Маргарет Митчелл Унесенные ветром

год – только немного черносмородинной да виноградной настойки, которую Дилси делает, и мистер О'Хара от

крепкого-то вина отвык. Сильно он набрался, и после того как Сьюлин уговаривала его и спорила часа два, он

сдался и сказал, да, он подпишет все, что она хочет. Вытащили они снова бумагу с присягой, и когда перо уже

было у вашего батюшки в руке, Сьюлин и сделала промашку. Она сказала: «Ну, теперь Слэттери и Макинтоши

не смогут уже больше задаваться!» Дело в том, Скарлетт, что Слэттери подали иск на большую сумму за этот

свой сарай, который янки у них сожгли, и муж Эмми выбил им эти деньги через Вашингтон.

    Мне рассказывали, когда Сьюлин произнесла эти фамилии, ваш батюшка этак выпрямился, расправил плечи

и зыркнул на нее глазами. Все соображение сразу вернулось к нему, и он сказал: «А что, Слэттери и Макинтоши

тоже подписали такую бумагу?»; Сьюлин заюлила, сказала: «Да», потом: «Нет», что-то забормотала, а он как

рявкнет на нее: «Отвечай мне, этот чертов оранжист и этот чертов голодранец тоже подписали такое?» А этот

малый Хилтон медовым таким голосом и говорит: «Да, сэр, подписали и получили уйму денег, и вы тоже

получите». Тут хозяин наш взревел как бык. Алекс Фонтейн говорит: он был в салуне на другом конце улицы –

и то услышал. А мистер О'Хара, разделяя слова, будто масло ножом режа, сказал: «И вы что же, думаете, что

О'Хара из Тары пойдет той же грязной дорогой, что какой-то чертов оранжист и какой-то чертов голодранец?»

Разорвал он эту бумагу на две половинки и швырнул их Сьюлин прямо в лицо. «Ты мне не дочь!» – рявкнул он,

и не успел никто и слова вымолвить, как он выскочил из конторы.

    Алекс говорит, он видел, как мистер О'Хара летел по улице, точно бык. Он говорит: хозяин наш тогда будто

снова стал прежний – каким был до смерти вашей матушки. Говорит, пьян был в дымину и чертыхался, как

сапожник. Алекс говорит: в жизни не слыхал таких ругательств. На пути вашему батюшке попалась лошадь

Алекса; он вскочил на нее, ни слова не говоря, и помчался прочь в клубах пыли, ругаясь на чем свет стоит.

    Ну, а мы с Эшли сидели у нас на крыльце-солнце уже близилось к закату, – смотрели на дорогу и очень

волновались. Мисс Мелли лежала у себя наверху и плакала, а нам ничего не хотела сказать. Вдруг слышим,

цокот копыт по дороге и кто-то кричит, точно во время охоты на лисиц, и Эшли сказал: «Странное дело! Так

обычно кричал мистер О'Хара, когда приезжал верхом навестить нас до войны!»

    И тут мы увидели его в дальнем конце выгона. Должно быть, он перемахнул там через изгородь. И мчался

вверх по холму, распевая во все горло, точно ему сам черт не брат. Я и не знал, что у вашего батюшки такой

голос. Он пел «В коляске с верхом откидным», хлестал лошадь шляпой, и лошадь летела как шальная.

Подскакал он к вершине холма, видим: поводья не натягивает, значит, будет прыгать через изгородь; мы

вскочили – до того перепугались, просто жуть, – а он кричит: «Смотри, Эллин! Погляди, как я сейчас этот

барьер возьму!» А лошадь у самой изгороди встала как вкопанная – батюшка ваш ей через голову-то и

перелетел. Он совсем не страдал. Когда мы подбежали к нему, он был уже мертвый. Видно, шею себе сломал.

    Уилл помолчал, дожидаясь, чтобы она что-то сказала, но так и не дождался. Тогда он тронул вожжи.

    – Пошел, Шерман! – сказал он, и лошадь зашагала к дому.

   

   

    

     Глава XL

    

    Скарлетт почти не спала в ту ночь. Когда взошла заря и на востоке из-за темных сосен на холмах показалось

солнце, она встала со смятой постели и, сев на стул у окна, опустила усталую голову на руку, – взгляд ее был

устремлен на хлопковые поля, раскинувшиеся за скотным двором и фруктовым садом Тары. Вокруг стояла

тишина, все было такое свежее, росистое, зеленое, и вид хлопковых полей принес успокоение и усладу ее

исстрадавшемуся сердцу. Тара на восходе солнца казалась таким любовно ухоженным, мирным поместьем, хотя

хозяин его и лежал в гробу. Приземистый курятник был обмазан глиной от крыс и ласок, а сверху побелен, как и

бревенчатая конюшня. Ряды кукурузы, ярко-желтой тыквы, гороха и репы были тщательно прополоты и

аккуратно огорожены дубовыми кольями. Во фруктовом саду все сорняки были выполоты и под длинными

рядами деревьев росли лишь маргаритки. Солнце слегка поблескивало на яблоках и пушистых розовых

персиках, полускрытых зеленой листвой. А дальше извилистыми рядами стояли кусты хлопчатника,

неподвижные и зеленые под золотым от солнца небом. Куры и утки важно, вперевалку направлялись в поля, где

под кустами хлопка в мягкой, вспаханной земле водились вкусные жирные черви и слизняки.

    И сердце Скарлетт преисполнилось теплых чувств и благодарности к Уиллу, который содержал все это в

таком порядке. При всей свой любви к Эшли она понимала, что он не мог внести в процветание Тары

существенный вклад, – таких результатов мог добиться не плантатор-аристократ, а только трудяга, не знающий

устали «маленький фермер», который любит свою землю. Ведь Тара сейчас была всего лишь двухлошадной

фермой, а не барской плантацией былых времен с выгонами, где паслось множество мулов и отличных лошадей,

с хлопковыми и кукурузными полями, простиравшимися на сколько хватал глаз. Но все, что у них осталось,

было отменное, а настанут лучшие времена – и можно будет вновь поднять эти акры заброшенной земли,

лежавшие под парами, – земля будет только лучше плодоносить после такого отдыха.

    Уилл не просто сумел обработать какую-то часть земель. Он сумел поставить твердый заслон двум врагам

плантаторов Джорджии – сосне-сеянцу и зарослям ежевики. Они не проникли исподтишка на огород, на выгон,

на хлопковые поля, на лужайку и не разрослись нахально у крыльца Тары, как это было на бесчисленном

множестве других плантаций по всему штату.

    Сердце у Скарлетт замерло, когда она вспомнила, как близка была Тара к запустению. Да, они с Уиллом

неплохо потрудились. Они сумели выстоять против янки, «саквояжников» и натиска природы. А главное, Уилл

сказал, что теперь, после того как осенью они соберут хлопок, ей уже не придется посылать сюда деньги, – если,

конечно, какой-нибудь «саквояжник» не позарится на Тару и не заставит повысить налоги. Скарлетт понимала,

что Уиллу тяжело придется без ее помощи, но она восхищалась его стремлением к независимости и уважала его

за это. Пока он работал на нее, он брал ее деньги, но сейчас, когда он станет ее шурином и хозяином в доме, он

хочет полагаться лишь на собственные силы. Да, это господь послал ей Уилла.

    Порк еще накануне вырыл могилу рядом с могилой Эллин и сейчас застыл с лопатой в руке возле горы

влажной красной глины, которую ему предстояло скоро сбросить назад в могилу. Скарлетт стояла чуть позади

него в пятнистой тени сучковатого низкорослого кедра, обрызганная горячим солнцем июньского утра, и

старалась не глядеть на разверстую красную яму. Вот на дорожке, ведущей от дома, показались Джим Тарлтон,

маленький Хью Манро, Алекс Фонтейн и младший внук старика Макра – они несли гроб с телом Джералда на

двух дубовых досках и двигались медленно и неуклюжие. За ними на почтительном расстоянии беспорядочной

толпой следовали соседи и друзья, плохо одетые, молчаливые. Когда они вышли на залитую солнцем дорожку,

пересекавшую огород, Порк опустил голову на ручку лопаты и разрыдался, и Скарлетт, поглядев на него просто

так, без любопытства, вдруг с удивлением обнаружила, что в завитках у него на затылке, таких угольно-черных

всего несколько месяцев тому назад, когда она уезжала в Атланту, появилась седина.

    Она устало поблагодарила бога за то, что выплакала все слезы накануне и теперь может держаться прямо, с

сухими глазами. Ее бесконечно раздражали рыдания Сьюлин, которая стояла сзади, за ее спиной; Скарлетт

сжала кулаки – так бы развернулась и смазала по этому распухшему лицу. Ведь это же она, Сью, –

преднамеренно или непреднамеренно, – свела в могилу отца, и ей следовало бы приличия ради держать себя в

руках в присутствии возмущенных соседей. Ни один человек ни слова не сказал ей в то утро, ни один с

сочувствием не поглядел на нее. Они, молча целовали Скарлетт, пожимали ей руку, шептали теплые слова

Кэррин и даже Порку и смотрели сквозь Сьюлин, словно ее и не было.

    По их мнению, она не просто довела до гибели своего отца. Она пыталась заставить его предать Юг. Тем

самым, в глазах этой мрачной, тесно спаянной группы, она как бы предала их всех, обесчестила. Она прорубила

брешь в монолите, каким было для всего окружающего мира это графство. Своей попыткой получить деньги у

правительства янки она поставила себя в один ряд с «саквояжниками» и подлипалами, врагами куда более

ненавистными, чем в свое время солдаты-янки. Она, женщина из старой, преданной Конфедерации семьи, –

семьи плантатора, пошла на поклон к врагу и тем самым навлекла позор на каждую семью в графстве.

    Все, кто был на похоронах, невзирая на горе, кипели от возмущения, а особенно трое: старик Макра, приятель

Джералда еще с тех времен, когда тот перебрался сюда из Саванны; бабуля Фонтейн, которая любила Джералда,

потому что он был мужем Эллин, и миссис Тарлтон, которая дружила с ним больше, чем с кем-либо из своих

соседей, потому что, как она частенько говорила, он единственный во всем графстве способен отличить жеребца

от мерина.

    При виде свирепых лиц этой тройки в затененной гостиной, где лежал Джералд, Эшли и Уиллу стало не по

себе, и они поспешили удалиться в кабинет Эллин, чтобы посоветоваться.

    – Кто-то из них непременно скажет что-нибудь про Сьюлин, – заявил Уилл и перекусил пополам свою

соломинку. – Они считают, что это будет только справедливо – сказать свое слово. Может, оно и так. Не мне

судить. Но, Эшли, правы они или нет, нам ведь придется им ответить, раз мы члены одной семьи, и тогда пойдет

свара. Со стариком Макра никто не совладает, потому что он глухой как столб и ничего не слышит, даже когда

ему кричишь на ухо. И вы знаете, что на всем белом свете нет человека, который мог бы помешать бабуле

Фонтейн выложить то, что у нее на уме. Ну, а миссис Тарлтон – вы видели, как она закатывает свои рыжие глаза

всякий раз, когда смотрит на Сьюлин? Она уже навострила уши и ждет не дождется удобной минуты. Если они

что скажут, нам придется с ними схлестнуться, а у нас в Таре и без ссор с соседями хватает забот.

    Эшли мучительно вздохнул. Он знал нрав своих соседей лучше Уилла и помнил, что до войны добрая

половина ссор и даже выстрелов возникала из-за существовавшей в округе привычки сказать несколько слов над

гробом соседа, отбывшего в мир иной. Как правило, это были панегирики, но случалось и другое. Иной раз в

речах, произносимых с величайшим уважением, исстрадавшиеся родственники покойного усматривали нечто

совсем иное, и не успевали последние лопаты земли упасть на гроб, как начиналась свара.

    Из-за отсутствия священника отпевать покойного предстояло Эшли, который решил провести службу с

помощью молитвенника Кэррин, ибо методистские и баптистские священники Джонсборо и Фейетвилла

тактично отказались приехать. Кэррин, будучи куда более истой католичкой, чем ее сестры, ужасно

расстроилась из-за того, что Скарлетт не подумала о том, чтобы привезти с собой священника из Атланты, –

успокоилась она лишь, когда ей сказали, что священник, который приедет венчать Уилла и Сьюлин, может

прочесть молитвы и на могиле Джералда. Это она, решительно восстав против приглашения кого-либо из

протестантских священников, живших по соседству, попросила Эшли отслужить службу и отметила в своем

молитвеннике то, что следовало прочесть. Эшли стоял, облокотясь на старый секретер; он понимал, что

предотвращать свару придется ему, а зная горячий нрав обитателей округи, просто не мог придумать, как быть.

    – Не помешать нам этому, Уилл, – сказал он, ероша свои светлые волосы. – Не могу же я пристукнуть бабулю

Фонтейн или старика Макра и не могу зажать рот миссис Тарлтон. А уж они непременно скажут, что Сьюлин

убийца и предательница и если бы не она, мистер О'Хара был бы жив. Черт бы подрал этот обычай произносить

речи над покойником! Дикость какая-то.

    – Послушайте, Эшли, – медленно произнес Уилл. – Я ведь вовсе не требую, чтоб никто слова не сказал про

Сьюлин, что бы там ни думали. Предоставьте все мне. Когда вы прочтете что надо и произнесете молитвы, вы

спросите: «Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?» – и посмотрите на меня, чтобы я мог выступить первым.

    А Скарлетт, наблюдавшей за тем, с каким трудом несут гроб по узкой тропинке, и в голову не приходило, что

после похорон может вспыхнуть свара. На сердце у нее лежала свинцовая тяжесть: она думала о том, что,

хороня Джералда, хоронит последнее звено в цепи, связывавшей ее с былыми, безоблачно счастливыми днями

легкой, беззаботной жизни.

    Наконец носильщики опустили гроб у могилы и встали рядом, сжимая и разжимая затекшие пальцы. Эшли,

Мелани и Уилл прошли друг за другом в ограду и встали подле дочерей О'Хара. За ними стояли ближайшие

соседи – все, кто мог протиснуться, а все прочие остались снаружи, за кирпичной стеной. Скарлетт впервые

видела их всех и была удивлена и тронута тем, что собралось так много народу. До чего же милые люди – все

приехали, хотя лошадей почти ни у кого нет. А стояло у гроба человек пятьдесят – шестьдесят, причем иные

прибыли издалека – и как только они успели узнать и вовремя приехать! Тут были целые семьи из Джонсборо,

Фейетвилла и Лавджоя вместе со слугами-неграми. Было много мелких фермеров из-за реки, и какие-то

«недоумки»[21] из лесной глуши, и обитатели болотистой низины. Болотные жители были все гиганты, худые,

бородатые, в домотканых одеждах и в енотовых шапках, с ружьем, прижатым к боку, с табачной жвачкой за

щекой. С ними приехали их женщины – они стояли, глубоко увязнув босыми ногами в мягкой красной земле,

оттопырив нижнюю губу, за которой лежал кусок жвачки. Из-под оборок чепцов выглядывали худые,

малярийные, но чисто вымытые лица; тщательно наглаженные ситцевые платья блестели от крахмала.

    Все ближайшие соседи явились в полном составе. Бабуля Фонтейн, высохшая, сморщенная, желтая, похожая

на старую рябую птицу, стояла, опираясь на палку; за ней стояли Салли Манро-Фонтейн и Молодая Хозяйка

Фонтейн. Они тщетно пытались шепотом уговорить старуху сесть на кирпичную стену и даже упорно тянули ее

за юбки, но все напрасно. Мужа бабули Фонтейн, старого доктора, с ними уже не было. Он умер два месяца

тому назад, и лукавый живой блеск в ее старых глазах потух. Кэтлин Калверт-Хилтон стояла одна – а как же

иначе: ведь ее муж способствовал этой трагедии; выцветший чепец скрывал ее склоненное лицо. Скарлетт с

изумлением увидела, что ее перкалевое платье – все в жирных пятнах, а руки – грязные и в веснушках. Даже под

ногтями у нее была чернота. Да, в Кэтлин ничего не осталось от ее благородных предков. Она выглядела как

самый настоящий «недоумок» – и даже хуже. Как белая рвань без роду без племени, неопрятная, никудышная.

    «Этак она скоро и табак начнет нюхать, если уже не нюхает, – в ужасе подумала Скарлетт. – Великий боже!

Какое падение!»

    Она вздрогнула и отвела взгляд от Кэтлин, поняв, сколь не глубока пропасть, отделяющая людей

благородных от бедняков.

    «А ведь и я такая же – только у меня побольше практической сметки», – подумала она и почувствовала

прилив гордости, вспомнив, что после поражения они с Кэтлин начинали одинаково – обе могли рассчитывать

лишь на свои руки да на голову.

    «Только я не так уж: плохо преуспела», – подумала она и, вздернув подбородок, улыбнулась.

    Однако улыбка тотчас застыла у нее на губах, когда она увидела возмущенное выражение лица миссис

Тарлтон. Глаза у миссис Тарлтон были красные от слез; бросив неодобрительный взгляд на Скарлетт, она снова

перевела его на Сьюлин, и взгляд этот пылал таким гневом, что не сулил ничего хорошего. Позади миссис

Тарлтон и ее мужа стояли четыре их дочери – рыжие волосы неуместным пятном выделялись на фоне

окружающего траура, живые светло-карие глаза были как у шустрых зверьков, резвых и опасных.

    Перемещения прекратились, головы обнажились, руки чинно сложились, юбки перестали шуршать – все

замерло, когда Эшли со старым молитвенником Кэррин выступил вперед. С минуту он стоял и смотрел вниз, и

солнце золотило ему голову. Глубокая тишина снизошла на людей, столь глубокая, что до слуха их донесся

хрустящий шепот ветра в листьях магнолий, а далекий, несколько раз повторенный крик пересмешника

прозвучал невыносимо громко и грустно. Эшли начал читать молитвы, и все склонили головы, внимая его

звучному красивому голосу, раскатисто произносившему короткие, исполненные благородства слова.

    «Ах, какой же у него красивый голос! – подумала Скарлетт, чувствуя, как у нее сжимается горло. – Если уж

надо служить службу по папе, то я рада, что это делает Эшли. Лучше он, чем священник. Лучше, чтобы папу

хоронил человек близкий, а не чужой».

    Вот Эшли дошел до молитв, где говорится о душах в чистилище, – молитв, отмеченных для него Кэррин, – и

вдруг резко захлопнул книгу. Одна только Кэррин заметила, что он пропустил эти молитвы, и озадаченно

посмотрела на него, а он уже читал «Отче наш». Эшли знал, что половина присутствующих никогда и не

слыхала о чистилище, а те, кто слышал, почувствуют себя оскорбленными, если он хотя бы даже в молитве

намекнет на то, что человек столь прекрасной души, как мистер О'Хара, должен еще пройти через какое-то

чистилище, прежде чем попасть в рай. Поэтому, склоняясь перед общественным мнением, Эшли опустил

упоминание о чистилище. Собравшиеся дружно подхватили «Отче наш» и смущенно умолкли, когда он затянул

«Богородице, дева, радуйся». Они никогда не слышали этой молитвы и теперь исподтишка поглядывали друг на

друга, а сестры О'Хара, Мелани и слуги из Тары отчетливо произносили: «Молись за нас ныне и в наш

смертный час. Аминь».

    Тут Эшли поднял голову – казалось, он колебался. Соседи выжидающе смотрели на него, и каждый старался

принять позу поудобнее, зная, что еще долго придется стоять. Они явно ждали продолжения службы, ибо

никому и в голову не приходило, что Эшли уже прочел все положенные католикам молитвы. Похороны в

графстве всегда занимали много времени. У баптистских и методистских священников не было заранее

заготовленных молитв, они импровизировали в зависимости от обстоятельств и обычно заканчивали службу,

когда все присутствующие плакали, а сраженные горем родственницы громко рыдали. Соседи были бы

шокированы, опечалены и возмущены, если бы панихида по их любимому другу этими несколькими молитвами

и ограничилась, – никто лучше Эшли этого не знал. Потом долгие недели случившееся обсуждалось бы за

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: