Слишком подорваны, сказал он…

    В наступившем молчании Скарлетт отчетливо увидела перед собой мать, увидела такой, какой она, наверно,

была в эти последние дни до болезни, – единственный несокрушимый, хоть и хрупкий, оплот дома: день и ночь

в трудах, в уходе за больными, без сна, без отдыха, без пищи, чтобы остальные могли есть и спать.

    – А потом они ушли. Потом они ушли.

    Джералд долго молчал, затем неуклюже поискал ее руку.

    – Я рад, что ты вернулась домой, – сказал он.

    У заднего крыльца раздались шаркающие звуки. Бедняга Порк, приученный за сорок лет никогда не входить в

дом не вытерев башмаков, соблюдал порядок даже теперь. Он вошел, бережно неся две тыквенные бутыли, и

сильный запах пролитого спирта проник в комнату раньше него.

    – Расплескалось малость, мисс Скарлетт. Больно уж не с руки наливать в них из бочонка.

    – Ничего, Порк, спасибо. – Она взяла у него мокрую бутыль и невольно поморщилась от отвращения, когда

запах виски ударил ей в нос.

    – Выпей, папа, – сказала она, передавая Джералду этот необычный винный сосуд и беря вторую бутыль – с

водой – из рук Порка. Джералд послушно, как дитя, поднес горлышко ко рту и громко отхлебнул. Скарлетт

протянула ему бутыль с водой, но он отрицательно покачал головою.

    Беря у него бутыль с виски и прикладывая горлышко к губам, Скарлетт заметила, что он следит за ней

глазами и в них промелькнуло нечто близкое к неодобрению.

    – Я знаю, что леди не пьют крепких напитков, – сухо сказала она. – Но на сегодня забудь, что я леди, папа,

сегодня мне надо заняться делами.

    Она сделала глубокий вдох, запрокинула бутыль и быстро глотнула. Жгучий напиток обжег ей горло и

пищевод, она почувствовала, что задыхается, и на глазах у нее выступили слезы. Она снова глубоко втянула в

себя воздух и снова поднесла бутыль к губам.

    – Кэти-Скарлетт, – произнес Джералд, и впервые с момента своего возвращения она уловила в его голосе

властные отцовские нотки, – довольно. Ты не привыкла к спиртному и можешь захмелеть.

    – Захмелеть? – Она рассмеялась, и смех прозвучал грубо. – Захмелеть? Я хотела бы напиться вдрызг – так,

чтобы забыть про все на свете.

    Она сделала еще глоток, и тепло пробежало у нее по жилам, разлилось по всему телу – она почувствовала его

даже в кончиках пальцев. Какое блаженное ощущение дает этот благословенный огненный напиток! Казалось,

он проник даже в ее оледеневшее сердце, и тело начало возрождаться к жизни.

    Перехватив ошеломленный, страдальческий взгляд Джералда, она потрепала его по колену и постаралась

изобразить на лице капризно-дерзкую улыбку, против которой он всегда был безоружен.

    – Как могу я захмелеть, па? Разве я не твоя дочка? Разве не я получила в наследство самую крепкую голову во

всем графстве Клейтон?

    Он вгляделся в ее усталое лицо, и она уловила на его губах даже некое подобие улыбки. Виски взбодрило и

его… Она снова протянула ему бутыль.

    – А сейчас можешь глотнуть еще разок, после чего я помогу тебе подняться наверх и уложу бай-бай.

    Она прикусила язык. Нельзя разговаривать с отцом, как с ребенком, как с Уэйдом. Так не годится. Это

неуважительно. Однако Джералд обрадовался ее словам.

    – Ну да, уложу тебя бай-бай, – бодро повторила Скарлетт, – и дам выпить еще глоточек, может быть, даже

целый ковшик, и убаюкаю, и ты уснешь. Тебе нужно выспаться. Кэти-Скарлетт вернулась домой, и значит, не о

чем больше тревожиться. Пей.

    Джералд послушно сделал еще глоток, и Скарлетт, взяв его под руку, помогла ему встать.

    – Порк…

    Порк взял тыквенную бутылку в одну руку, другой подхватил Джералда. Скарлетт подняла повыше горящую

свечу, и они втроем медленно направились через темный холл к полукруглой лестнице, ведущей в комнату

хозяина.

    В спальне, где Сьюлин и Кэррин лежали в одной постели, разметавшись и что-то бормоча во сне, стоял

удушливый смрад от единственного источника света – тряпичного фитиля в блюдце со свиным салом. Когда

Скарлетт отворила дверь в эту комнату с наглухо закрытыми окнами, в лицо ей пахнуло таким тяжелым,

спертым воздухом больничной палаты – запахом лекарств и зловонного сала, – что она едва не лишилась

чувств. Доктора могут, конечно, утверждать, что свежий воздух опасен для больных, но если уж ей предстоит

пробыть какое-то время здесь, то она должна дышать, чтобы не умереть. Скарлетт распахнула все три окна, и в

комнату ворвался запах дубовой листвы и земли. И все же свежему воздуху было не под силу сразу взять верх

над тошнотворным запахом, неделями застаивавшимся в непроветриваемой комнате.

    Кэррин и Сьюлин, бледные, исхудалые, лежали на большой кровати с пологом на четырех столбиках, в

которой они так весело шептались когда-то, в более счастливые времена; сон их был беспокоен, они то и дело

просыпались и что-то бессвязно бормотали, уставясь в пространство широко открытыми, невидящими глазами.

В углу стояла пустая кровать – узкая кровать в стиле французского ампира с резным изголовьем и изножьем,

которую Эллин привезла с собой из Саванны. Здесь, на этой кровати, лежала она во время болезни.

    Скарлетт села возле постели сестер, тупо на них глядя. Выпитое на голодный желудок виски вытворяло с ней

скверные шутки. Сестры то уплывали куда-то далеко-далеко и становились совсем крошечными, а их

бессвязное бормотание – едва слышным, не громче комариного писка, то вдруг начинали расти и со страшной

скоростью надвигаться на нее. Она устала, смертельно устала. Лечь бы и проспать несколько дней кряду.

    Если бы можно было уснуть и, проснувшись, почувствовать мягкое прикосновение руки Эллин к своему

плечу, услышать ее голос: «Уже поздно, Скарлетт. Нельзя быть такой лентяйкой». Но так уже не будет никогда.

О, если бы Эллин была рядом! Если бы рядом был кто-то и старше, и умнее, и не такой смертельно усталый, как

он, кто-то, кто мог бы ей помочь! Кто-то, кому можно уткнуться головой в колени и переложить тяжкую ношу

со своих плеч на его плечи!

    Бесшумно отворилась дверь, и вошла Дилси, держа ребенка Мелани у груди и бутылку виски в руке. В

тусклом, колеблющемся свете ночника она показалась Скарлетт похудевшей, а примесь индейской крови стала

словно бы более заметной. Широкие скулы обозначились резче, ястребиный нос заострился, а бронзовый

оттенок кожи проступил отчетливее. Ее линялое ситцевое платье было расстегнуто до самого пояса, и большие

смуглые груди обнажены. Ребенок Мелани жадно насыщался, припав крошечным бледно-розовым ротиком к

темному соску. Младенческие кулачки упирались в мягкую плоть, словно лапы котенка – в теплую шерсть

материнского живота.

    Скарлетт, пошатываясь, поднялась на ноги и положила руку на плечо Дилси.

    – Как хорошо, что ты осталась с нами, Дилси.

    – Как же я могла уйти с этими негодными неграми, мисс Скарлетт, когда ваш папенька такой был добрый и

купил меня и мою Присей, и ваша маменька тоже была всегда такая добрая?

    – Сядь, Дилси. Значит, ребенок берет грудь, все в порядке? А как мисс Мелани?

    – Да с ребенком все в порядке, просто голодный он, а чем накормить голодного ребенка – этого у меня хватит.

И мисс Мелани в порядке, мэм. Она не умрет, мисс Скарлетт, не бойтесь. Я таких, как она, перевидала немало –

и белых и черных. Она просто уж больно устала, замучилась и больно боится за маленького. Но я ее успокоила

и дала ей выпить, что тут оставалось, в этой бутылке, и теперь она уснула.

    «Вот как, значит, кукурузное виски сослужило службу всему семейству! – подумала Скарлетт, подавляя

желание истерически расхохотаться. – Пожалуй, стоит дать и Уэйду, может, он перестанет икать?.. И Мелани не

умрет… И когда Эшли вернется… если он вернется…» Нет, об этом она тоже не будет думать сейчас… Потом,

потом. Так много всего, о чем придется подумать… потом. Столько всего надо распутать, столько всего нужно

решить. О, если бы можно было отодвинуть все это от себя навсегда! Внезапно она испуганно вздрогнула от

скрипучих ритмичных звуков, нарушивших тишину за окном.

    – Это Мамушка – достает воды, чтобы обтереть барышень. Их нужно часто обтирать, – пояснила Дилси,

устанавливая тыквенную бутылку на столе и подпирая ее пузырьками с лекарством и стаканами.

    Скарлетт неожиданно рассмеялась. Должно быть, нервы у нее совсем развинтились, если скрип колодезного

ворота, знакомый ей с младенческих лет, мог так ее напугать. Дилси внимательно на нее поглядела. Ничто не

отразилось на ее спокойном, исполненном достоинства лице, но Скарлетт почувствовала, что Дилси все поняла.

Скарлетт снова откинулась на спинку стула. Надо бы хоть расшнуровать корсет, расстегнуть воротник, который

душил ее, вытряхнуть из туфель песок и камешки, от которых горели ноги.

    Неспешно поскрипывал ворот, обвиваясь веревкой и с каждым оборотом все выше поднимая ведерко с водой.

Скоро она придет сюда – та, что вынянчила и Эллин, и ее. Скарлетт сидела молча, словно бы отрешившись на

миг от всего, а младенец, насытившись молоком, потерял полюбившийся ему сосок и захныкают. Дилси, такая

же молчаливая, как Скарлетт, снова приложила младенца к груди, тихонько его покачивая. Скарлетт

прислушивалась к медленному шарканью Мамушкиных ног на заднем дворе. Как недвижен и тих воздух ночи!

Малейший звук громом отдавался в ушах.

    Лестница в холле, казалось, заходила ходуном под тяжестью грузного тела, когда Мамушка со своей ношей

стала подниматься наверх. И вот она появилась в дверях: две деревянные бадейки, полные воды, оттягивали ей

плечи, доброе темное лицо было печально – недоуменно-печально, как лицо старой мартышки.

    При виде Скарлетт глаза ее засветились радостью, белые зубы блеснули в улыбке, она поставила бадейки, и

Скарлетт, вскочив, бросилась к ней и припала головой к широкой, мягкой груди, к которой в поисках утешения

припадало столько голов – и черных и белых. «Вот то немногое надежное, что осталось от прежней жизни, что

не изменилось», – пронеслось у Скарлетт в голове. Но первые же слова Мамушки развеяли эту иллюзию.

    – Наша доченька воротилась домой! Ох, мисс Скарлетт, опустили мы мисс Эллин в могилку, и как теперь

жить-то будем, ума не приложу! Ох, мисс Скарлетт, одного хочу – поскорее лечь рядом с мисс Эллин! Куда ж я

без нее! Только горе да беда кругом. Знай одно – свою ношу нести…

    Скарлетт стояла, припав головой к Мамушкиной груди; последние слова Мамушки поразили ее слух: «Знай

одно – свою ношу нести». Именно эти слова монотонно стучали у нее в мозгу весь вечер, сводя ее с ума. И

сейчас у нее захолонуло сердце, когда она вспомнила, откуда они:

    

    

     

      Еще день, еще два свою ношу нести

      И не ждать ниоткуда подмоги.

      Еще шаг, еще шаг по дорогам брести…

     

    

    

    «И не ждать ниоткуда подмоги…» – эта строчка всплыла теперь в усталой памяти. Неужели ее ноша никогда

не станет легче? И возвращение домой – это не благословенное утоление всех печалей, а еще новый груз ей на

плечи? Она выскользнула из объятий Мамушки и погладила ее по морщинистой щеке.

    – Ласточка моя, что с вашими ручками! – Мамушка взяла ее маленькие, натруженные, все в волдырях и

ссадинах руки и глядела на них с ужасом и осуждением. – Мисс Скарлетт, уж я ли не говорила вам, я ли вам не

говорила, что настоящую леди всегда можно узнать по рукам… А личико-то у вас совсем потемнело от загара!

    Бедная Мамушка, ей все еще бередят душу эти пустяки, хотя над головой ее прогремела война и она смотрела

в глаза смерти! Того и гляди, она, пожалуй, скажет, что молодой даме с волдырями на пальцах и веснушками на

носу никогда не заполучить жениха! Скарлетт поспешила ее опередить:

    – Мамушка, расскажи мне про маму. Я не могу слышать, как о ней рассказывает папа.

    Слезы брызнули из глаз Мамушки; она наклонилась и подняла бадейки с водой. Молча поставила их возле

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: