Маргарет Митчелл Унесенные ветром

    Порк рыскал по окрестностям, порой забирался, как видно, далеко, так как возвращался только под утро, и

Скарлетт не спрашивала его, где он пропадал. Иногда он приносил дичь, иногда несколько початков кукурузы

или мешок сухого гороха. Как-то раз притащил домой петуха и утверждал, что поймал его в лесу. Они с

превеликим аппетитом, но и не без чувства вины прикончили этого петуха, ибо все отлично понимали: петуха

Порк украл, так же как горох и кукурузу. Вскоре после этого как-то ночью он постучался к Скарлетт, когда весь

дом уже спал, и смущенно показал ей свою ногу с порядочным зарядом дроби в икре. Пока она накладывала

повязку, он сконфуженно объяснил, что его накрыли при попытке проникнуть в Фейетвилле в чей-то курятник.

Скарлетт не спросила, чей это был курятник, – только ласково потрепала Порка по плечу, и на глаза у нее

навернулись слезы. Негры ужасно раздражали ее порой, но ведь такую преданность не купишь ни за какие

деньги! Теперь все они – и белые и черные – стали как бы членами одной семьи, и негры могли рискнуть

жизнью ради того, чтобы на столе для всех была еда.

    В другие времена к мелким кражам Порка следовало бы отнестись более серьезно, быть может, он даже

заслуживал хорошей взбучки. В другие времена Скарлетт по меньшей мере должна была бы его строго

отчитать. «Никогда не забывай, дорогая, – говорила Эллин, – что ты несешь ответственность не только за

физическое, но и за нравственное здоровье черных рабов, которых бог вверил твоему попечению. Ты должна

понимать, что они как дети и за ними нужен глаз да глаз, как за детьми, и ты обязана во всем подавать им

хороший пример».

    Но сейчас Скарлетт старалась не вспоминать о наставлениях Эллин. Поощряя воровство, жертвами которого,

быть может, становились люди, терпевшие еще большую нужду, чем она сама, Скарлетт не испытывала

угрызений совести. Нравственная сторона этого поступка не тревожила ее. Вместо того чтобы дать Порку

взбучку или хотя бы усовестить его, она только пожалела, что в него угодили из дробовика.

    – Ты должен быть осторожнее, Порк. Мы не хотим потерять тебя. Что нам тогда делать? Ты всегда был

хорошим, преданным слугой, и когда мы снова раздобудем немножко денег, я куплю тебе большие золотые

часы и велю выгравировать на них что-нибудь из Библии. К примеру: «За верную и преданную службу».

    Порк расплылся в довольной улыбке и потрогал свою забинтованную ногу.

    – До чего ж хорошо вы это сказали, мисс Скарлетт. А когда вы думаете раздобыть эти деньги?

    – Не знаю, Порк, но так или иначе, я их непременно раздобуду. – Она смотрела на него невидящим взглядом,

в котором была такая неистовая горечь и боль, что он беспокойно поежился. – Когда-нибудь, после того как

кончится война, у меня будет много, очень много денег, и я уже никогда больше не буду знать ни голода, ни

холода. И никто из моих близких и слуг. Мы все будем носить красивые платья и каждый день есть жареных

цыплят, и…

    Она не договорила. Одно из строжайших правил, установленных ею самой в Таре, за неукоснительным

выполнением которого она неусыпно следила, гласило: никто и никогда не должен вспоминать про вкусные

блюда, какие он когда-то едал, или мечтать вслух о том, что ему сейчас хотелось бы съесть, будь у него такая

возможность.

    Порк тихонько выскользнул из комнаты, а Скарлетт все еще стояла, хмуро глядя в пространство. В те,

прежние, безвозвратно канувшие в прошлое времена жизнь была так разнообразна, так полна сложных,

волнующих проблем! Как завоевать любовь Эшли, не потеряв ни одного из поклонников, как заставить их

по-прежнему ходить за нею по пятам с убитым видом? Как скрыть от старших маленькие погрешности по части

приличий? Как поддразнить или задобрить ревнивых подружек, какую материю выбрать на платье и каким

фасоном сшить, какой прическе отдать предпочтение… О, столько еще всевозможных задач, которые

необходимо было решить! Теперь жизнь удивительно упростилась. Теперь важно было только иметь достаточно

пищи, чтобы не умереть с голоду, достаточно одежды, чтобы не окоченеть от холода, да крышу над головой,

которая не слишком бы сильно протекала.

    В эти дни Скарлетт впервые начал посещать кошмар, преследовавший ее потом долгие годы. Это всегда был

один и тот же сон, ничто в нем не менялось, только страх от раза к разу возрастал и даже в часы бодрствования

мучил ее ожиданием ночи, когда кошмар повторится снова. Ей глубоко запали в память все события того дня,

которые предшествовали этому кошмару.

    Холодные дожди шли уже неделю, и дом продувало насквозь сырыми сквозняками. Мокрые поленья в камине

дымили, не давая тепла. С утра в доме уже не было никакой еды, кроме молока, так как запасы мяса иссякли, а

силки и удочки Порка не принесли на сей раз добычи. На следующий день предстояло заколоть одного из

поросят, иначе все в доме опять останутся без еды. Истощенные, голодные лица – белые и черные – смотрели на

Скарлетт из всех углов, безмолвно взывая о пище. Было ясно, что придется, рискуя потерей лошади, послать

Порка купить продуктов. И к довершению всех несчастий Уэйд лежал в жару и жаловался на боль в горле, а ни

доктора, ни лекарств не было.

    Голодная, измученная, Скарлетт отлучилась ненадолго от постели Уэйда, предоставив его заботам Мелани, и

прилегла вздремнуть. Раздираемая страхом и отчаянием, она ворочалась с боку на бок, чувствуя, как заледенели

у нее ноги, и напрасно стараясь уснуть. Одна и та же мысль без конца сверлила мозг: «Что же мне делать? Куда

броситься? Неужели на всем свете нет никого, кто бы мне помог?» Как могло сразу рухнуть все, что казалось

таким надежным, таким прочным? Почему нет возле нее какого-нибудь сильного мудрого человека, который

снял бы с ее плеч эту ношу? Она не в силах больше ее тащить. Не для того она родилась на свет. И тут она

заснула тяжелым, неспокойным сном.

    Ей снилось, что она в какой-то чужой стране; ее несло и кружило в вихре тумана, столь густого, что ей не

было видно даже своих рук. Земля зыбилась и уплывала у нее из-под ног. Все вокруг было призрачно и жутко. И

тихо, сверхъестественно тихо, и она чувствовала себя потерянной и испуганной, как ребенок, заблудившийся в

лесу. Ее мучил голод, она дрожала от холода и так боялась чего-то, притаившегося где-то рядом, в тумане, что

ей хотелось закричать, но она не могла. Какие-то существа тянулись к ней из тумана, чьи-то руки молча,

безжалостно старались ухватить ее за подол и утянуть за собой куда-то глубоко-глубоко в зыблющуюся под

ногами землю. И тут она вдруг поняла, что где-то среди этого тусклого полумрака есть теплое, надежное

пристанище, есть тихая гавань. Но где? Сможет ли она туда добраться, пока эти руки не утянули ее за собой в

зыбучие пески?

    Внезапно она увидела, что бежит – бежит, словно обезумевшая, сквозь этот туман, бежит, и плачет, и кричит,

и, раскинув руки, старается уцепиться за что-нибудь, но встречает повсюду только пустоту и влажный туман.

Где же это пристанище? Оно ускользало от нее, но оно было где-то здесь, сокрытое от нее туманом. Если бы

только найти его! Она была бы спасена тогда! Но от страха у нее подгибались колени, и голова кружилась от

голода. Она отчаянно вскрикнула, открыла глаза и увидела наклонившееся над ней встревоженное лицо

Мелани, которая трясла ее за плечо, стараясь разбудить.

    Сон этот повторялся снова и снова всякий раз, когда она ложилась спать на голодный желудок. А это

случалось куда как часто. Она так боялась повторения этого сна, что не решалась заснуть, хотя и не переставала

лихорадочно твердить себе, что ничего страшного в этом сне нет. Абсолютно ничего – ну, туман, что же тут

страшного? Совершенно нечего бояться… И тем не менее мысль о том, что она опять окажется среди этого

тумана в каком-то неизвестном краю, нагоняла на нее такой страх, что она стала ночевать в спальне Мелани,

чтобы та могла разбудить ее, если она опять начнет стонать и метаться во власти этого кошмара.

    Нервное напряжение сказалось на ней: она похудела, сошел румянец. В лице ее уже не было прежней

приятной округлости: впалые щеки, резкая линия скул и косо разрезанные зеленые глаза придавали ей сходство

с голодной одичавшей кошкой.

    «Жизнь и днем достаточно похожа на кошмар, чтобы они мучили меня еще по ночам!» – с отчаянием думала

она и начала отделять часть своего дневного рациона, чтобы съесть перед сном.

    В сочельник Фрэнк Кеннеди с небольшим продовольственным отрядом притрусил в Тару в тщетной надежде

найти хоть немного зерна и мяса для армии. Тощие, оборванные солдаты были похожи на бродяг, и лошади под

ними – увечные, со вздутыми животами – явно попали в этот отряд потому, что не годились для боевых

действий. Люди, так же как их лошади, – все, за исключением Фрэнка, – были списанные в запас калеки – кто

без руки, кто без глаза, кто с негнущейся ногой. Почти на всех были синие мундиры, снятые с убитых янки, и на

какую-то секунду обитатели Тары оцепенели от ужаса, думая, что к ним опять нагрянули солдаты Шермана.

    Отряд заночевал в Таре; разместившись в гостиной на полу, все с наслаждением вытянулись на мягком ковре

– ведь из месяца в месяц они спали под открытым небом и на голой земле, хорошо еще, если усыпанной

сосновыми иглами. Несмотря на свои лохмотья и грязные бороды, это были хорошо воспитанные люди, они

мило болтали и шутили, отпускали комплименты и страшно радовались, что им довелось провести сочельник в

большом доме, среди красивых женщин, совсем как в былые времена. Они отказывались вести серьезные

разговоры о войне и что-то врали напропалую, стараясь рассмешить дам и принести в этот разграбленный,

опустошенный дом хоть чуточку праздничного веселья и радости.

    – Все почти совсем как прежде, когда к нам съезжались гости, верно? – радостно шепнула Сьюлин на ухо

Скарлетт. Сьюлин была на седьмом небе от счастья, снова принимая у себя своего поклонника, и не сводила

глаз с Фрэнка Кеннеди. Скарлетт с удивлением обнаружила, что Сьюлин может казаться почти хорошенькой,

невзирая на ужасную болезненную худобу. Щеки у нее разрумянились, взгляд смягчился, глаза блестели.

    «Похоже, она в самом деле неравнодушна к нему, – со снисходительным презрением подумала Скарлетт. – И,

пожалуй, может стать почти нормальным человеком, если обзаведется мужем, – хотя бы такой старой

интендантской крысой, как Фрэнк».

    Даже Кэррин немного повеселела в этот вечер и уже не смотрела на всех отрешенным взглядом. Выяснилось,

что один из солдат знал Брента Тарлтона, даже видел его в самый день гибели, и Кэррин решила после ужина

подробно поговорить с этим солдатом с глазу на глаз.

    А за ужином Мелани удивила всех: она нашла в себе силы побороть свою застенчивость и была необычно

оживлена. Она смеялась, и шутила, и, можно сказать, почти что кокетничала с одноглазым солдатом, который в

ответ из кожи лез вон, стараясь проявить галантность. Скарлетт понимала, каких душевных и физических

усилий стоило это Мелани, испытывавшей в присутствии любого мужчины мучительные приступы

застенчивости. К тому же она ведь еще далеко не оправилась после болезни. Правда, она упрямо утверждала,

что вполне окрепла, и в работе оставляла позади себя даже Дилси, но Скарлетт знала, что Мелани еще больна.

Стоило ей поднять что-то тяжелое, как лицо ее белело, а иной раз после какого-нибудь физического напряжения

она так неожиданно опускалась на землю, словно у нее подкашивались ноги. Но сегодня Мелани, так же как

Кэррин и Сьюлин, прилагала все усилия к тому, чтобы солдаты не скучали в сочельник. Одна только Скарлетт

не была рада гостям.

    К ужину, состоявшему из арахиса, сушеного гороха и сушеных яблок, тушенных в печи, которые Мамушка

торжественно поставила на стол, отряд сделал свой вклад в виде поджаренной кукурузы и ребрышек, и гости

заявили, что они уже давненько не едали столь прекрасных блюд. А Скарлетт смотрела, как они едят, и ей было

не по себе. Она не только жалела каждый кусок, который они отправляли в рот, но и чувствовала себя точно на

иголках, боясь, как бы кто из гостей не пронюхал ненароком, что Порк накануне заколол поросенка. Сейчас

поросячья туша висела в кладовой, и Скарлетт угрюмо пригрозила всем своим домочадцам, что выцарапает

глаза каждому, кто хоть словом обмолвится об этом перед гостями или посмеет упомянуть о сестрах и братьях

покойного, надежно запертых в загоне на болоте. Голодные солдаты сожрут поросенка за один присест, а узнав

про живых поросят, конфискуют их для армии. Она боялась и за корову и за лошадь и жалела, что не угнала их

в болото, а привязала на опушке леса у края выгона. Если отряд заберет у нее всю живность, никто в доме не

протянет до весны. Восполнить эту потерю будет нечем. Вопрос о том, чем будет питаться армия, ее не

тревожил. Пусть армия сама кормит себя – как сумеет. А ей и так нелегко прокормить все свои рты.

    На десерт гости преподнесли всем «шомполушки», достав их из ранцев, и Скарлетт впервые увидела своими

глазами этот новый вид фронтового довольствия армии конфедератов, по адресу которого было отпущено не

меньше шуток, чем по адресу вшей. Это было нечто спиралевидное, более всего похожее на кусок обугленного

дерева. Гости настоятельно предлагали Скарлетт отведать кусочек, и когда она наконец отважилась на это,

открыла, что под угольно-черной поверхностью скрывается несоленый кукурузный хлеб. Солдаты замешивали

свою порцию кукурузной муки на воде, добавляли соли (если она у них была), обмазывали шомпола густым

тестом и запекали над костром. Получалось нечто столь же твердое, как леденцы, и столь же безвкусное, как

опилки, и Скарлетт, с трудом вонзив в угощенье зубы, поспешила под общий хохот отдать его обратно. Она

перехватила взгляд Мелани и прочла в нем свои собственные мысли: «Как могут они сражаться на таком

скудном пайке?»

    Трапеза тем не менее протекала достаточно весело, и даже Джералд, с несколько отсутствующим видом

восседавший во главе стола, ухитрился извлечь из глубин своего затуманенного сознания какие-то обрывки

воспоминаний о том, как надлежит вести себя гостеприимному хозяину, и неуверенно улыбался. Мужчины

болтали, женщины расцветали улыбками и всячески старались угодить гостям, но когда Скарлетт неожиданно

повернулась к Фрэнку Кеннеди, желая осведомиться у него о здоровье мисс Питтипэт, она тут же забыла о

своем намерении, пораженная выражением его лица.

    Фрэнк уже не смотрел неотрывно на Сьюлин – его взгляд блуждал по комнате, перебегая с растерянного лица

Джералда на голый, не застеленный коврами пол, на камин без привычных безделушек на полке, на вспоротую

солдатскими штыками обивку кресел и выпирающие пружины, на разбитое зеркало над сервантом, на

прямоугольники невыцветших обоев, там, где до прихода грабителей на стенах висели картины, на убогую

сервировку стола, на аккуратно починенные, но ветхие платья дам, на сшитую из мешковины одежду Уэйда…

    Фрэнку вспоминался этот дом, каким он знавал его прежде, и на его усталом лице были написаны страдание и

бессильный гнев. Фрэнк любил Сьюлин, ему нравились ее сестры, он с уважением относился к Джералду и был

всей душой привязан к этому семейному очагу. После опустошительного набега Шермана на Джорджию перед

глазами Фрэнка прошло немало страшных картин, пока он объезжал штат, собирая поставки для армии, но

ничто не ранило его сердце так глубоко, как зрелище этого разоренного гнезда. Фрэнку страстно хотелось

сделать что-нибудь для семейства О'Хара, особенно для Сьюлин, но он понимал, что ничем не может им

помочь. И преисполненный жалости, он в задумчивости покачивал головой и прищелкивал языком, топорща

жесткие усы. Неожиданно встретившись глазами со Скарлетт, он заметил, как она возмущенно вспыхнула,

понял, что ее гордость задета, и смущенно уставился в тарелку.

    Дамы горели желанием услышать новости. После падения Атланты почта не работала уже четыре месяца, и

все в Таре находились в полном неведении о том, где теперь янки, как сражается армия конфедератов, что

делается в Атланте и какова судьба знакомых и друзей. Фрэнк, который по долгу службы ездил по всей округе,

был сам не хуже любой газеты, а в некотором отношении даже лучше, ибо знал почти всех от Мейкона до

Атланты, а многим к тому же доводился родственником и мог сообщить немало интересных подробностей и

сплетен, которые обычно в газеты не попадают. И теперь, под взглядом Скарлетт, он, чтобы скрыть свое

замешательство, торопливо принялся выкладывать новости. Армия конфедератов, сообщил он, снова заняла

Атланту, после того как Шерман со своим войском покинул город, но этот трофей уже не имел цены, так как

янки сожгли там все, что могло гореть.

    – Но мне казалось, что Атланту выжгли в ту ночь, когда мы оттуда бежали! – недоуменно воскликнула

Скарлетт. – Мне казалось, наши жгли ее, отступая.

    – О нет, мисс Скарлетт, – запротестовал весьма фраппированный ее словами Фрэнк. – Мы никогда не жжем

наших городов, если там остались жители. Вы видели пожары, но это горели военные и провиантские склады и

литейные заводы – их жгли, чтобы они не достались неприятелю. Только это, и ничего больше. Когда Шерман

занял город, все жилые дома и магазины стояли абсолютно не тронутые огнем. И он разместил в них своих

солдат.

    – А как же жители? Он… он их поубивал?

    – Кое-кого убил, но не пулями, – мрачно ответствовал одноглазый воин. – Как только Шерман занял Атланту,

он тотчас заявил мэру, что все население должно покинуть город – чтобы ни единой живой души не осталось. А

в городе было много стариков, которые не выдержали бы переезда, и больных, которых нельзя было трогать с

места, и женщин, которые… ну, словом, которых тоже нельзя было трогать. И он выгнал их всех из жилищ в

ужасающий ливень, в бурю выгнал сотни и сотни людей и оставил в лесах под Раф-энд-Реди, а генералу Худу

передал, что тот может прийти и забрать их. И очень многие не вынесли столь жестокого обхождения, многие

погибли от пневмонии.

    – Но почему же он так поступил? Они ведь не могли причинить ему никакого зла! – вскричала Мелани.

    – Он заявил, что ему нужно очистить город, чтобы дать отдых своим солдатам и лошадям, – отвечал Фрэнк. –

И он дал им отдых до середины ноября, после чего оставил город. А уходя, поджег его, спалил все дотла.

    – Как, неужели все? – в ужасе воскликнули дамы.

    Это было непредставимо – неужели этого многолюдного, кипучего города, который они так хорошо знали, не

стало? Не стало красивых домов в густой тени деревьев, не стало больших магазинов и нарядных отелей?

Мелани с трудом удерживалась от слез – ведь в этом городе она родилась, там был ее дом. У Скарлетт тоже

защемило сердце, потому что она успела полюбить Атланту-этот город стал для нее второй родиной после

Тары.

    – Ну, почти что все, – поспешил смягчить свой удар Фрэнк, обескураженный расстроенными лицами дам, и

тут же постарался придать себе веселый вид – он же никак не хотел их огорчить. Это мгновенно повергло в

расстройство его самого, и он испытывал чувство ужасной беспомощности. Нет, он не мог заставить себя

сказать страшную правду. Пускай узнают ее от кого-нибудь другого.

    Не мог он поведать им о том, что увидела армия конфедератов после своего возвращения в Атланту: ряды

печных труб, акр за акром торчавших над пепелищами; улицы, заваленные грудами обгорелых обломков и

кирпича; старые деревья, умиравшие от ожогов, роняя на землю обугленные ветви, которые уносило порывами

студеного ветра. Ему вспомнилось, как от этого зрелища дурнота подступила у него к горлу, вспомнилось, какие

ожесточенные проклятия срывались с губ конфедератов, когда руины города предстали их глазам. Приходилось

уповать лишь на то, что женщины никогда не узнают об ограблении кладбища, так как это совсем бы их убило.

Чарлз Гамильтон и родители Мелани были похоронены там. Фрэнка до сих пор мучили кошмары, в которых

перед ним возникало это кладбище. В поисках драгоценностей янки взламывали склепы, раскапывали могилы.

Они грабили трупы, срывали с гробов серебряные украшения и ручки, золотые и серебряные именные таблички.

Жалкую и страшную картину являли собой скелеты и еще не истлевшие трупы, валявшиеся среди обломков

своего последнего земного пристанища.

    Не мог поведать им Фрэнк и об участи кошек и собак. Домашние животные играют слишком большую роль в

жизни своих хозяек. А Фрэнк и сам очень любил и кошек и собак, и зрелище сотен погибавших с голоду

животных, оставшихся без призора, когда их хозяев так внезапно и жестоко выгнали из города, потрясло Фрэнка

почти столь же глубоко, как вид разграбленного кладбища. Изголодавшиеся, испуганные, замерзавшие от

холода животные одичали, более сильные стали нападать на слабых, а слабые ждали, когда издохнут

слабейшие, и затем пожирали их трупы. И над останками вымершего города грациозные стервятники

испещряли зимнее небо зловеще черными пятнами.

    Фрэнк порылся в памяти, ища, каким утешительным сообщением он мог бы сделать приятное женщинам.

    – Кое-какие дома все же уцелели, – сказал он. – Из тех, что стояли особняком на больших земельных

участках, вдали от других строений, и огонь до них не добрался. И церкви уцелели тоже, и здание масонской

ложи. И несколько магазинов. Но деловая часть города и все кварталы, прилегающие к железнодорожным путям

и к площади Пяти Углов, – все это, увы, сровняли с землей.

    – Значит, – вскричала Скарлетт, – тот склад возле вокзала, который достался мне в наследство от Чарлза, тоже

сгорел?

    – Если это возле вокзала, тогда, по-видимому, но… – Неожиданно лицо Фрэнка расцвело улыбкой. – Как же я

запамятовал! Могу вас порадовать, дамы! Дом вашей тетушки Питтипэт цел. Немножко его повредило, но в

общем он стоит, как стоял.

    – Почему же он уцелел?

    – А он кирпичный и, кажется, единственный в городе под шиферной крышей, ну и, верно, потому не

загорелся от искр. К тому же он – последний дом на северной окраине города, а в том конце пожары не так

свирепствовали. Правда, янки, которые были в нем расквартированы, разнесли там внутри все в клочья. Они

даже пустили на топливо плинтусы и лестницу красного дерева, да это все ерунда! Сам дом в хорошем

состоянии. Когда на прошлой неделе я видел мисс Питти в Мейконе…

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: