Артур Конан Дойл: «Приключения Шерлока Холмса»
100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
186
дебри человеческих отношений может завести жизнь эту одинокую женщину. Большое
жалованье, странные условия, легкие обязанности – во всем этом было что-то неестественное,
хотя я абсолютно был не в состоянии решить, причуда это или какой-то замысел, филантроп
этот человек или негодяй. Что касается Холмса, то он подолгу сидел, нахмурив лоб и рассеянно
глядя вдаль, но когда я принимался его расспрашивать, он лишь махал в ответ рукой.
– Ничего не знаю, ничего! – раздраженно восклицал он. – Когда под рукой нет глины, из чего
лепить кирпичи?
Телеграмма, которую мы получили, прибыла поздно вечером, когда я уже собирался лечь спать,
а Холмс приступил к опытам, за которыми частенько проводил ночи напролет. Когда я уходил
к себе, он стоял, наклонившись над ретортой и пробирками; утром, спустившись к завтраку, я
застал его в том же положении. Он открыл желтый конверт и, пробежав взглядом листок,
передал его мне.
– Посмотрите расписание поездов, – сказал он и повернулся к своим колбам.
Текст телеграммы был кратким и настойчивым:
«Прошу быть гостинице „Черный лебедь“ Винчестере завтра полдень.
Приезжайте! Не знаю, что делать. Хантер».
– Поедете со мной? – спросил Холмс, на секунду отрываясь от своих колб.
– С удовольствием.
– Тогда посмотрите расписание.
– Есть поезд в половине десятого, – сказал я, изучая справочник. – Он прибывает в Винчестер в
одиннадцать тридцать.
– Прекрасно. Тогда, пожалуй, я отложу анализ ацетона, завтра утром нам может понадобиться
максимум энергии.
В одиннадцать утра на следующий день мы уже были на пути к древней столице Англии.
Холмс всю дорогу не отрывался от газет, но после того как мы переехали границу Хампшира,
он отбросил их принялся смотреть в окно. Стоял прекрасный весенний день, бледно-голубое
небо было испещрено маленькими кудрявыми облаками, которые плыли с запада на восток.
Солнце светило ярко, и в воздухе царило веселье и бодрость. На протяжении всего пути, вплоть
до холмов Олдершота, среди яркой весенней листвы проглядывали красные и серые крыши
ферм.
– До чего приятно на них смотреть! – воскликнул я с энтузиазмом человека, вырвавшегося из
туманов Бейкер-стрит.
Но Холмс мрачно покачал головой.
– Знаете, Уотсон, – сказал он, – беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю
окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и
восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как
безнаказанно здесь можно совершить преступление.
– О Господи! – воскликнул я. – Кому бы в голову пришло связывать эти милые сердцу старые
домики с преступлением?
– Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, – и уверенность эта проистекает из опыта, – что в
самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в
этой восхитительной и веселой сельской местности.
– Вас прямо страшно слушать.
– И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в состоянии совершить закон, в городе
делает общественное мнение. В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка,
которую затеял пьяница, тотчас же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так
что единое слово жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до
скамьи подсудимых – всего один шаг, А теперь взгляните на эти уединенные дома – каждый из
|