Российский гуманитарный научный фонд

хранения", противодействует и подавляет креативные тенденции и про­
цессы, сдерживает любую инициативу, способную бросить вызов ее ав­
торитету.
Однако исследования второй половины XX века изменили класси­
чески жесткую, однонаправленную и линейную схему отношений власти 
к творчеству. Стало очевидно, что власть опирается не только на силу, 
но и на знание и стремится его приобрести. Классический лозунг "Зна­
ние - сила" превратился в также уже ставший классическое:
Знание - сила.
Сила - власть.
Знание - власть.
Знание, которое дает наука, и сила воздействия на личность, кого- 
рое способно оказывать искусство, являются способами, с помощью 
которых удерживается власть, на основе которых происходит контроль 
и регулирование общества. Поэтому власть не подавляет творчество, а 
стремится использовать его в своих целях, направляя, регулируя и кон­
тролируя. Власть активно обнаруживает проявления креативности не 
только для того, чтобы подавить или изолировать их, но и для того, что­
бы их использовать, например, для обнаружения других потенциально 
опасных креативных идей.
Власть всегда проявляет интерес к творчеству и возможностям его 
регулирования, но наиболее заметно это проявляется в многочисленных 
декретах и постановлениях, принимаемых при авторитарных режимах, 
особенно во времена социальных кризисов и потрясений, фозящих и 
сопровождающихся сменой власти. В последние десятилетия во всем 
мире наблюдается значительный интерес со стороны государственных и 
коммерческих структур к активной разработке инновационных страте­
гий, методик развития креативных способностей, созданию многочис­
ленных центров поддержки креативности, разного рода фондов и вен­
чурных банков, направленных на стимулирование и поддержку креатив­
ных новаций'.
' Подр. см.; И.Н. Дубина. Творчество как феномен социальных коммуникаций. 
Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000.

Для властного регулирования творчества используются многочис­
ленные механизмы: экономические, идеологические, правовые, соци­
альные, образовательные, даже психофизиологические. Существует це­
лый ряд социальных институтов, направленных на развитие и культива­
цию желательных для власти креативных интенций и пресекающих не­
желательные. Одним из наиболее известных и действенных способов 
правительственного влияния на создание и распространение продуктов 
креативной деятельности является институт цензуры.
На протяжении последнего столетия конфликт между властью и 
творчеством был особенно напряженным и мучительным именно по 
причине того, что они связаны самым неразрывным образом, являясь 
составляющими кардинального для новейщей истории концепта "власть
- знание".
Именно поэтому эта напряженность особенно остро ощущалась 
писателями, художниками, чувствующими зияние в данной концепту­
альной связке, вызванное невозможностью полного слияния власти, 
взаиморастворения вплоть до неразличимости - незавершенности своей 
реализации в качестве социального феномена. Далеко не случайно, что 
"Зависть" как основное идеологическое ядро этих отношений наиболее 
ярко отражена в одноименном романе именно советского писателя 
Юрия Олеши. Тоталитарная администратура, репрезентирующая себя в 
качестве эпистемологической диктатуры, не оставляла вакантнымы для 
писателей никаких социальных ниш, открьЕто аннексируя все коммуни­
кативные практики социума. Поэтому для советских писателей 20-30-х 
гг. XX века так актуально было установление близких личных отноше­
ний с представителями власти. История таких контактов выглядит дра­
матичной чередой попыток преодолеть разрыв через персонификацию 
отношений литературы и власти в целом. Иначе говоря, попытки писа­
телей получить право (если не сказать мандат) на свое существование 
немыслимы без доступа к властным полномочиям. (В условиях тотали­
таризма это означало доступ к полномочиям административным, по 
крайней мере к личной ауре администратуры.)
В 
отличие 
от 
тоталитарной, 
администратура 
либерально­
демократическая благосклонно относилась к занятию писателями ниш 
маргинальных, прямо не связанных с влиянием на социум (авангардист­
ские, эзотерические опыты разного рода). Поэтому концептуальный

разрыв был осознан здесь гораздо раньше (зато гораздо кардинальнее). 
В 50-60-е гг. появляется целый ряд работ, осмысляющих данную ситуа­
цию (прежде всего Р. Барта и М. Фуко).
В это время отношения власти и литературы в наиболее удачных из 
них были спроецированы на отношение автора и героя (впрочем, еще 
раньше это сделал М. Бахтин, активно выступивший в своих работах, 
прежде всего в "Проблемах поэтики Достоевского", за "эмансипацию" 
литературного героя от власти автора. Действительно, связь между ли­
тературой и властью столь неразрывна, что любая другая метафора (на­
пример, "хозяин - слуга") выглядит недостаточно адекватной. Поэтому 
"отлучение" автора от созданного им текста, быстро ставшее расхожим 
утверждением, можно рассматривать как мелкую месть литературы вла­
сти. С другой стороны, здесь очевидна попытка утвердить свою "авто­
номность", обосновать разрыв в качестве необходимого условия суще­
ствования литературы. Выглядит это достаточно утопично. Так же мож­
но расценить и бартовское различение "энкратических" (властных) и 
"демократических" (всех прочих) коммуникативных дискурсов.
Таким образом, попытки западных интеллектуалов, в отличие от 
российских, были направлены не на окончательное слияние с властью, 
но на окончательное отстранение от нее. И то - и другое, на наш взгляд, 
невозможно в силу неразрывности двуединого концепта знание — сила .
Подтверждением этому могут служить наблюдения над отечест­
венными современными художественными опытами, авторы которых 
(Виктор Ерофеев, В. Сорокин как писатель и сценарист и др.) доводят 
до предела представление о сути тоталитарной эстетики как основанной 
на навязывании читателям определенных моделей мышления. В этом 
они последовательно развивают представление Ж. Деррида об онтоло­
гической сущности семантической агрессии. Известно, что французский 
философ считал, что любое утверждающее высказывание, равно как и 
ожидание ответа от реципиента есть проявление насилия над читателем. 
Можно предположить, что, играя с тоталитарной сущностью понятия, 
тотально "очищая" текст от смысла, постмодернисты пытаются "снять' 
элемент насилия. Но теряет ли от этого насилие в тексте и на экране 
свою агрессивную энергию? Отнюдь. "Избавляя" таким образом реци­
пиента от властных интенций дискурса, автор не изживает, а направляет 
их против самого знака и текста. Эта реверсия создает представление о

властной природе самого творчества (на котором, возможно, и основано 
столь устойчивое убеждение в существовании 

жүктеу/скачать 10,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: